Читать книгу Гамбургский счёт. Сборник рассказов - Олег Гаврюшов - Страница 1

РС – 16

Это был мой самый первый морской рейс. Я учился на третьем курсе мурманского высшего инженерного морского училища, выдающимися знаниями не блистал и поэтому, при распределении практики, попал в не самую лучшую рыболовецкую фирму, которая не славилась ни современными траулерами ни высокими заработками. После посещения отдела кадров у меня в руках оказалась бумажка, где было написано, что я направляюсь матросом второго класса на судно, у которого вместо названия значилось – «РС-16».

Солнечным летним утром, торопливой походкой я направлялся к причалу угольной базы, где как мне сказали в диспетчерской и стоял мой белоснежный лайнер. Я подошёл к причалу и с грустью стал разглядывать свой «крейсер», на котором предстояло ходить в море три месяца.

Моим первым кораблём оказался рыболовный сейнер, длиной чуть больше автобуса, выкрашенный в тоскливый серый цвет. Вся палуба была в крупных пятнах птичьего помёта, вместо трапа на пароходик спускалась толстая доска и льняной канат. Я не рискнул пользоваться этим сооружением, а просто спрыгнул вниз на палубу. От моего прыжка судно закачалось, а я стал сомневаться в его мореходных качествах, а также в правильности выбранной мной профессии. Вахтенный штурман сидел в рубке и ловил судовой радиостанцией запрещённый в те времена «Голос Америки».

Наблюдая за ним, я понял, что если второй помощник капитана не стесняясь присутствия постороннего человека, слушает антигосударственную пропаганду, то заграницы ни он, ни его пароход никогда не увидит. А это значит, что мне, по крайней мере в эту практику, не видать далёких чужих берегов, как своих ушей. Второй штурман наконец заметил, что он не один, бросил взгляд на мои документы и оглядев с ног до головы, безошибочно определил:

– Студент?

– Курсант, – вежливо поправил я.

Меня послали к боцману. Это был нетрезвый опрятно одетый мужчина лет сорока. Он сидел в своей каюте, в носу пароходика. Вместе с ним сидел, как потом выяснилось, его закадычный собутыльник – радист. Видно было, что они мучались похмельем, а так как я был без бутылки, то не вызвал у них особого интереса. Боцман проводил меня в каюту, выдал робу и поставил в вахтенный график.

Выход в море назначили на завтра. Нашим рейсовым заданием было ходить в посёлок Умбу и возить на тамошний рыбозавод соль и бочки, обратно мы забирали солёную сёмгу, бывшую тогда в большом дефиците.

На следующее утро береговой матрос сбросил с кнехтов швартовые концы и наш «крейсер», пыхтя единственным двигателем, взял курс на выход из Кольского залива. Мне поручили разобраться со швартовыми тросами на корме. Тросов было два. С одним я провозился от непривычки довольно долго и не заметил, как второй трос свесился в воду. Его тут же намотало на винт. Винт заклинило, главный двигатель заглох и на судне установилась тишина, показавшаяся мне зловещей. Я посмотрел в сторону второго троса и шмыгнув носом, почувствовал, что может случится скандал, с которого конечно же невежливо было начинать покорять свои первые морские мили. Я вспомнил старую морскую поговорку – «концы в воду», быстро выхватил нож, отрезал намотанный трос и выбросил его за борт.

Механик вместе со штурманом разбирались около часа в причинах остановки двигателя и в конце концов было решено вызывать водолазов. Крикнули по рации буксир. Нас снова оттащили к стенке и мы стали ждать водолазов.

Боцман и радист снарядили старшего матроса Вову, которому было около пятидесяти лет, на берег за водкой. Второй штурман принялся крутить судовую радиостанцию, повар готовил ужин, а все остальные собрались в салоне и стали резаться в карты. Рейс начался.

Вся команда состояла из мужчин предпенсионного возраста. Все они начинали свой морской век в поисках больших заработков и океанской романтики, но через десятки лет, так и не скопив капиталов, но вдоволь хлебнув «приключений», мучаясь радикулитами и ревматизмами, осели на этом маленьком судёнышке. Кроме меня из молодёжи был только второй механик, он недавно закончил среднюю мореходку, ещё не успел спиться и надеялся вырваться в заграничный рейс. А пока набирался опыта и заведовал судовой библиотекой, которой назывались три десятка пропагандистских книжек лежавших под сиденьем в салоне команды. В книжках не хватало многих страниц, потому как на судне ощущался дефицит туалетной бумаги и вся команда ходила с библиотечными фолиантами в гальюн.

Вернулся из гастронома Вова и позвякивая сумкой скрылся в каюте вместе с боцманом и радистом. Оттуда сразу стали слышны звон посуды, радостные голоса и весёлый смех.

Ближе к обеду подошёл буксир с водолазами. Один из них надел скафандр и полез за борт. Предчувствуя острым умом нехорошее, я решил свалить потихоньку, пока не видит капитан, куда подальше. Через некоторое время из-за борта показался водолаз. Он держал обрубок каната, который отмотал с нашего винта. Капитан увидел этот обрубок и в его голове пронеслась мысль, суть которой сводилась к следующему: «халатность». Он понял, что ему засветил строгий выговор, а может и строгий с предупреждением, что означало ходить ему на этом корыте до самой пенсии и не видать ни Канарских островов, ни магазинов беспошлинной торговли. Быстро выяснив, что швартовыми на корме заведовал я, он взял в руку злополучный канат и стал ходить по всему пароходу, объявляя голосом не предвещавшим наград и благодарностей:

– Студент, ты где?

Потом я ещё запомнил, как он орал:

– Понаберут солдат на флот! Выкинуть его за борт! Спишу к чёртовой матери!

И много ещё всего такого цензурного и нецензурного орал капитан, пока я лежал в помещении, где хранилось корабельное имущество, вдыхал запах смоляных канатов и философски думал о том, до чего же многогранна и интересна жизнь и ещё о том, что, пожалуй, до ужина выходить отсюда не стоит. В поисках меня, капитан нагрянул в каюту к боцману, увидел трёх собутыльников, распивающих водку и отобрав бутылку «Столичной» ушёл к водолазам улаживать инцидент. При виде поллитры, водолазы подобрели и написали в акте, что винт намотал мусор со дна залива.

Снова заработал главный двигатель, судно развернулось и побежало от причала Мурманского морского порта. Я вылез из укрытия и поплёлся на вахту. Мы шли полным ходом. Погода стояла тёплая, был конец августа, белые ночи закончились, быстро стемнело. Берега Кольского залива зажглись тысячами огней. Второй штурман показал мне, как удерживать судно на курсе и, со словами: «Ну, я пошёл, а то всю водку без меня выпьют», скрылся в каюте боцмана. По мере приближения к выходу из Кольского залива, волны становились больше, судно не так уже мягко покачивалось, а с трудом забиралось вверх и срывалось словно с горы. Береговые огни заплясали в иллюминаторах, меня начало мутить. В Баренцевом море был шторм и чем ближе мы подходили к выходу, тем сильнее нас качало.

Моя вахта закончилась и я потащился в каюту. Меня тошнило. Я нашёл целлофановый пакет и вывернул в него съеденный ужин. Кое-как мне удалось влезть на койку, где я ещё раз приложился к пакету и попытался заснуть. Из-за качки это было сделать трудно. Я ездил по всей кровати упираясь в стенки поочерёдно то головой то ногами, ко всему прочему приходилось держаться за край матраса, чтобы не слететь на пол, когда судно ухало вниз с волны.

Хуже всего было то, что прекратить мучения возможно было, лишь мгновенно оказавшись на берегу, что, естественно было невозможно. Проклиная море и загранку, я летал по койке и непрерывно блевал, а за стенкой боцман с собутыльниками жаловались, что мало взяли водки. «И кто-то ещё называет это романтикой», – пронеслось в моей голове, когда я в очередной раз выворачивал наизнанку свой желудок.

Всё-таки мне удалось забыться тяжёлым сном. Встав утром с кровати, я почувствовал, что понемногу привык к качке и морская болезнь отпустила. Тошнить уже не хотелось, но и особого аппетита не было. В соседней каюте кончилось спиртное и боцман с радистом, злясь на недостаток водки принялись избивать матроса Вову, вспомнив, что он пил на халяву.

Через сутки мы пришли в Умбу. Швартовались у причала рыбозавода, коим был деревянный сарай, из которого несло тухлой рыбой. Старший механик (самый отъявленный на судне ловелас) спрыгнул на берег и скрылся в дверях заводика, откуда появился в компании двух рыбообработчиц, одетых в оранжевые фартуки и резиновые сапоги. Стармех сально шутил и подталкивал рыбообработчиц в сторону парохода со словами:

– Нет уж, дамы, извольте в мою каюту.

Не избалованные мужским вниманием рыбообработчицы покраснели от удовольствия и спустились на нашу развалюху. Вся троица скрылась у «донжуана» в каюте откуда был немедленно изгнан сосед деда – второй механик. Хохол по фамилии Хилькевич.

В Умбу мы привезли, кроме бочек и соли, ещё шифер, стройматериалы и несколько ящиков с оборудованием. Всё это очень ждал директор рыбозавода, поэтому славная команда нашего РС-16 немедленно принялась за разгрузку. Нам предстояло установить две стрелы. Одну из них мы всей командой заводили в аккурат до обеда. В обычной ситуации для этой работы требовалось два матроса и полчаса времени. Но это была ситуация необычная. Вся сложность заключалась в том, что за выгрузку нам платили повременно, то есть чем дольше мы выгружали бы это оборудование, тем больше бы нам заплатили денег. Поэтому в постановке стрел участвовали все, кроме повара, который готовил обед и ещё старшего механика, флиртовавшего с дебёлыми рыбообработчицами в своей каюте.

Все кричали, материли стрелу, материли друг друга, махали руками, бегали от борта к борту, стрелу то опускали, то поднимали, но она упорно не желала устанавливаться. На причале неспокойно переминался с ноги на ногу молодой директор рыбозавода и просил нас поторопиться. В двенадцать часов на палубе появился повар и объявил, что обед готов. Мгновенно на палубе стих мат, как будто выключили звук, стрелу бросили, она громко шмякнулась об палубу и все потянулись на камбуз, потеряв всякий интерес к погрузо-разгрузочным операциям.

Как только обед закончился, звук включили, завыли лебёдки и все снова заматерились, трудовой подвиг по постановке стрел продолжился. К концу дня директор рыбозавода понял, что если ничего не предпринять, то своё оборудование он получит в лучшем случае к концу пятилетки. Директор спрыгнул на палубу и побежал к капитану, которому предложил оплатить три рабочих дня, если команда поторопится с выгрузкой. Немного помявшись для приличия, капитан согласился и объявил об этом команде. После чего разгрузка вместе с установкой стрел была закончена за пару часов.

«Дед» проводил рыбообработчиц, отутюжил форму, взятую напрокат у капитана и напялив солнечные очки сошёл на берег покорять неискушённые сердца жительниц Умбы.

– Ну, держись бабы. Ален Делон на блядки пошёл, – съязвил ему вслед старпом.

Покоритель женщин никак на это не среагировал и удалился в посёлок походкой «вразвалочку». В одной руке он держал сигарету «Космос», в другой – модный портфель «дипломат», который взял у меня. «Дипломат» на фоне патриархальной Умбы смотрелся нелепо, но нашего Казанову это не смущало.

На следующее утро мы получили в конторе деньги за три рабочих дня, как и обещал директор, после чего наш сплочённый экипаж потянулся в гастроном откуда появился довольно скоро с авоськами гружёнными поллитрами. Я и третий механик пошли любоваться местными достопримечательностями.

Умба была прекрасна. После унылого бетонного Мурманска, я оказался в посёлке, пристроившимся между берегом Кандалакшского залива и густым ельником. Деревянные тротуары, низенькие домики, всё вокруг источало спокойствие и тишину. Мы пропустили по кружке пива в местной «стекляшке» и удалились в лес. Стояла пора ягод и грибов. Я наелся черники и, развалившись на краю Кольского полуострова глядел в заполярное небо и мечтал о дальних рейсах, море и загранке. Рядом лежал третий механик и спал под шум листвы.

На пароход мы пришли глубокой ночью. Повар накормил нас ужином и мы разошлись по каютам.

Когда рассвело выяснилось, что в Мурманск мы не уходим, потому как во-первых «делать там нечего», во-вторых не все поллитры ещё выпиты, в-третьих, на судне нет старшего механика. Я провёл этот день в исследовании противоположного берега, куда мы с третьим механиком переплыли на лодке взятой на рыбозаводе. Мы захватили с собой еду и провели на природе весь день. Когда стемнело мы вернулись на пароходик, повар дал нам ключи от камбуза и мы принялись за остывший ужин. Тут вернулся старший механик. Он крался на судно, озираясь по сторонам, как шпион. «Дед» был без дипломата и без штанов, а под глазом блестел свежий синяк.

На утро чётвёртых суток меня разбудил радист и попросил заполнить за него вахтенный журнал. Сам он сделать этого не мог из-за сильной дрожи в руках, три дня пьянства давали о себе знать.

– Понимаешь, – доверительно сообщил он мне, – в прошлый раз я сам заполнял, так начальство посмотрело на мои каракули и первым делом спросило сколько дней я пил. Не хочу давать повод для беспочвенных подозрений, а то я и так у них там за главного алкоголика. Обидно, честное слово.

Мне вспомнилось, как они с боцманом не просыхали весь рейс и я подумал, что начальство у радиста в чём-то право, но вслух, конечно, ничего сказал.

Днём ко мне в каюту заходил боцман и попросил в долг денег. Денег я не дал. Боцман обиделся и ушёл. После его ухода я заметил пропажу дорогого одеколона «Ожон», которым пользовался после бритья. Вечером того же дня я случайно столкнулся в коридоре с боцманом, он был по обыкновению пьян, громко икал и густо пах «Ожоном». Ближе к ночи, все собрались на палубе и стали обсуждать где бы ещё выпить. В этот момент из окна своей каюты высунулась голова капитана и осторожно спросила:

– А, что, морские волки, не двинуть ли нам в Мурманск?

– Я те счас двину, – неожиданно взорвался второй механик Хилькевич, обычно отличавшийся мирным складом характера.

Голова капитана поспешно скрылась внутри каюты.

– Вчерась, сволота, зашёл ко мне, попросил похмелиться, я ему с дуру стакан налил. А он говорит: «Сходи, Хилькевич, глянь, что там «дед» в машине делает. Так пока я ходил, он же всю бутылку и выпил.

Старший механик, у которого синяк превратился в большую жёлтую кляксу вспомнил о рыбообработчицах и убежал на завод, вернулся он всё с теми же подругами и бутылью самогона. Увидев самогон, все успокоились и пошли пить к старшему механику.

Рано утром, когда ещё не рассвело, меня разбудил капитан и шёпотом сказал мне скинуть швартовые концы и становиться на руль. Третьего механика он отправил в машину потихоньку завести двигатель.

Через час, наше судно качалось на волнах, уверено следуя курсом в родной порт. Уже в море выяснилось, что рыбообработчицы не успели сойти на берег и деду пришлось отправлять их на поезде за свой счёт из Мурманска, так как капитан наотрез отказался разворачивать судно.

Я проплавал на этом корабле три месяца. На нём я пережил жесточайший шторм у мыса Святой Нос и до отвала наелся сёмги. Потом было много рейсов на других пароходах. Я ходил по индейскому базару в Перу, открыв рот смотрел стриптиз в Ванкувере, боролся с «однорукими бандитами» в Портленде и стоял в очередях в магазинах Торгмортранса. Но всякий раз, когда меня спрашивают, что больше всего я запомнил из морской практики, я не задумываюсь рассказываю историю про старшего механика РС-16-ого, который крадучись возвращался на судно без штанов и с синяком под глазом.

Гамбургский счёт.

Гамбург встречал дождем. Траулер, пыхтя главным двигателем, осторожно прислонился к стенке причала. Сброшены швартовые тросы, судно скрипнув резиновыми кранцами, с нескрываемым удовольствием прижалось к стенке иностранного порта, как кошка к ноге хозяина. После скучных бюрократических процедур прохождения таможенных и пограничных властей экипаж был отпущен на берег.

Олег и Саша направились гулять по вечернему Гамбургу. Ноги безошибочно привели их к дверям заурядного немецкого бара. За одним столиком с ними коротал вечер сорокалетний немец, не знавший по-русски не одного слова. Немецкий лексикон русских моряков ограничивался стандартным набором белорусского партизана времен второй мировой войны: хенде хох, Гитлер капут и шнеллер. Тем не менее после первой бутылки, распитой с фрицем на брудершафт, за столом завязалась оживленная беседа. Несмотря на языковой барьер, интернациональное трио собутыльников успело обсудить «Перестройку», дефицит водки в России, демократические преобразования Горбачева и политику блока НАТО в Европе. Где-то на втором литре немецкого шнапса, Сашу, как и всякого славянина потянуло к прекрасному полу. И он поинтересовался у немца: нет ли у него знакомых девушек, готовых разделить компанию с русскими моряками. Немец сказал, что таких девушек у него полная улица и проводил их до знаменитой на всю старушку – Европу улицы красных фонарей.

Открыв от удивления рты. В самом центре Гамбурга стояли двое русских парней и, не моргая, смотрели на стеклянные витрины, за которыми сидели девушки в нижнем белье. Решив, что все-таки надо что-то предпринимать, друзья не спеша, стали прогуливаться по улице, по ходу движения оценивая девушек. В конце концов, выбор Саши пал на миниатюрную блондинку. Он подошел к витрине и через форточку выяснил детали возможного знакомства. Услуги девушки стоили 6 марок в час и уступать она не хотела. Во внимание не принималось ни трудное финансовое положение русских моряков, ни перевод российской экономики на мирные рельсы. Олег, если не находился в состоянии глубокого алкогольного опьянения, был по натуре человеком скупым и с готовностью уступил право первой ночи Саше.

Девушка пустила Сашу внутрь и закрыла занавески. Олег закурил. Через некоторое время из-за дверей жрицы любви послышалась быстрая немецкая речь и отборный русский мат. Предчувствуя нехорошее, Олег отошел от комнаты на безопасное расстояние. Минут через пять, к дверям подъехала полицейская машина с сиреной и двое полицейских выволокли упирающегося Сашу. «Ничего себе – сходили на блядки», – подумал Олег, глядя вслед удаляющемуся немецкому воронку, из которого, перекрывая вой сирены неслось: «Хенде Хох. Гитлер капут. Матка, шнеллер, шнеллер кура, яйки».