Читать книгу Изгнанная армия. Полвека военной эмиграции. 1920–1970 гг. - Олег Гончаренко - Страница 6

Борьба советской власти с оппозицией в лице двух наиболее значимых в России социальных групп постепенно увенчивалась новыми успехами. С течением времени некому было прийти на помощь восставшим крестьянам и бастовавшим рабочим. Русская армия генерала Врангеля, чью поддержку они так недооценили в ходе Гражданской войны, находилась уже далеко, и средств, необходимых для «весеннего похода», у нее не было.

На всей территории России год от года устанавливалась жесткая диктатура, не терпящая инакомыслия. По мере раскачивания маховика внутренних репрессий, последовавших после победы красных в Гражданской войне, советская власть позаботилась о придании максимальной законности системе гонений, основой для которой первоначально стала принятая в 1918 году первая «советская» конституция. В этом документе эпохи были поставлены вне закона и лишены политических прав все «нетрудящиеся классы и политические группы». Поражения в гражданских правах распространялись не только на определенную категорию лиц, но и на всех членов семьи представителя «нетрудящегося класса». Это в свою очередь обрекало их на лишение распределяемого большевиками продовольствия и, как следствие, на голодную смерть. В дополнение ко всему первая Советская конституция отменила понятие личной вины индивидуума, перенося ее на целые «социальные классы» и просто группы людей. Так, согласно конституции, вне закона оказались и те, кому «не посчастливилось» родиться в семье «трудящихся». Таким образом, под категорию «лишенцев» попали не только все служилые слои Российской империи, представители торговых и промышленных династий, но и клир Российской православной церкви.

Церковная жизнь России тех лет неотделима от жизни большинства населения страны. В дни испытаний, претерпеваемых народом, она и не могла быть иной. Ведь объединяющее духовное начало народа грозило массовым гражданским неповиновением новой власти. Выступления против неё с оружием в руках часто были откликом на призыв духовных авторитетов к сопротивлению богоборческим установлениям властей.

Вот почему уже в первый день объявленного в сентябре 1918 года «красного террора» в ответ на убийство Урицкого мученическую кончину приняли епископ Селенгинский Ефрем (Кузнецов) и председатель Русского монархического союза протоиерей Иоанн Восторгов. Это ему принадлежали обличительные слова о попустительстве народа уничтожению собственных духовных лидеров, и в частности митрополита Киевского Владимира (Богоявленского): «Народ наш совершил грех, – а грех требует искупления и покаяния. А для искупления прегрешений народа и для побуждения его к покаянию всегда требуется жертва. А в жертву всегда избирается лучшее, а не худшее. Вот где тайна мученичества старца-митрополита»[28].

Массовые расстрелы, о которых сообщалось во всех советских газетах, прошли на Ходынском поле и в Петровском парке, где расстреляли не только епископа Ефрема, но и иерея о. Дмитрия Корнеева вместе со старостой Успенского собора Кремля Николаем Николаевичем Ремизовым. На жаргоне палачей расстрел цинично именовался «отправкой в Иркутск».

В те роковые сентябрьские дни по России прокатилась череда расправ, продолжив появление священномучеников эпохи, первыми из которых еще в 1917 году стали протоиерей о. Иоанн Кочуров, известный ранее как православный миссионер в Северной Америке, и иерей о. Петр Скипетров. Последний погиб, попытавшись воспрепятствовать проникновению красногвардейцев в алтарь Александро-Невской лавры, куда ломились прибывшие большевики под предлогом конфискации «церковных ценностей».

Правда, и до объявления террора расправы над духовенством стали принимать систематическую форму. Летом 1918 года советскими активистами был утоплен с камнем на шее в реке епископ Тобольский и Сибирский Гермоген. В проповеди, обращенной к пастве, ставшей одновременно и его последним словом, Гермоген произнес: «Я никогда великое, святое дело учения Христа не положу к подножию той или иной политической партии. Я безбоязненно говорил святую правду бывшему самодержцу и не умолчу о ней перед самодержцами новыми. Знаю участь свою, но знаю также и то, что по скончанию своей земной жизни предстану перед Страшным Престолом Судии живых и мертвых, и, когда буду вопрошаем Им, что скажу Ему?»[29] Участь архиерея разделила делегация прихожан, прибывшая в местный Совет с просьбой освободить архиерея.

Даже когда первая волна «красного террора» пошла на убыль, большевики продолжили истребление клира. 24 декабря 1918 года ими были умучены епископ Соликамский и викарий Пермский Феофан (Ильинский) и архиерей Пермский Андроник (Никольский), которого неоднократно опускали в прорубь на морозе, до полного оледенения. Самарский епископ Исидор (Колоколов) был посажен на кол, епископ Белгородский Никодим (Кононов) забит чернью до смерти железным прутом, после чего по приказу комиссара его тело красноармейцы стащили в выгребную яму. Подле неё была выставлена охрана из солдат, не позволявшая мирянам извлечь останки мученика и похоронить по православному обряду. Представители советской власти «на местах» проявили себя жестоко и с епископом Ревельским Платоном (Кульбушем). 14 января 1919 года они превратили этого архиерея в ледяной столб, поручив красноармейцам обливать связанного владыку водой до полного оледенения. А в городке Юрьев (Тарту) на территории «независимой» Эстонии, по инициативе местного Совета и губернского комиссара добровольными помощниками было зарублено топорами (!) 17 священников из православных приходов. Многочисленные свидетельства говорят о том, что перед тем как убить приговоренных, большевики по обыкновению глумились над беспомощными людьми, отрезая им уши, носы, и под исполнение оскорбительных для священного сана похабных припевок, пытались заставить плясать.

Помимо физического уничтожения православного клира Совет народных комиссаров не отказывал себе в удовольствии в шельмовании православных преданий и святынь, дав команду активистам местных Советов провести принародное поругание особо почитаемых святынь и святых мощей. Сделать это предполагалось для того, чтобы заронить зерно сомнения в их чудесные свойства и показать народу его «невежество», «проявлявшееся в поклонении обыкновенным костям». Об этих кампаниях коммунистических активистов история сохранила довольно свидетельств. Мощи изымали из мест захоронений и рак для уничтожения или передач в краеведческие и прочие музеи от археологии до атеизма включительно. Участь эта не миновала мощей святого благоверного князя Александра Невского, святителя Иосафа Белгородского, святителя Митрофана Воронежского, праведного Симеона Верхотурского, особо чтимого в Приуралье, и преподобного Сергия Радонежского. Голову преподобного Сергия всё же удалось спасти от поругания, и в течение длительного времени втайне от властей её сохранял один из сотрудников Комиссии по охране Троице-Сергиевой лавры, граф Юрий Александрович Олсуфьев. Осквернение чувств верующих, начавшееся в годы Гражданской войны, продолжилось и в 1920-е годы, приняв форму шутовских процессов-маскарадов над «попами», нескончаемыми диспутами, «комсомольскими свадьбами» и «красными крестинами».

Распоряжением губернских советских начальников храмы охотно отдавались под складские нужды, клубы. Некоторые переоборудовали под магазины или общественные уборные. Некоторые храмы-склады просуществовали в СССР до конца 1980-х годов, пока дряхлеющая власть Советов не уступила их, разрушенные и оскверненные, православным общинам и нанятым ими реставраторам для восстановления.

Вместе с этим новая власть пыталась навязать населению свои «ценности», как и полагается антитезе божественного, вполне инфернального свойства. Происходило ли это только в Петрограде или Москве? Едва ли. Любой небольшой городок, в котором был хоть один храм, становился полигоном испытания чувств верующих и вызовом здравому смыслу. Пробным камнем стала установка местным Советом памятника Иуде Искариоту в Свияжске в 1918 году. Незадолго до того в городе были замучены настоятель городского Успенского монастыря епископ Амвросий. Инициатива, спущенная в уездный город сверху, исходила от большевистского «интеллектуала» Льва Троцкого. Именно он распорядился установить в пяти городах России памятники Иуде, и даже лично приехал на открытие памятника в древний Свияжск, сопровождавшееся торжественной церемонией и парадом двух полков Красной армии и чинов команды собственного бронепоезда.

Особое место у новой власти занял особый вид деятельности, нацеленный на размывание значимости традиционных для большинства населения культурных ценностей. Большевики не скрывали, что создание ими очагов напряженности на всей широте бывшей империи в 1905–1917 годах делалось ими «для сокрушения продолжавшегося сопротивления реакционного русского народа». И многие этносы, населявшие некогда просторы страны от Хивы до Варшавы, во время Гражданской войны исподволь вовлекались большевиками в «борьбу за независимость», как «пострадавшие от русского царизма», и, как следствие, призывались в различные военизированные формирования для борьбы с «эксплуататорами» и притеснителями, персонифицировала которых Добровольческая армия. Образ врага-эксплуататора был тесно спаян большевистскими идеологами с национальной принадлежностью, и дело дошло до того, что по окончании Гражданской войны, в литературе и публицистике страны под запретом оказалось само слово «русский» для употребления в печати в положительном значении. Судя по большевистской прессе и выходившей в первой трети ХХ века периодике и литературе, этот запрет негласно действовал почти до начала 1930-х годов. А кроме этого на всем просторе бывшей империи территории советские топографы по указанию партийных идеологов занялись планомерной сменой названий городов, островов, проливов и земель. В картографических учреждениях в директивном порядке вносились исправления в издаваемые карты. Так старый прикаспийский городок Петровск-Порт, в пределах которого еще в 1722 году останавливался Петр Великий, во время знаменитого Персидского похода был переименован в Махачкалу, в память «социально близкого» большевикам дагестанца Магомед-Али Дахадаева, более известного в уголовных кругах дореволюционной России под кличкой Махач. Старая Обдорская крепость – торговый пункт на пути через Урал на Обь и далее на восток, основанная русскими первопроходцами еще в 1595 году и долгое время остававшаяся волостным центром под названием Обдорск, превратилась в Салехард. Городок Усть-Сысольск Вологодской губернии стал именоваться Сыктывкаром. Основанный в 1914 году и бывший некогда конечным пунктом Усинского тракта, возле слияния рек Большой и Малый Енисей, городок Белоцарск стали именовать Хем-Белдыром, а с 1926 года – Кызылом. Верхнеудинск превратился в Улан-Удэ. И в довершение всего, смена названий населенных пунктов часто включала в себя переименования по фамилиям большевистских лидеров. Вятка на время стала городом Троцком, Петроград – Ленинградом и т. п.

В начале 1921 года в высших учебных заведениях страны были повсеместно упразднены историко-филологические факультеты, как «рассадники реакционного мировоззрения» в прошлом. Из всех университетских и институтских библиотек согласно особому инструктивному письму, в составлении которого приняла деятельное участие супруга Ленина Надежда Крупская, изымались тома сочинений Достоевского, Максимова, Лескова, объявленных «черносотенными авторами», к числу которых каким-то образом оказался причисленным даже античный Платон. Состав новых советских учебных заведений сильно отличался от прежней имперской школы и её системы преподавания. Еще в начале советской власти все учебные заведения России постепенно лишались финансирования. Их профессура объявлялась «реакционной» и изгонялась. Студенты, успевшие проучиться до октябрьского переворота, в покинутые ими в связи с войной учебные заведения в большинстве случаев в советское время назад не восстанавливались. Их ждали улица, аресты, и в лучшем случае – заключение в лагерь. Попытки протестовать или отстаивать собственные права жестоко подавлялись.

В ходе становления советской власти любое сопротивление установившемуся порядку вещей, а также творимым повсеместно кощунствам и святотатству, и попытки защитить пастырей карались расстрелом. Для увеличившегося числа расстрелов после 1918 года требовались все же постоянные помещения. В губернских городах под это отводились особые места за городом или помещения «особого назначения». Московским Советом под массовые расстрелы были отведены подвалы бывшей Военной коллегии и подвал в Варсонофьевском переулке, где разместились в 1930-е годы гаражи автобазы НКВД № 1. Расстрелы в том подвале начались уже с сентября 1918 года.

Террор в отношении сословий не остановил общенародного сопротивления власти. Карательные меры возымели действие лишь ненадолго, и на место одного убитого незамедлительно вставал его единомышленник и ученик, а на смену тому приходил другой.

Перед советской властью все отчетливее вставал вопрос об изобретении системного подхода к подавлению крамолы, изоляции политических противников и сочувствующих им лиц. Такой способ был найден, и в начале 1918 года по предложению Ленина в повседневную практику была введена такая форма общественных наказаний, как «концентрационный лагерь». Как и в годы Англо-бурской войны на юге Африканского континента, концлагерем стали заранее отведенные места, где первоначально содержались сотни и тысячи заложников, взятых ЧК в разное время. Содержавшиеся в лагерях люди были бесправны, лишены связи с внешним миром и подлежали расстрелу в случае необходимости. И хотя в распорядительных записках Ленин не давал конкретных рекомендаций по обхождению с заключенными, подразумевалось, что «ответственные товарищи» умели читать между строк. Председателем Совнаркома предлагалось действовать на своё усмотрение. Ленинские рекомендации незамысловаты: «Провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города». Рецепты противодействия политическим противникам просты: «Необходимо обезопасить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях».

Реализация его замыслов не замедлила сказаться. В древнем Соловецком монастыре возник один из самых известных северных лагерей, будущий С.Л.О.Н. (Соловецкий лагерь особого назначения). Туда в течение короткого времени были отправлены и умучены десятки архиереев и протоиереев православной церкви, сотни монахов, священников, а затем и множество мирян, партиями присылаемых на Соловецкие острова для «перевоспитания». Изощренные издевательства, пытки, физическое уничтожение тысяч людей придали самому слову – Соловки – зловещее звучание. Подробное описание жизни заключенных на Соловках, одним из которых являлся и он сам, дал Олег Васильевич Волков в своем труде «Погружение во тьму», опубликованном еще при советской власти в 1989 году.

Спустя четыре года после открытия лагеря, в 1927 году, там содержалось 12 896 человек более чем 48 национальностей, а к 1928 году число заключенных на Соловках возросло до 22 тысяч человек. На протяжении почти двух десятилетий, до 1939 года, сотни тысяч заключенных плотно заполняли помещения Соловецкого кремля и отдаленных скитов. Осужденные проживали в старых землянках, душных бараках и едва отапливаемых монастырских зданиях. Первыми на Соловки были сосланы политические противники большевиков – эсеры, меньшевики, анархисты. Крупные партийцы – социалисты-революционеры, меньшевики и бундовцы – туда не попадали, направляясь в строго замкнутый Суздальский изолятор. Среди заключенных попадались и чины белых армий, отставшие от эвакуации, вернувшиеся на родину, поверив обещаниям агитаторов в Галлиполи или на Лемносе или попавшие в плен, и с той поры кочевавшие из тюрьмы в тюрьму; направлялись туда и уголовники. Исследователи отмечали, что крупные воры и бандиты встречались на Соловках крайне редко. Поймать их было при существовавшей системе сыска нелегко, а пойманные «социально близкие» советской системе уголовники охотно принимались на службу в правоохранительные учреждения в качестве агентов, палачей, инспекторов и даже следователей. В начале 1930-х годов прошлого века на острова для «перековки» начали привозить раскулаченных крестьян, членов религиозных сект и советскую «творческую интеллигенцию». Известно, что в разное время в Соловецком лагере томились начальник Гидрометеорологического комитета А. Ф. Вангенгейм, выдающийся философ, математик, химик, иерей П. А. Флоренский. В списке заключенных можно отыскать имена историков В. П. Никольского, Н. П. Анциферова, В. В. Бахтина, М. О. Гордона. В заключении на Соловках в свое время оказались этнографы и краеведы Н. И. Виноградов, А. А. Евневич, П. К. Казаринов. А кроме них – советские поэты и писатели Б. Н. Ширяев, Л. М. Могилянский, В. Камецкий, О. В. Волков, художники О. Э. Браз, К. Н. Половцев, профессор Московской консерватории Н. Я. Выгодский, а также исследователь древнерусской литературы Д. С. Лихачев.