Читать книгу Мимолетные встречи - Олег Гулько - Страница 2

…Вот уже неделя, как я вернулся из Нью-Йорка, но ни днём, ни ночью впечатления увиденного не покидают меня.

Будто снова поутру я выйду на мой Остров Рузвельта, что напротив Манхэттена, снова увижу связывающий берега Ист-Ривер гигантский мост, и плывущую над ним, подчас в облаках, кабину подвесной канатной дороги. Будто снова войду в метро – сложное и непонятное, завораживающее лабиринтами направлений и пересадок, – и начнётся новый день в этом потрясающем своей необычностью городе.

…Америка меня интересовала в юности. Мой дядя, занимавший руководящий пост в ОБКОМе, имел возможность выписывать журнал «Америка».

На страницах этого журнала я мог видеть антипод Советского Союза, представляемый самой Америкой, а не советским радио, телевидением, или газетами. Особенно меня впечатляли фотографии автострад с их эстакадными переплетениями, напоминавшими мне марсианские каналы. Америка, расположившаяся на страницах журнала, удивляла, заставляла анализировать и пытаться понять её шире, чем то́ можно было увидеть на страницах журнала…

Но мечтать о поездке в Америку я не мог, уже потому, что в те времена вряд ли у кого, вообще, могла существовать такая мечта – увидеть Запад собственными глазами. Я знал, что это невозможно.

Однако, соблазн узнать из «первоисточника», что же на самом деле представляет собой страна «марсианских каналов», меня не покидал.

Английский звучал мне музыкой Биттлз. Но еще больше я любил английский с горловым американским «R».

Случая общения я не упускал. Как-то в Москве, когда мы студенческой группой отмечали в ресторане «Арбатский» завершение сессии, я пригласил на танец девушку из американской тургруппы за соседним столиком. Затем я пригласил её в нашу компанию, и она провела с нами весь вечер. По-английски говорил только я (тогда им занимался), и все вопросы проходили через меня. Каждый хотел что-то спросить о жизни в Америке.

Вспыхнувший так внезапно всеобщий интерес к девушке из Америки не мог не тронуть ее. Мы расстались давними друзьями. На прощание она оставила мне свой адрес.

Я не был уверен, что такая переписка возможна. Однако письма пошли. Каждое новое письмо из Америки для меня было событием. Я с увлечением писал на английском.

Та встреча в Москве тронула ее не меньше, чем меня. Она писала мне после возвращения: «Каждый раз, когда слышу пролетающий над домом самолёт, я представляю себя на пути в Россию, – снова вижу золотые купола церквей, и вспоминаю нашу встречу».

Ее звали Лорри. Переписка обрела романтические тона. Я с нетерпение ждал её писем, как и она – моих. Мы обменивались пластинками: она мне присылала Элтона Джона и Биттлз, а я ей – Песняров, называя их «русскими Биттлз»… Она мне вышивала мне рубашки с картинами прерий и ковбоями. Я ей посылал палехские брошки и хохлому.

В те времена противостояния Востока и Запада, письма приходили подвскрытыми. Некоторые однокурсники спрашивали меня: «А разве разрешается переписка с Америкой?».

Я пожимал плечами, – сомнения и опасения у меня, конечно, присутствовали, но слишком велик был мой интерес.

Я делился с нею своими планами на будущее, будто с невестой. Она собиралась пригласить меня в гости, но переписка прервалась…

А на одном из конкурсов Чайковского я целый месяц встречался с американской пианисткой Эмили М. В дни конкурса Московская консерватория становилась центром музыкального мира планеты, и прилегающие к ней улицы с утра до вечера бурлили движением молодых талантов, съехавшихся сюда со всего мира. Я слушал их на сцене, а после выступлений подходил к конкурсантам с вопросами. Мне хотелось знать, как понимает музыку «русских просторов» музыкант, не знающий России, русской природы, что он чувствует, исполняя, к примеру, «Осеннюю Песенку», или «На Тройке» из «Времен Года» Чайковского, входящих в обязательную программу конкурса. И особенно мне хотелось понять в этом отношении музыканта из страны – «антипода», Соединенных Штатов Америки.

Я был восхищен игрой Эмили на сцене… К тому же это была и очаровательная девушка. Я полагал, что за дни конкурса у нее наверняка появится немало поклонников. Но каждый раз, когда я звонил ей, она находила время для встречи со мной.

Прогулки Москве, общение на английском… с американским акцентом, творческая атмосфера конкурса – не могли не предрасполагать к мечтам…

В день её отъезда в Нью-Йорк мы встретились у гостиницы «Россия». На прощание она принесла мне свою официальную фотографию участника конкурса – с подписью и теплыми словами на память.

Из автобуса с американской делегацией, готовой к выезду в аэропорт, ей подавали знак присоединиться. Она предложила мне поехать с ними, но я отказался, – побоялся слишком заметного контакта. Но тут же об этом пожалев, поехал за ними в аэропорт своим ходом. Однако, там никого нашел…

Её писем из Америки я так и не получил…

Однако, не интерес к английскому языку и к Америке стали центром интересов моей будущей жизни…

Однажды меня пригласили в Областную библиотеку, где я был записан в отделе иностранной литературы – на встречу с «представителем» из-за рубежа. Я не планировал идти туда, так как этот «представитель» был не из Америки, и вообще, не из англоязычной страны. Однако, чисто случайно оказавшись в тот день в библиотеке, я все-таки, решил ненадолго заглянуть в зал встречи.

Перед аудиторией выступала девушка, француженка. В канун ее отъезда на Родину она делилась впечатлениями о двух годах работы ассистенткой кафедры французского языка Курского пединститута.

И хотя общение с залом шло не на английском, и даже не на французском – а на русском, коим она прекрасно владела – я оставался, и оставался в зале… В общем, эта встреча оказалась и для меня, и для нее, не последней…

После отъезда Анн – так звали девушку – наше общение продолжилось по переписке. Кроме того, Анн находила возможность, время от времени, приезжать в Москву, и мы встречались. Ее взгляды, во многом, отличающиеся от моих – советского человека – открывали мне новый мир. С нею я чувствовал себя раскрепощеннее, я впитывал в себя ее точки зрения на жизнь. А в одном из писем я получил лоскуток материи – прообраз свадебного платья – в которое, однажды, ему суждено было превратился…

Когда Анн получила работу в московской редакции журнала «Спутник», я перевелся на учебу в Москву —…по месту жительства жены.

Я долго не мог привыкнуть к Москве: мне не хватало близости природы – той, что у меня была в Курске. И вообще, в мои планы на послеинститутскую жизнь, входило поехать на работу куда-нибудь в глубинку – например, в Сибирь, где, наблюдая местную жизнь, возможно, как я думал, превратился бы в нового доктора Чехова…

Но к Москве я стал привыкать, и даже очень быстро, особенно, когда начали появляться друзья: по институту, по курсам французского языка, куда меня направила Анн, давно загоревшаяся идеей того, чтобы и я тоже освоил ее родной язык. При этом, расставаться с русским – в качестве языка нашего общения, – она отнюдь не собиралась.

По мере освоения французского – с его аффективным, ставшим межъязыковым лексиконом, и особенно, с поездками во Францию – интерес к английскому стал угасать. Он начал восприниматься мне языком технического, или научного обмена, а сама Америка – страной денег и потребительства. И за прошедшие десятилетия я совсем не задумывался о поездке туда, хотя ничто этому не мешало.

Да и сейчас, мой выбор – на что использовать остающиеся дни отпуска этого года – пал на Америку совсем случайно…