Читать книгу Призрак и сабля - Олег Говда - Страница 3

– Дана! Дана! Шиди риди, Дана![1]

Вокруг догорающего костра, разложенного в излучине неторопливой Волчанки, полторы дюжины молодых поселянок кружились в хороводе, охрипшими от усталости голосами, громко восхваляя Богиню Вод. И хоть вся их одежда состояла только из венков и исподних рубашек, а огонь едва теплился, – пропитанная потом ткань плотно льнула к разгоряченным телам. Ритуальный хоровод завели сразу, как над водой сгустились сумерки, – и вот уже который час, казалось, не найдется в мире силы, способной остановить охватившее танцовщиц безумие. До тех пор, пока девушки сами замертво не рухнут на утоптанный песок.

Они уже едва держались на заплетающихся ногах, когда к кострищу вышло около дюжины парней, с охапками хвороста в руках. Даже не пытаясь разорвать шальную вереницу, они метнули сухие ветки на дотлевающие угли прямо через головы, совершенно ни на что не обращающих внимания, девушек.

Изголодавшийся огонь возликовал и, утробно рыча от нетерпения, жадно набросился на обильную пищу, гулко взметнув опаляющие языки к ночному небу. Словно попытался слизнуть с него снулые, блеклые звезды. В благодарность за щедрое подношение, услужливо обнажая стройные фигурки.

Жар от ярко полыхнувшего костра сделался до такой степени невыносимым, что плотное кольцо дрогнуло и едва не распалось. Поддерживающие друг дружку под локотки, и лишь благодаря этому все еще остающиеся на ногах, девушки очнулись. Хохоча и повизгивая – в притворном испуге – они прянули от обжигающего пламени, в последний миг сумев сохранить целостность круга, ухватившись за руки. Но, теперь колдовской хоровод потерял кольчужную прочность, превращаясь в ажурное кружево, – сродни узору, украшающему подолы и вырезы праздничных сорочек.

Похоже, парни дожидались именно этого мига. Как хищный ястреб бросается на зазевавшегося в поле зайца, они дружно метнулись к ослабевшему хороводу, выхватывая из живого круга заветную добычу…

И подобно тому же зайчишке, который, заметив опасность, с писком валится на спину и начинает изо всех сил молотить воздух задними лапами, – утаскиваемые вглубь леса, девушки истошно визжали и усердно отбрыкивались. Но, по мере узнавания похитителей, заполошный ор стихал… В деревне, где всё и про всех ведомо каждому жителю, а личные симпатии складываются хоть и медленно, но – раз и навсегда, никто не посмеет похитить чужую невесту. За подобное безобразие наглеца и охальника всем миром отдубасят так, что мало не покажется. Хорошо, если не искалечат или совсем не прибьют, под горячую руку! А вот со своей милкой пошалить – лучше времени и не придумаешь… Спокон веков, в безумную ночь, накануне праздника Иоанна Купалы, от дурманящего запаха цветущего папоротника, даже у самой неуступчивой девицы выветриваются из головы отеческие запреты и матушкины напутствия…

И вскоре на речном берегу и, спускающейся к нему, опушке воцарилась былая тишина, изредка нарушаемая негромким потрескиванием, догорающего в огне, хвороста.

* * *

Схватив в охапку, пронзительно взвизгнувшую, Ребекку и нашептывая на ухо любимой ту милую и успокоительную бессмыслицу, которую обычно плетут парни, стараясь усыпить бдительность подружки, Тарас Куница бегом бросился к лесу. И поставил заветную добычу на землю, только укрывшись от чужих глаз под сенью дубравы. И, даже не переведя дыхания, жадно впился в покорно подставленные губы горячим поцелуем – пытаясь хоть на мгновение заглушить, разгорающийся в теле, любовный жар. И напрасно, – вдохнув чистое и сладкое дыхание любимой, он только еще больше раззадорился. Аж судорогой прохватило.

Узнав похитителя, Ребекка и не думала артачиться, а принялась отвечать на поцелуи и вольные нежности Тараса со страстью ничуть не меньшей. Миг или вечность они наслаждались желанной близостью, уже почти задыхаясь, но не в состоянии прервать сладкие лобзания.

Шатко, валко, но дело шло к свадьбе, и они могли позволить себе гораздо больше вольностей, нежели просто влюбленные. И все же, когда обжигающие ладони Тараса заскользили вверх по ее бедрам, увлекая за собой подол рубахи, Ребекка, в последние мгновение, вспомнила, что отец еще не дал согласия на брак.

Девушка ловко извернулась, угрем скользнула вниз, освобождаясь из объятий, и, оставив при этом в руках парня свою единственную одежду, проворно кинулась наутек. Ослушаться отца, Ребекка ни за что б не осмелилась, а до того момента, когда ее тело могло отринуть доводы разума и покориться желанию, оставалось совсем чуть-чуть. Один махонький шажок, после которого остается склонить голову под свадебный венец, либо – сунуть в петлю…

Если бы Ребекка побежала обратно на берег, к праздничному костру, Тарас, скорее всего, не стал бы ее преследовать, а бросился б остужать пыл в прохладные воды Волчанки. В конце концов, не он первый, и не он последний, кому отказали в любовных утехах на Иванову ночь. К тому же, свадьба и в самом деле, не за горами. Но из-за того, что девушка кинулась вглубь чащи, это бегство было воспринято Куницей, как озорство и затейливое продолжение забавы. Поэтому, чуть замешкавшись от неожиданности, он улыбнулся и бросился догонять проказницу. Ориентируясь на силуэт девушки, смутно белеющий среди темных древесных стволов.

Бегать по ночному лесу, даже исхоженному сотни раз вдоль и поперек, опасное занятие. Легко можно оступиться, зацепиться за незамеченный корень, а то и напороться на острый сук. Убиться, возможно, и не убьешься, а вот крепко ушибиться или окриветь – это запросто.

Пару раз громко окликнув любимую, но видя, что девушка и не думает сбавлять шага, Тарас чертыхнулся и остановился. Тем более что подлесок с каждым шагом становился все гуще. Словно и не ходили сюда за хворостом. А мгновение спустя, Ребекка окончательно пропала из виду.

– Вот дура, девка! – ругнулся незлобиво парень, недоуменно пожимая плечами. – Разве ж я совсем без понимания? Не хочешь – так и ладно. И пусть… Я же не настаивал… В другой раз слаще будет. По лесу, зачем сломя голову носиться?.. Ночью-то? Эх, хоть бы беды, какой не приключилось…

– Э-ге-ге-гей! – заорал вслед, что было мочи. – Ривка! Вернись! Клянусь, не трону! Покалечишься, дуреха!..

Куница немного повременил, чутко прислушиваясь к ночным звукам, но ответа не дождался. Лес, словно вымер. Или – затаился. Только ветер размеренно шумел листвой в верховье. Да тонко пискнула, где-то неподалеку, злосчастная мышь, попав в когти ночного хищника.

Отдышавшись и осмотревшись вокруг, Тарас понял, что за время глупой погони, он углубился в чащу гораздо дальше, чем думал. Во всяком случае, как не приглядывался Куница, а не узнавал этой части леса. Странно, ведь слишком уж далеко от деревни за такой короткий срок отбежать нельзя, а вокруг все совершенно незнакомое, чужое. И это ему – сызмальства приученному к охоте?

Куница потер вспотевший лоб и обрадовался, что никто не видит, как маково заполыхали уши. Ведь только теперь он запоздало вспомнил то, о чем старики из года в год настойчиво предупреждают молодежь:

– Берегитесь лешего! В лесу не прячьтесь! Помните: нет ничего слаще в Иванову ночь для расшалившейся нежити, как заплутать, заманить в непроходимую чащобу живую христианскую душу.

Предупреждают – это верно. Только, кто бы прислушивался к их постоянным поучениям и ворчанию?

Как и прочие парни из его деревни, Тарас был уверен, что докучливые старики, сами, в молодости, ни на какие запреты внимания не обращали. И только, как немочь скрутила телеса, принялись поучать других. Делиться, значит, нажитым опытом. Вот только откуда он у них взялся, если такими умными и послушными были? М-да, все мы, задним умом крепки.

Зато теперь, когда Куница окончательно понял, что заблудился, он стал еще громче звать Ребекку. Ведь, если даже ему – крепкому, привычному к лесу парню, одетому, обутому и при сабле сделалось не по себе, то что должна почувствовать девушка, когда схлынет шал, и она опомниться, бог весть где? Обнаженная и босая… Но взбалмошная девица упрямо не отзывалась.

Не на шутку встревожившись, Тарас снял с перевязи саблю и, не вытаскивая клинок из ножен, стал раздвигать ею нависающие ветки, вдруг принявшиеся цепляться за рукава и штанины, словно кусты ежевики или терна.

Торопливо направляясь в ту сторону, где в последний раз мелькнул бледный силуэт, Куница время от времени окликал Ребекку во весь голос, но – безуспешно. Девушка, словно сквозь землю провалилась.

И только когда, потерявший всякую надежду на успешное завершение поисков, Тарас решил поворотить обратно, пока и сам окончательно не заблудился, издалека послышался слабый оклик, усиленный непривычным для чащобы эхом:

– Сюда… сюда… сюда… Я – здесь… я – здесь… я – здесь…

– Ривка! – обрадовано заорав на весь лес, Куница ускорил шаг и вскоре очутился на довольно просторной полянке. – Держись. Ты где? Я – рядом! Я иду к тебе!

– Сюда… сюда… сюда. Здесь… здесь… здесь…

Голос хоть очень слабый и чересчур тихий, был явно девичьим и казался вполне знакомым, если один шепот вообще отличим от другого, но что-то насторожило Куницу, и он остановился.

– Ребекка, это ты? – переспросил громко, пытаясь хоть что-то разглядеть в густой тьме, как нарочно еще больше сгустившейся из-за наползших на луну облаков. – Отзовись! Я тебя не вижу!

– Я… я… я… – чуть громче донеслось в ответ с противоположной стороны поляны, где между двух огромных буков и в самом деле, смутно белело нечто, схожее очертаниями с человеком. Похожее, да не совсем. К тому же, было как-то странно: отчего это Ребекка Тараса к себе подзывает, а сама ни одного шагу навстречу не ступит? Никак не сочетается такое поведение с испугом. Если б она упала и в беспамятстве лежала на земле – тогда другое дело, но нет же, вон – стоит, рукой зазывно машет. И по имени – ни разу не окликнула!

– Сюда… сюда… сюда… – тонко и жалобно манил девичий голос, не меняя интонации, а странное лесное эхо тут же подхватывало и услужливо повторяло каждое произнесенное слово. – Иди ко мне… иди ко мне… иди ко мне…

– Нашли дурня, оборотни треклятые! – убеждаясь в правоте своих подозрений, Куница сплюнул наземь, перекрестился и потребовал. – Либо ты сейчас же назовешь свое имя, либо я ухожу!

Он вовремя вспомнив то, что известно каждому дитяти: нежить – никогда и ни под какой личиной, не сможет обозваться христианским именем. Тут же полыхнет огнем и сгорит на пепел. Самый верный способ убедится, кто пред тобой. Лучше свяченой воды действует.

Но, как только произнес Куница эти слова, лес вокруг него как-то странно заколотился, загудел, зашуршал и разразился диким хохотом. А спустя мгновение, что-то огромное, страшное, заметное только из-за того, что оказалось еще чернее самой непроглядной тьмы, шагнуло к нему из чащи, гоня впереди себя волну дикого, липкого ужаса.

– Не приближайся ко мне, нечистая сила! Зарублю! – заполошно вскричал парень и крест-накрест взмахнул саблей, в мгновение ока обнажив клинок.

От ощущения в руке оружия сразу полегчало. Но даже, несмотря на то, что парализующий силы и волю, ужас исчез, неприятный холодок уже успел больно цапнуть за сердце, заставляя его заколотиться в груди громче и быстрее. Такое чувство, словно уткнулся лицом в плотную и невидимую паутину, гигантского паука. Не столько страшно, хотя из-за неожиданности, не без этого, – но больше всего неприятно и противно.

– У-у-у! – насмешливо завыла ночная тьма, а в кронах деревьев кто-то тяжело заворочался, роняя на голову Тарасу гнилую труху и мелкие сухие ветки. Потом – совсем рядом упало и разбилось старое, протухшее яйцо. Завоняло так, что даже в носу засвербело.

– Ах, вот вы как?! – разозлился Куница, – Шутки со мной шутить вздумали? Ну, так я вам, для начала, пару молитв прочитаю. Слушайте!

Тарас размашисто перекрестился и начал:

– Отче наш! Иже еси на небеси, да святится имя Твое, да сбудется воля Твоя! Да придет царствие Твое, яко на небесах, тако и на земле. Хлеб наш насущный дай же нам днесь и оставь нам долги наши, как и мы оставляем должникам нашим. И не введи нас в искушение, но избави от…

Тяжелая сосновая шишка ударила Куницу в плечо. Бросок был так себе, словно ребенок баловался. Но тут же, прилетела вторая – в спину, а чуть погодя – невидимый супротивник залепил еще одной шишкой Тарасу прямо в лоб.

– А, чтоб тебе!

Парень охнул, шагнул назад, зацепился за услужливо подставленный корень и со всего маху хлопнулся задницей наземь. Унизительно и обидно.

– Значит, Божьего слова вы не убоитесь, вражья сила? – закипая от злости и унижения, угрожающе поинтересовался Куница. – Ну, хорошо… Поговорим с вами по-другому!

Он спрятал клинок в ножны, а вместо оружия неторопливо достал из-за пояса кисет с огнивом.

– А как насчет очистительного пламени? Вот я сейчас сложу костер из хвороста, да выжгу все ваше бесовское гнездо, к такой-то матери, нежить лохматая! – при этом парень сунул в рот мундштук курительной трубки и демонстративно несколько раз клацнул огнивом.

Понятное дело, что ничего сжигать Тарас не собирался, – лесной пожар самое страшное бедствие, которое только может случиться, для всех жителей окрест. Сама Михайловка за рекой и лугами – ее огонь не заденет, с тем расчетом и строилась, – тут беды не будет. Но, и зверье подальше уйдет, и ни орехов, ни грибов-ягод этой осенью на пожарище заготовить не удастся. А ведь, в неурожайный год, не сыскать людям лучшего подспорья, чем лесные дары. И свой стол наполнить, и скотину подкормить. Да только нежити об этом откуда знать? Так почему не постращать ее немного, коли ничего другого треклятая не опасается?

– Стой, казак, погоди… – негромко прошелестел кряжистый и сплетенный из одних узлов старый граб, на ствол которого, до сей минуты, столь беспечно опирался спиной Тарас. Или, может, парню только так показалось, – но вскочил Куница на ноги и отпрыгнул с завидным проворством.

– Да, не ершись ты, мил человек! – густым басом отозвалась сгустившаяся темень на противоположной стороне поляны. – Или не знаешь, что в Иванову ночь – каждому шалить позволено? И нет в том нарушения древнего Уговора. Вот если б тебе, случаем, детишки, баловства ради, камешком в спину попали, ты б и на них с саблей бросился?

– Так ведь то дети… – неохотно проворчал Куница, догадываясь, к чему лесной хозяин клонит.

– А мои лесовички, да боровички, если сравнивать прожитые ими годы с возрастом всего леса, – и того моложе будут. Играются себе, баловники, веселятся по случаю праздника… Шутки шутят… А ты – сразу огнем грозишься. Нехорошо…

– Ничего себе развлечения!.. – возмутился Тарас, но уже больше для порядку, нежели со злости. – Заплутали, закрутили. Шишкой в лоб дали… это ладно, пойму… А девушку куда подевали? Почему она на мой зов не откликается? Не приведи, Господь, если по вашей вине с Ребеккой какая беда случиться! Вот те крест, лесной хозяин – широко перекрестился Куница. – Клянусь, все вокруг дотла выжгу… И уж поверь моему слову – по-настоящему, не в шутку!

– Какую девушку? – словно удивилась тьма. – А-а… Ты о той вертихвостке, за которой в лес погнался? Хе-хе… Успокойся, казак. Это всего лишь наваждение. Как только живая девица из твоих объятий выскользнула, мои шутники морок и напустили. Извини, паря, но ты не за своей милкой погнался, – одну из летавиц ловил. А девушка твоя давно на берегу сидит. У костра греется и недоумевает: куда жених запропастился? Да только зачем она тебе, казак? Взгляни – разве мои дочери не пригожее?

И в тот же миг лесная поляна озарилась, невесть как пробившимся сквозь тяжелые облака, лунным светом. А в нем запорхали, исполняя затейливый танец, десятки стройных тел, укутанных лишь в символические, то ли прозрачные, то ли – призрачные одежды. Все плясуньи оказались столь прекрасны, что Тарас непроизвольно залюбовался их завораживающей красотой и грациозностью движений. А длинные, стройные ножки молоденьких девушек, обутые в красные сапожки, буквально пленили взгляд парня.

Куница и не заметил, как шагнул на колдовскую поляну.

– К слову сказать, – вкрадчиво промолвил лесной хозяин, словно подмигивая Тарасу. – Все они: и крылатые вилы, и лесные летавицы гораздо падки на баловство. Не то что ваши – человеческие недотроги. Веселись, казак, сколько сил хватит. И не бойся отказа – все твои.

– Иди ко мне… иди ко мне… иди ко мне… – наперегонки зазывали проказницы парня, окончательно растерявшего былую агрессивность. Красотки весело смеялись и протягивали к нему изящные руки. Летавицы хотя и прервали воздушный танец, но от избытка бурлящих эмоций не могли устоять на месте, и – то одна, то другая, начинали вертеться юлой, высоко подпрыгивая и взлетая над поляной. При этом изящные красные сапожки были единственной деталью из всей одежды, которая не исчезала под пристальным взглядом парня. – Ты же наш… Наш!.. Мы чувствуем! Иди к нам… Мы ждем тебя… Мы любим тебя!..

Куница уже подошел так близко, что оставалось сделать всего лишь единственный шаг и протянуть руки, чтобы притронуться к одной из лесных красоток. Но, на его счастье, все они были настолько соблазнительны и прекрасны, что Тарас остановился в нерешительности, не зная, на которой остановить выбор.

– Чудо, как хороши, чертовки… – пробормотал в растерянности. – Аж глаза разбегаются…

– Он не может выбрать… Он не может выбрать, – оживленно защебетали шалуньи и стали наперебой советовать совершенно оторопевшему парню. – А ты закрой глаза… Закрой глаза… Твоя милка тебя сама найдет!.. Доверься судьбе! Покорись ее воле…

Зачарованный красотой прелестниц, Куница готов был с радостью выполнить любое их пожелание. Вот только стараясь исполнить все наилучшим способом, он не только крепко зажмурился, но еще и попробовал прикрыть глаза ладонями. И… неуклюже ткнул себя в нос, зажатым в кулаке, кисетом с табаком. Ядреный аромат курительной смеси засвербел в ноздрях столь нестерпимо, что Куница не удержался и громко чихнул.

Именно это, казалось бы, столь житейское и совершенно безобидное действие привело к колоссальнейшим последствиям. Сравнимым, по своей разрушительной мощи, с ураганом или бураном.

Еще даже эхо, вызванное оглушительным чихом, не утихло, как всю стайку соблазнительниц с волшебной поляны, словно неистовой бурей смело.

– Апчхи! – парень чихнул во второй раз…

И, – несмотря на полуночное время и укрывшуюся за облаками луну, – в лесу посветлело, вполне достаточно для того, чтобы отличить одно дерево от другого и даже попытаться рассмотреть отдельные крупные ветки.

Тарас глубоко вдохнул и чихнул в третий раз – окончательно приходя в себя.

– А вот хрен вам, с редькой вместе… – пробормотал, хмуро супя брови и спешно набивая трубку. – Не зря говорят старики, что никогда человеку с нежитью по-хорошему не договориться. Вы, бестии, коль не испугом, так соблазном верх над людьми взять норовите. И ведь я едва на ваши уловки не попался… Слава, Богу, самосад выручил. Хоть и бесовское зелье, а управилось с вами лучше молитвы… Ну, ничего, в другой раз не буду таким доверчивым… Больше, вам меня на мякине не провести… Ученый!

* * *

Раскурив трубку и жадно вдохнув сладковато-горький дымок из душистого самосаду, мгновенно снявший с глаз полуду наваждения, Куница заприметил на том самом месте, где прежде сгущалась говорящая тьма, слабое мерцание – словно пламя свечи. Настолько квелое, что его можно было принять за обычного светлячка, усевшегося на высокий стебель травы. Если бы не странный красноватый отблеск огонька. А всем известно, что светлячки излучают только белый свет.

Опасливо покосившись на притаившуюся между деревьями зловещую черноту, скрывающую в себе обиженного лесного хозяина, парень, влекомый любопытством, стал шаг за шагом приближаться к неясному свечению. При этом усердно пыхая, во все стороны, клубами табачного дыма и грозно тыкая впереди себя острием сабли. Но, необъяснимый огонек не сбегал и не нападал. Только разгорался с каждым шагом все ярче и ярче.

Тем временем неподвижная ночная тьма, сгустившаяся еще больше от этого возрастающего сияния, расступилась, словно кто раздвинул плотные занавески на окне, и оттуда, сбоку, к Тарасу шагнул здоровенный, в полтора обычных роста, страхолюдный мужик. Весь всклокоченный, лохматый, закутанный в обтрепанные звериные шкуры, – небрежно поигрывая увесистой, сучковатой дубиной.

– А ну, не тронь мой цветок! – прорычал угрожающе лешак, останавливаясь в нескольких шагах от юноши и опираясь на свое оружие, словно на обыкновенный дорожный посох. – Кому говорю – осади назад, паря! Не про твою честь папоротник посажен!

Вообще-то и без подсказки лешего, Тарас уже сообразил, что видит перед собой не что иное, как волшебный цвет папоротника. Диво дивное, существующее только в бабушкиных сказках! Цветок, по преданию, распускающийся на несколько минут, один раз в году, аккурат в полночь на праздник Ивана Купалы. Сулящий человеку, нашедшему его, немыслимое богатство. Так как может указать на захороненный в земле клад…

В эдакую удачу было столь сложно поверить, что Тарас даже перекрестился. А потом, чтоб уж совсем наверняка, еще и двойной кукиш призрачному огоньку продемонстрировал. Но цветок не развеялся, на манер предыдущего морока. Кстати – как и, свирепо скалящий медвежьи клыки, лешак. Который опять угрожающе занес над головой свою дубину и шагнул вперед, решительно настроенный защитить колдовской цвет от посягательств человека. И немного нашлось бы смельчаков, способных устоять перед его устрашающим обликом и не бросится наутек.

Тарасу тоже сделалось не по себе. Все ж, несмотря на отеческую выучку, до сих пор, сразиться с настоящим врагом не на жизнь, а на смерть – запорожскому новику не приходилось. Тем более с нежитью! Но, отступать и трусить было не заведено в роду Куниц. И уж тем более – когда на кону такой приз! Ведь после гибели отца, нужда заела хуже вшей…

– Но, но! – прикрикнул сурово парень, опять хватаясь за эфес сабли. – Не балуй, нежить лесная! А то – хуже будет!

– Го-го-го, – засмеялся лохматый лесовик, словно филин в дупле заухал. – Кого ты своей железкой пугаешь, человеческий заморыш? Да я тебя, сейчас, как комара прихлопну. На одну ладонь положу, другой накрою, – и мокрого следа не останется…

– Не так быстро, чучело замшелое… – потащил парень булатную сталь из ножен. – Видишь, какая у меня сабелька особенная? По долу молитва вытравлена! Как раз, чтоб всякую нечисть сподручнее убивать было! Ну-ка, посторонись, идолище поганое, а то искрошу в щепу!

– Это да… Похоже, твоя взяла, казак… Знатное оружие, – с одного взгляда оценил заговоренный клинок лесной хозяин и со вздохом опустил дубину. – Дорогого стоит… Небось целую пригоршню золота отвалил?

– Не покупная она… Наследство… – объяснил с гордостью и грустью в голосе Куница. – Сабля, люлька, да седло… Отец мой в бою погиб, а эти вещи – все, что его товарищи домой привезли… Потому и сберег до сего дня, хоть как ни прижимала нужда. Ну, да ничего, теперь-то мы с бабулей – по-людски заживем. Если предания не брешут, цветок папоротника на зарытый в земле клад указать может? Да, нежить лохматая? Верно, говорю?

– Того не ведаю, – равнодушно пожал здоровенными плечищами леший. – Мне, как ты сам понимаешь, в лесу, все ваши людские цацки, совершенно без надобности. Но, все же, лучше б ты его не трогал, парень. Право слово… Добром прошу. А коли и в самом деле так нужда присела – заходи в гости, как-нибудь в другой раз. Обсудим… Сослужишь кой-какую службу лесу, а я – оплачу труды достойно. Для человеческих рук и ума завсегда работенка найдется.

И было в его голосе столько непритворной грусти, что парень, уже потянувшийся к заветному огоньку, даже руку отдернул и отступил назад.

– Да что тебе, цветов в лесу мало? – произнес Тарас слегка удивленно. – Одним больше, одним меньше. Сам же сказал: вам сокровище без надобности. А мне – хозяйство из нужды поднимать надо. Совсем уже захирело…

Куница подумал немного и прибавил, будто именно эта причина могла все объяснить наилучшим образом.

– Я жениться хочу, понимаешь, леший?.. А Ицхак лучше собственными руками убьет Ривку, нежели выдаст родную дочь замуж за такого бедняка, как я… Вот, разбогатею – тогда другое дело. Сразу завидным женихом заделаюсь. Так что, извини, лесной хозяин, но никак я не могу от своего счастья отступиться. Особенно теперь, коль уж мне такой случай подвернулся. Кто знает, выдастся ли в другой раз? Батька сказывал: судьба ветрена, как… Тем более, сами виноваты! – Тарас обрадовался вовремя пришедшей мысли. – Я к вам в гости не напрашивался… А что до твоего предложения, то умные люди учили – с нежитью не заключать никаких уговоров. Себе дороже встанет!

– Да, нескладно вышло, – шумно почесал густые заросли мха на лице леший. – Кто ж мог знать, что ты с любовным наваждением сумеешь справиться? Красные сапожки летавиц не одному голову заморочили. Попадались мужчины и постарше тебя, и покрепче духом. А ты – вона, устоял. Впредь нам наука будет – с влюбленными не связываться.

– Тем более, награду заслужил, – усмехнулся Тарас, делая еще один шаг вперед – ближе к цветку.

– Постой, казак, послушай, чего скажу… – вновь остановил его настырный лешак. – Что ж вы люди за племя такое? Где не поселитесь, обязательно все загадить норовите… Лес – рубите и жжете, почем зря, будто сухого хворосту вокруг мало… Реку и ту – плотинами да сетями перегородить норовите… И все, как один – дармового счастья ищете. А ведь, не нами – вашими же священнослужителями придумано, что каждому воздастся по деяниям его. Разве не так?

– Слишком мудрены для меня твои слова, лесной хозяин, – досадливо проворчал вместо ответа Куница. – Может и есть в них какой-то высший смысл, да только ведь неспроста ты мне зубы заговариваешь, а? Думаешь: увлекусь беседой и забуду, что цветок папоротника в срок сорвать надо, – пока он не закрылся? А полночь вот-вот настанет. О-хо-хо… Опять хитришь со мной, нежить лесная, обмануть пытаешься, а еще – о правде и справедливости рассуждаешь. Негоже так… Нет в том чести!

– Но и бесчестья для меня тоже нет, – мрачно пробормотал леший, недовольный тем, что и эта его хитрость не удалась. – Ты, парень, лишь о собственной выгоде, да о богатстве печешься, а я пытаюсь – от твоей алчности сказочную красоту спасти. Ведь без Иванового зелья здешние места совсем захиреют. Всю свою волшебную силу утратят… И придется моим дочерям на новые места перебираться.

– Лес большой…

– И что с того? Можно подумать, если б у тебя было несколько домов, то ты бы не стал возражать, когда лихие люди захотели бы один из них обрушить?

– Понять я тебя, леший, могу, – кивнул рассудительно Куница, – и совсем не осуждаю за угрозы и обман. Но, вам – нежити лесной, о хлебе насущном заботы не имеющей – легко о дивной красоте рассуждать. А мне – бабушку старенькую кормить надобно. Да и о своей будущей семье, о наследниках рода Куниц, позаботиться не грех. И насчет домов ты тоже верно подметил – было б у меня их несколько – глядишь, иной разговор бы вышел. Но – у меня одна хата, да и та вскорости развалится. Так-то… Эх, да чего там языком зря молоть, тут нам с тобой друг дружку вовек не понять. Сказано ведь: каждому свое, а гусь свинье не товарищ… – и парень решительно потянулся к цветку, особенно ярко полыхнувшему в это мгновение.

– В последний раз предупреждаю, неразумный ты человечишка… – грустно промолвил леший. – Одумайся, пока не поздно.

Огромный страховидный мужик неожиданно, прямо на глазах Тараса, превратился в махонького седого, длиннобородого старичка, и голос его теперь звучал не угрожающе, а просительно.

– Не тронь цветочек аленький… А то, прежде чем новое счастье найдешь, все – что теперь имеешь – потерять можешь…

– Да нечего мне терять, дедуля, – беспечно отмахнулся парень. – Я ж говорил уже: после отца лишь седло да сабля остались. А хата наша так обветшала, что вскоре от дождей да ветров сама расползется, если я денег на ремонт не раздобуду. И то – новое подворье сложить – наверняка дешевле встанет. Так что, не обессудь и не прогневись, лесной хозяин – но, иначе поступить я никак не могу… У каждого из нас своя правда, и только Создателю дано судить по справедливости – чей тут резон и кому какой ответ держать…

С этими словами Тарас цепко ухватился, дрожащими от возбуждения и нетерпения, пальцами за тонкий папоротник, чуть пониже алого мерцания, и резко потянул его к себе.

Огненный цветок снялся со стебелька так легко, словно и не рос на нем, а – как бабочка, присел отдохнуть на мгновение. Раз – и вот он уже сияет в руке человека.

– А-агх… – тихонько и жалобно застонали вокруг поляны десятки разных голосов. – Беда… беда… Горе… горе…

И столько скорби было в этих звуках, что впервые, за все время разговора с лешим, Куница усомнился в праве людей поступать так, как им вздумается. Даже непреодолимое желание возвратить цветок возникло, но – уже в следующее мгновение резкий, ледяной порыв ветра с такой силой дыхнул в лицо парню, что он от неожиданности зажмурился и совершено по-детски вобрал голову в плечи, на мгновение позабыв не только об оружии, но и об охраняющей молитве.

Лес вопил и скулил так, словно с кого-то живьем сдирали кожу, – порой срываясь на дикий, совершенно безумный хохот. Но с каждым последующим ударом сердца вся эта вакханалия скорби и ужаса становилась все тише и тише… То ли плакальщицы постепенно удалялись, то ли силы их были совсем на исходе. А еще спустя какое-то время Тарас почувствовал, что остался совершенно один.

Собравшись с силами, Куница открыл глаза, и с изумлением увидел, что стоит на опушке леса, неподалеку от давно угасшего праздничного костра, и в руке у него едва теплиться крошечная алая звездочка. А на противоположном берегу реки, прямо за облепившими взгорок деревенскими хатами и избами, занимается рассвет. Вот только выкатывается солнце отчего-то совсем недоброе, угрюмо-багряное, зловещее. Словно зарево над огромным пожарищем…

И хотя полуголая, оживленно галдящая толпа односельчан, спешащих окунуться в речку одновременно с первыми лучами просыпающегося светила, кроме скудости в одежде, ничем не напоминала погорельцев, – вид бегущих людей, отозвался в сердце парня такой острой болью, что Куница охнул и ухватился рукой за грудь. А вслед за этим – на его плечи непосильным бременем навалилось предчувствие неотвратимой и скорой беды.