Читать книгу Ватник Солженицына - Олег Матвейчев, Дмитрий Гусев - Страница 3

Что необходимо, чтобы стать великим? Природное тщеславие и вера в собственную исключительность.

Скромный человек просто постесняется претендовать на достойное место в истории. Ему даже с девушкой познакомиться трудно – стоит себе в сторонке, шапку мнет нерешительно, глазами моргает. Куда уж ему на Нобелевку рассчитывать или хотя бы на статью в Википедии!

Люди тщеславные, как правило, и цели ставят перед собой великие. И часто их достигают. Вспомните хоть Сальвадора Дали, хоть Наполеона. Да хотя бы Гюго, который все мечтал, что Париж будет когда-нибудь переименован в «Гюгополис», да так и не дождался. Но в памяти потомков все же остался, как и планировал – в качестве великого писателя.

Неизвестно, были ли у Солженицына подобные амбиции, может, он даже рассчитывал, что в его честь не то, что город – страну переименуют. Факт тот, что тщеславия у него было хоть отбавляй, а это уже первый шаг к успеху.

«Во всей мировой литературе не было писателя, который так много и охотно, так вдохновенно и возвышенно говорил бы и писал о себе, как Александр Солженицын, – утверждает исследователь творчества Солженицына Владимир Бушин. – С кем он себя при этом только не сравнивает, кому только не уподобляет! То – титану Антею, сыну Посейдона, бога морей, и Геи, богини земли, побеждавшему всех противников, а то – храброму да ловкому царевичу Гвидону из пушкинской сказки. То пишет о себе как о библейском израильтянине Давиде, поразившем пращой гиганта Голиафа, а то – как о русском бунтаре Пугачеве. Или изображает себя бесстрашным героем вроде Зигфрида, что ли, сражающимся сегодня против Дракона, а завтра – против Левиафана»8.

Стратагема № 1

Убедите себя в собственной исключительности. Поставьте перед собой грандиозные задачи.

Свою особую роль в этом мире Александр Исаевич видел – ни больше, ни меньше – в том, чтобы служить Десницей Божьей в борьбе с Мировым Злом и Ложью. «Я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговоренный рубить ее и разгонять, – объясняет он в своем “Теленке”. – О, дай Господи, не переломиться при ударе. Не выпасть из Руки Твоей»9.

И в его подвижничестве страна нуждается буквально каждую минуту. Владимир Войнович приводит такой эпизод из жизни Солженицына: «Родственников где-то в Ставрополье проведал (в сопровождении телевизионщиков), выпил с ними по рюмочке и – дальше. На просьбу родственницы: “Погостил бы еще” – без юмора отвечает: “Некогда, Россия ждет”»10.

А велик ли Александр Исаевич? Не то слово. Солженицын – «человек-гора»11, именно так именует себя в «Зернышке». Писатель, которому ну, может, три-четыре человека в мировой истории были равными по величию.

Первая жена Солженицына Наталья Решетов-ская вспоминает: «Читала книгу Бердяева “Достоевский”. Александр Исаевич не захотел ее даже раскрыть. Этому не следует удивляться. Ведь он как-то сказал мне, что чувствует себя между Достоевским и Толстым»12.

«Бедный Достоевский, – сокрушается Александр Островский. – Не дотянул до Солженицына»13.

Но только ли Достоевский?

В «Теленке» Александр Исаевич с самым серьезным видом (как подобает только человеку исключительной скромности) приводит слова, будто бы сказанные ему осенью 1965 года Корнеем Чуковским: «О чем Вам беспокоиться, когда Вы уже поставили себя на второе место после Толстого»14.

Значит, не только Федор Михайлович не сумел подняться до уровня Великого писателя земли русской, но и Чехов, и Некрасов, и Гоголь, и Лермонтов, и даже Пушкин. И с этим спорить? Ведь ни у кого из них нет такой эпопеи, которую написал Александр Исаевич – мы имеем в виду «Красное колесо». А все собрание сочинений Михаила Лермонтова умещается в двух томах. Разве можно поставить его рядом с тридцатитомным собранием сочинений Солженицына?

В 1985 году филолог Лев Копелев, видя, как прогрессирует мания величия Солженицына, напомнил своему другу по шарашке: «Толстой объяснял, что каждый человек – это дробь: числитель – то, что о нем думают другие, а знаменатель – то, что он сам о себе думает. Я долго не замечал, как все нарастал, как “медленно взрывался” твой знаменатель»15.

Самовлюбленность и уверенность в собственной непогрешимости – качества, как правило, чуждые большому писателю, да и просто мыслящему человеку. Великие писатели знали падения и разочарования, они сжигали свои книги, как Гоголь «Мертвые души», они начинали жизнь заново, как Лев Толстой, они просто всю жизнь разрывались от противоречий, как Достоевский. Не таков Солженицын, он сразу и прочно сел на любимого конька «гарантированной правоты», с которого удобней всех судить, и так и не слез с него до конца жизни. Ни разу в жизни его взгляды не претерпели изменения, он ни в чем ни разу не покаялся и ни за какие прошлые ошибки не попросил прощения. А за что просить, ошибок-то не было…

Но, может быть, «человек-гора» действительно открыл миру какие-то великие истины?

Известно, что великие писатели влияют на великих философов. Так, например, Ницше был восхищен Достоевским, Мартин Хайдеггер, величайший философ XX века, в своих книгах ссылался на Толстого и Достоевского, а уж Камю или Сартр – тем более. Другой великий философ XX века, правда, во всем противоположный Хайдеггеру – Людвиг Витгенштейн – выучил русский язык только чтобы читать Достоевского. После книг Солженицына число людей в мире желающих учить русский, наоборот, заметно убавилось, как и вообще число людей, положительно относящихся к России.

Какие истины нам открыл Солженицын в своем творчестве, какие грани бытия? Что «коммунизм – это плохо»? Ну, тут он ничего нового не придумал по сравнению с Гитлером и Геббельсом. Какой философ, прочитав Солженицына, нашел там откровение? Действительно, есть один фанат Солженицына – Андре Глюксман, французский философ, друг и адвокат Шамиля Басаева – террориста, особенно любившего захватывать роддома и школы, брать в заложники и убивать детей и беременных женщин. Всякий поклонник Солженицына, бездумно повторяющий, что он «пророк и великий русский писатель» должен понимать, что он в этой же компании!

И вот еще одна черта к портрету самовлюбленного тщеславца: Солженицын страстно, просто до одури любил фотографироваться, он испытывал просто маниакальную тягу к позированию. Каждая его фотография – это отдельный мхатовский этюд.

Вот он в офицерском мундире, на плечах – старлейские погоны. Три четверти оборота, взгляд одухотворенный, решительный.

Вот он в казахстанской ссылке – взгляд пронизывающий, слегка из-под бровей, вымученная складка на лбу символизирует мудрость, пришедшую с нелегким опытом.

Постановочное фото «Обыск на проходе». В роли зека – Александр Солженицын

А вот известное фото – Солженицын в ватнике – съежившийся от холода, загнанный, но не сломленный. Впервые увидев этот снимок, многие наверняка задавались вопросом: неужели в кровавом Гулаге не только фотографировали зеков, но и выдавали им художественный снимок при освобождении? Да нет же – фотография сделана уже позднее. Как признается сам Солженицын, он просто позировал специально нанятому фотографу16.

А вот посмотрите, как трогательно он держит за ручку Наталью Алексеевну, приехавшую к нему на фронт, как ласкает ее нежным взглядом.

А вот он уже с Натальей Дмитриевной: и взглядом, и поворотом головы, и осанкой он дает понять зрителю, что здесь – чувства особые.

А вот он на похоронах Твардовского – изображает вселенскую скорбь, но почитайте его «Теленка» – как он только не поносил за глаза своего благодетеля, давшего ему путевку в большую литературу!

Но что фото! Фотографии – лишь иллюстрации к его поистине уникальной биографии, которую Солженицын, не доверяя журналистам и историкам, всю жизнь создавал сам. По свидетельству его друга детства Николая Виткевича, материалы для своих будущих биографов Солженицын начал готовить еще в студенческие годы: «Саня уже в Ростове собирал материалы для своей биографии. Он собирал и классифицировал свои фотографии и письма»17.

Эти письма также предназначались будущим бытописателям, хотя формально они были адресованы друзьям, жене, матери. Да что там письма – любую записку в жилконтору Солженицын создавал как произведение, которое должно пережить века, и заранее находил ей место в своем будущем собрании сочинений.

Позднее Солженицын возьмется за мемуаристику, которая навсегда останется его основным жанром, напишет «Архипелаг», «Теленка», «Зернышко», потом будет до бесконечности их выправлять, редактировать, дописывать. В них он не просто отретуширует некрасивые факты собственной жизни – в них он предстанет равновеликим всей своей стране, всей эпохе. Великие исторические события померкнут на фоне любого, даже самого банального жизненного отправления Пророка и Титана.

Ну как тут не вспомнить Фому Опискина, про которого говорили: «Такого самолюбия человек, что уж сам в себе поместиться не может»18…