Читать книгу Зэк Арманд Фриц. Киносценарий - Олег Копытов - Страница 4

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ХОЗДВОР – ДЕНЬ

Заключенные носят мешки, пилят дрова, тянут тачки в мастерские и т. п. За сараем с десяток заключенных-малолеток режутся в карты. Один из них проиграл.

ПРОИГРАВШИЙ: Сдавай! Сдавай, падла, отыграться хочу!

БАНКОМЁТ: А чё ставишь?

ПРОИГРАВШИЙ: Китайские валенки!

БАНКОМЁТ: Чурок и фашистов нельзя шманать! И Жид и Глеб говорили. Наперхатят! Не ссышь?

ПРОИГРАВШИЙ: Никто не заметит. Мы с Вальком подем. Аккуратно сделаем. Никто не заметит.

БАНКОМЁТ: Ну, тащи, тогда побазарим!

Из кухни выходит заключенный-китаец с баком помоев, идет поодаль кухни ко рву со стоками. Ставит бак на землю, наклоняет, чтобы жижа сливалась в ров. Незаметно, тихо сзади подкрадываются малолетки, только что проигравший в карты и второй поменьше. Один берет китайца за шею, чтобы он не разгибался, второй приставляет к горлу заточку.

ПРОИГРАВШИЙ: Тихо! Ферштейн? Ботинки сымай. Ногу назад, говорю, понимаешь же по-русски, сука, чую, понимаешь!

Заточка слегка вдавливается в низ горла ближе к шее. С заточки тоненько начинает стекать кровь. Заключенный китаец, не разгибаясь, поднимает ногу, отставляет ее вверх-назад, малолетка стягивает обувь… Сморит на трофей, лезет внутрь ботинка. Вынимает войлочную стельку. Удовлетворенно улыбается.

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 – НОЧЬ

Келлер, сумрачно смотрящий на толпу малолеток внизу. Тяжело молчащая толпа. Выходят двое малолеток. Как раз те, что два дня назад грабили китайца.

КЕЛЛЕР: Говорю последний раз: фашистов, чурок и немцев с мадьярами не трогать. Скоро будет ясен день… А кто в него не верит, кто Мище не верит… Будет плохо жьить… Пистолет! Выстрели пару раз.

Выходит огромный заключенный. Берет малолеток за затылки и бьет их лбами.

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 – УТРО

Обычное утро Степлага. Все выходят из барака, кроме двух. Это вчерашние малолетки. Они лежат неподвижно рядом…

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ХОЗДВОР – ДЕНЬ

Арманд и еще один заключенный пилят дрова двуручной пилой.

ВТОРОЙ ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: (на очень ломаном французском) L’herbe est verte, la vitesse de l’été arrive, pour vivre un bon!

АРМАНД: Янош, вы так плохо учили французский в своей школе, что я сразу угадаю: у вас по французскому языку была оценка «посредственно». Я понял только то, что вы мечтаете о лете. Давайте как все – по-русски.

ЯНОШ: Тем более вы, Арманд, по-русски очень-таки… наблатыкались. В Тамбове вы, видать, мало сидели? А где в основном?

АРМАНД: В Дубровлаге. В Мордовии. Семь лет. С одними только русскими. Почти все – политические, образованные. С ними хочешь не хочешь, быстро заговоришь по-ихнему. Впрочем, один профессор, филолог, он и помог мне хорошо выучить русский язык, всё время говорил: нет такого русского слова «ихний», есть слово «их». Странные эти русские: а ведь большинство русских не говорит «их». Говорят «ихний». Вообще – это странная страна… Кстати, я слышал, что большинство европейцев, кого не отпустили домой после войны, сидели здесь, в Казахстане, и где-то в этих местах?

ЯНОШ: Именно так. Я, можно сказать, старожил этих мест. До Особого лагеря и комбината в Спасозаводске, да и в Кенгире были лагеря для военнопленных. Там были мои соотечественники – венгры, были итальянцы и румыны, которых десятками тысяч взяли в плен еще под Сталинградом. Ну и немцы, само собой. Французов я что-то там не встречал. Откуда вы вообще взялись, здесь в России? Вы ведь вроде были союзниками?

АРМАНД: Это долгая история, Янош. Я не люблю ее рассказывать. И, поверите-нет, я сам до конца в ней многого не понял… Откуда в России пленный француз? (Улыбаясь) А Наполеон? Думайте, когда говорите… Вы лучше скажите, вы видели ночью застройку у блатных? Хотя, кажется, все иностранцы спали.

ЯНОШ: Ха-ха, Арманд! Сразу видно, что в Третьем Лаготделении вы недавно. Если что-то ночью в бараке происходит, даже незнакомая мышь пробежала, все притворяются мертвыми, но все всё видят и слышат. Конечно, я всё видел и слышал.

АМАНД: Тогда скажите мне, что же это было? За что убили тех мальчишек? Что они сделали? И мне запомнились слова главного блатного. Правда, я плохо расслышал, но, кажется, он сказал: «Скоро будет ясный день?» Что это за метафора?

ЯНОШ: (бросив пилить бревно, приблизившись к Арманду) Послушайте, Арманд, здесь не очень принято, как это у русских, говорить «гоп» пока не перепрыгнешь, но я вам скажу. Здесь затевается не меньше чем… révolution. Уголовники с политическими, с пятьдесят восьмой, заключили нечто вроде конвенции. У них была целая конференция. Они договорились, как только настанет подходящее время, устроить большую бучу, и может быть, поменять в лагере все порядки. Страшно подумать и произнести, чего они хотят. Они хотят много-много свобод! (Еще тише). Они хотят пересмотра всех приговоров, снижения всех сроков, выпустить тех, кто уже пересидел, а пересидели свои срока почти все! Они хотят тем, кто останется, почти самоуправления! Фантастика! У блатных внешне всё так же. Внешне они не любят политических, по-прежнему называют не только военнопленных, но и своих, русских, но осужденных за политику, «фашистами», уголовники не работают, им по-прежнему западло работать, для них наряды на комбинат – только прогулка, а хоздвор – вообще курорт, но их главари запретили всем уркам, прежде всего малолеткам, обижать политических, обижать иностранцев. Даже блатные поняли, что бороться можно только сообща, добиться даже глотка свободы можно только сообща… А те два паренька сняли с одного повара китайца теплые ботинки… Это стоило им жизни. Они нарушили новые порядки. У блатных так. Разговор короток.

АРМАНД: И жизнь их коротка… Я уже это знаю… Ладно, Янош, спасибо! Давайте допиливать нашу кучу, а то сейчас придет бугор и оставит нас без любимой бурды…

Комбинат (Медьзавод в 3 км от пос. Кенгир), конец апреля 1954

Большой цех, печи, разливочные ковши и под. Камера проходит извилистыми помещениями, останавливается перед небольшой дверью, возле которой двое заключенных пристально всматриваются во входящих. В дверь входит десятка полтора человек в рабочих робах. Среди них камера выхватывает знакомые лица – Келлера и Батояна.

МАКЕЕВ (Алексей Филиппович, учитель географии, внешне и похож на учителя, участник ВОВ, трижды судим за антисоветскую агитацию): Товарищи, я говорю вам еще раз: прорыв в женскую зону – это безумие. Нужны два удара – на хоздвор, это стратегическое направление, там мастерские, там быстро можно наладить производство оружия, и одновременно – сделать проходы между вторым и третьим лагпунктами. И всё! Во всяком случае, в первые дни – всё! И потом (взгляд на Келлера), Михаил Иосифович, неужели никто из нас не понимает, что в своем плане прорыва в женскую зону вы и ваши коллеги просто потрафляете тем, кто страшно соскучился по женскому телу, кто, извините, просто хочет дорваться до баб?!

КЕЛЛЕР: Глеб, ответь политруку. Он меня никак не понимает. Разъясни ему по-вашему, по-партийному.

ГЛЕБ (Энгельс Слученков): Послушайте, Алексей Филиппович, самое страшное, чем мы совсем не сможем управлять, это освобожденные инстинкты. Здесь вы правы. Это нужно учесть с самого начала. Как только всё начнется, у многих вместо мозгов, станут соображать яйца, извините за выражение. Но никак мы не предотвратим простого влечения полов! Рано или поздно, если всё у нас получится, все зоны, и две мужские и женская, соединятся. В худшем варианте это означает неуправляемый блуд на ночь – и всё. Дальше вохра будет всех брать пачками – тепленькими, удовлетворенными, слабыми. Этого конечно, допускать никак нельзя. Ни одна наша цель достигнута не будет. Но и предотвратить соединение зон, рано или поздно, тоже нельзя. Игнорировать засохшие инстинкты, которые вмиг будут политы дождем свободы, тоже нельзя! Надо брать хоздвор и сразу женскую зону. Я на этом настаиваю. Но заранее нужно провести среди всех четкую разъяснительную работу. Мы – со своими, а вы со своими. Я думаю, можно идти только по такому пути, заранее объявить жесткое правило, за нарушение – кровь: никого из женщин не брать силком, за насилие над женщиной – смерть! А вот кто из женщин захочет, на того, зэк-мужик, может быть, и вскочит. А всем, всем остальным женщинам, в первый же миг прорыва всем остальным женщинам гарантировать свободу и неприкосновенность, так вот я думаю.