Читать книгу 3½. С арестантским уважением и братским теплом - Олег Навальный - Страница 5

Следствие казалось бесконечным. По сути, оно и было немаленьким – полтора года. Следственная группа – чуть ли не дюжина человек. Основную часть из них я, к счастью, не видел. Для меня дело вообще происходило на периферии сознания. Примерно один раз в неделю мне звонил какой-нибудь знакомый, подчас весьма неожиданный, и говорил, что к нему приезжали с обыском или вызывали на допрос. Мне было очень-очень неловко, казалось, будто я сам инициатор следственных мероприятий.

В результате они допросили:

– всех сотрудников «Главподписки»;

– всех сотрудников, общавшихся со мной в МПК и «Ив Роше»;

– всех моих подчиненных в «Почте», причем во всех подразделениях, где я когда-либо работал;

– всех сотрудников и руководителей центрального аппарата «Почты», занимающихся продажами и перевозками (это очень много людей);

– всех водителей грузовиков, которые возили грузы; (Это была самая масштабная и непонятная операция следствия. Перевозки осуществлялись несколько лет. Понятное дело, что использовалось очень-очень много разных машин. В соответствии с материалами дела, водителей при помощи ФСБ искали по всей стране, а некоторых – даже на спорных территориях, где на тот момент велись активные боевые действия, так как в означенной группе были жители Луганска.);

– всех транспортных подрядчиков «Главподписки», а их было немало (например, если требовалось доставить груз в Пыть-Ях, у меня был договор – ну, допустим, с ИП Иванютин, а Иванютиных было много по стране, и всюду их вызывали в местные СК);

– моих друзей детства! (Это уже становилось очень странным. Я начал думать, что скоро придет черед заведующей детсадом, куда я ходил. Не без доли облегчения я узнал, что Равиля Халиновна обрела вечный покой некоторое время назад, поэтому краснеть перед ней не придется.)

Причем все это сопровождалось выемками грандиозного количества документов. В финальной версии уголовного дела было 139 томов, которые на 95 % состояли из транспортных накладных, подтверждающих осуществление перевозки. Весьма забавный факт, с учетом того, что в результате я был осужден за то, что деньги брал, но ничего не перевозил.

Во время обыска у одного из сотрудников «Почты» изъяли компьютер с адресной базой и планом направлений. Это такой супернепонятный – вернее, понятный только единицам почтовиков – массив информации. Но без него ни отправить, ни перевезти почту нельзя, и только чистая случайность и резервное копирование спасли крупнейший сортировочный центр в стране от функционального блэкаута.

Уже пару раз обыскивали предприятие родителей и квартиру брата, но ко мне в гости отчего-то не заезжали. Помню, как-то из «Яндекс. Новостей» я узнал, что на наше имущество наложен арест. В том числе и на мой банковский счет и 100 014 рублей на нем. Все это, естественно, без предъявления соответствующего разрешительного, вернее ограничительного, документа нам (он появился через пару дней). Единственный источник информации – пресс-служба СК. Я поразмыслил и понял, что, скорее всего, распорядительные документы банком исполняются в течение суток. Поскольку анонс был уже после обеда, я поехал к банкомату и спокойно снял сто тысяч, оставив в качестве плевка презрения 14 рублей (на самом деле аппарат просто не выдает мелочь). Примерно через полгода какая-то автоматическая система банка прислала мне уведомление о задолженности по обслуживанию арестованного счета. Несмотря на пометку, что ответ не требуется, я все же написал что-то в духе: «Идите к черту, а деньги просите у Путина». Более меня не тревожили.

В СК я ездил с адвокатом от двух до четырех раз в месяц, знакомился с назначением бессмысленных экспертиз или с еще более бессмысленными их результатами. Кстати, должен заметить, что более неэффективной пропускной системы, чем в Следственном комитете, мне встречать не приходилось. Сначала тетка в бюро пропусков со скоростью начинающего канатоходца полностью вбивала в компьютер паспортные данные, а потом их же вписывала в тетрадку. Потом то же самое делал и охранник, находившийся рядом с теткой. «Гостей» мог встречать только позвавший их следователь. Кстати, эта фишка появилась благодаря моему брату: однажды по пути к кабинету следователя он сфоткал доску почета и выложил в твиттер. С тех пор посетителей перестали пускать к кабинетам одних.

Разумеется, просто принести заявку встречающий следователь не мог – ему нужно было предварительно сделать это через какую-то канцелярскую службу. Предбанник, где ждали вызванные на допрос, – не больше десяти квадратных метров. По какой-то причине всех вызывали примерно на одно время. Естественно, то канцелярия не подавала список, то следователь неправильно оформлял бумажку, то в фамилиях были ошибки. Некондиционируемая жарким летом комната была пропитана малоприятными ароматами гнева, страха, отчаяния и пота. Пот чувствовался сильнее всего.

Как-то раз летом мы особенно долго ждали, когда нас придут встречать. В тот раз следователь, тезка Окуджавы, вел себя нервно. На вопрос: «Надолго ли?» – отвечал, что сегодня – да. Адвокат, улучив момент, шепнул мне, что, скорее всего, поедут на обыски ко мне, а я шепнул ему, что сумка, которая у меня с собой (с ноутбуком и всякими важными вещами), и телефон не должны к ним попасть. Адвокат, сам бывший следак и тертый калач, степенно кивнул, как бы говоря, что все будет ок.

Он оказался прав во всем. Предъявили постановление о проведении обыска и сказали, что едем ко мне домой. Как и в ситуации с обыском в моем личном кабинете, первое, что должен был сделать следователь, – это произвести мой личный обыск. Но наш следователь был лопух. Личного обыска не было. Я (Элвис), адвокат (тертый калач) и следователь (лопух) просто покинули здание СК.

Следователь. Ну, как поедем?

Адвокат. Мы с Олегом на моей машине, а вы как хотите.

Следователь. Нет, я поеду с вами.

Адвокат. Нет, я не хочу, чтобы вы ехали в моей машине.

В таком духе мы и препирались. Технически адвокат был прав. Я не задержан, ехать могу как угодно. Следователь звонит руководству, оно орет на него в трубу, чтобы ехал с нами, разговор повторяется по кругу. Дальше адвокат делает хитрую штуку. Говорит:

– Давай, поехали с нами, но за это расширяете подписку о невыезде на Московскую область.

У меня подписка была только по Москве (из-за этого, в частности, я не мог законно ездить к родителям; приходилось это делать нелегально, испытывая в таких поездках весь спектр эмоций контрабандиста).

Следователь еще раз звонит руководству, описывает предлагаемую сделку, ему дают добро (впрочем, подписку в итоге так и не расширили), все довольны, следователь с облегчением смахивает со лба испарину и грузится в машину. Адвокат предварительно кладет в багажник свой портфель, а я – свою сумку и заодно вообще все, что у меня в карманах. Теперь это все адвокатское и обыску не подлежит.

Следователь в эйфории от успешных переговоров ничего не замечает. Мчим на юго-запад, по дороге троллим следователя, он супится. Через часок, уже у дома, я налегке иду звонить в домофон, уверенный в том, что жена, на тот момент беременная вторым ребенком, дома. Звонок. Еще звонок. Хм. Никто не подходит.

Следователь. Никого нет дома.

Я. Жена точно дома.

Следователь. Открывайте своим ключом.

Я. У меня нет ключей.

Следователь. Нет ключей от собственного дома?

Я. Зачем они мне, если дома жена?

(Домофон продолжает безответно издавать гудки.)

Следователь. Дома никого нет.

Я. Дайте телефон.

Следователь. А где ваш телефон?

(Моргает.)

Я. А с чего вы взяли, что у меня есть телефон?

(Моргаю в ответ.)

Следователь дает мне телефон. Звоню жене. Абонент вне зоны доступа. Сообщаю об этом следователю.

Следователь. Вызываем МЧС, будем вскрывать дверь.

Я. Не порите горячку, все уладится.

Судорожно соображая, что делать, вспоминаю, что через два подъезда живет моя тетя, у нее есть запасные ключи. Обысков и допросов у тети, как ни странно, не было, поэтому на всякий случай сообщаю следователю, что дубликат ключей у соседки. Тот начинает нервничать. Идем за ключами – я, адвокат и уже два следователя (второй успел к этому моменту приехать). Еще трое сотрудников до нашего приезда выставлены на дежурство у квартиры.

Домофоним тете. Никого нет. Не сильно удивительно: будний день, 15:00. Тут, как по волшебству, появляется тетя, идущая домой. Я радостно здороваюсь. Тетя, видя странную компанию, настороже. Следователь предельно настороже. Забираю ключи, иду открывать квартиру. С домофоном и первым замком все проходит гладко. Второй по причине поломки был заменен несколько дней назад, но дубликата у тети нет. Вспоминаю об этом, пытаясь отпереть второй замок, и сразу сообщаю об этом следователю. Тот тоном, близким к истерике, сообщает, что вызывает МЧС.

– Не порите горячку, все уладится, – говорю я. Беру у него телефон и в этот раз дозваниваюсь до жены, которая только вышла из метро – была на приеме у гинеколога (метро примерно в пятистах метрах от дома).

Я. Привет, у нас обыск, но мы не можем войти в квартиру. Это Олег.

Вико́. Привет, а что с твоими ключами?

Я. Зачем ключи, если жена сегодня дома.

Вико. Окей, я скоро буду.

Я. Не торопись, помни: ты все-таки беременна.

Следователь (срывающимся голосом). Я вызываю МЧС.

Я. Просто будь раньше МЧС.

Вико. Тебе что-нибудь купить в магазине?

МЧС вызвали, но Вико их опередила, и вся честна́я компания в слегка взвинченном состоянии протиснулась в квартиру, обзаведясь по пути парой понятых. Квартира – 48 квадратных метров (общая площадь с балконом), поэтому тесновато и душновато, но местами удобно. Кухня, например, настолько маленькая, что я мог, не вставая со стула, взять соль в одном ее конце и передать на другой. Какой-нибудь российский вице-премьер нашел бы эту квартиру очень смешной.

Собственно, весь обыск сконцентрировался в основной комнате, где стояли шкаф, рабочий стол, пара ноутов и пара коробок с документами (взял халтуру на дом). Обыск длился часов шесть. Следователи опять переписывали документы и изъяли бесконечное количество флешек, бравшихся невесть откуда. Был и положительный момент: они нашли в одном из пиджаков мою заначку. Правда, тут же ее изъяли. И знаете что? Я не могу ее у них забрать до сих пор! Хотя все имущественные аресты уж пару лет, как сняты.

Один из понятых интересовался, что же я натворил и чего ищут. Следователи молчали. На этот же вопрос, адресованный мне, я ответил: «Говорят, что украл пятьдесят миллионов. Их, наверное, и ищут». Понятой обвел глазами комнату и пробормотал что-то про то, что тема сумасшествия раскрыта.

В разгар процедуры комнату озарила вспышка. Так, без палева, Вико засняла на телефон обыск, и через минуту несколько миллионов подписчиков твиттера моего брата увидели его. Еще через минуту один из подписчиков и по совместительству руководитель следователя позвонил – и следователя отодрал. Телефон у Вико изъяли, и, спохватившись, следователь решил изъять телефон у меня. Далее происходит диалог между мной, следователем и адвокатом в прихожей площадью около двух квадратных метров.

Следователь. Где ваш телефон?

Я. У меня его нет.

Следователь. Отдайте ваш телефон.

Я. Говорю вам, у меня нет никакого телефона.

Следователь. Я должен изъять ваш телефон.

Я (адвокату). Я не понимаю, чего от меня хотят.

Адвокат (следователю). Мой подзащитный пытается понять, что вы от него хотите.

Следователь (адвокату). Я должен изъять его телефон.

Адвокат (мне). Он говорит, что хочет изъять ваш телефон.

Я (адвокату). У меня нет никакого телефона, так ему и передайте.

Адвокат (следователю). Мой подзащитный просил вам передать, что у него нет никакого телефона.

Выйдя с допроса и заполучив мой аппарат обратно из схрона, я увидел изрядное количество пропущенных вызовов с неизвестных мне городских номеров. Отзвонив по некоторым из них, я попал на автоответчики редакций и понял: «Вот она, слава!» На какое-то время я обрел нехилую медийную популярность. Журналисты раздобыли мой телефон.

Не меньший фурор дело произвело в «Почте». Во-первых, не все знали, что я не однофамилец, а непосредственный член семьи врага народа. Мне пришлось пару десятков раз выслушать: «Да ладно, ты брат Навального?!» Во-вторых, новость о деле была очень растиражирована, и в каждой статье упоминалась «Почта». Как раз в этот момент выносили старое руководство «Почты», поэтому информационный фон для Империи зла был не особо хороший: ютьюбовские ролики с выкидыванием из вагона посылок перемежались репортажами о беспрецедентных завалах в аэропортах. В завалах не было ничего нового, они на любой почте каждый Новый год, но тогда об этом писали в каждой газетке (Аркадий Дворкович так вводил своих людей в дела национального почтового оператора). В новостях про меня, по оценке пиарщиков, «Почта» упоминалась в нейтральном ключе, а само количество упоминаний было умопомрачительным, поэтому, шутя, меня даже похвалили за легкую коррекцию дискурса.

Удивительно, но меня не слили из «Почты». Безопасники проанализировали информацию от СК и, конечно же, никакого криминала в ней не обнаружили, а тем более ущерба интересам ФГУПа. СК разродился агрессивной бумагой в адрес руководства с требованием провести проверки и уволить меня, так как я негодяй и мошенник. На это им достаточно подробно ответили, что претензий ко мне на предприятии нет, и даже отозвались обо мне как об ответственном товарище.

Но бесконечно это продолжаться не могло. Видимо, давление на руководство нарастало, и уже в конце января 2013 года мое подразделение подверглось набегам бесчисленных проверок, которые, конечно же, нашли очень много нарушений почти всего и полное несоответствие производственного процесса нормативной базе.

В целом за годы работы в «Почте» я приобрел нехилый бюрократический опыт и мог бы с переменным успехом долго бороться с такими проверками и дремучими ревизорами, их возглавляющими. Но, во-первых, исход был предсказуем, а во-вторых, в таких условиях не только я, но и почти весь аппарат подразделения занимался защитой от нападок вместо того, чтобы работать. Благородно решив избавить «Почту» от бремени, где-то в марте я написал заявление об уходе по собственному желанию и, отгуляв почти три месяца накопившегося отпуска, летом уволился.

Вообще, слегка жалко. Мне нравилось работать в «Почте». Там меня охватывало такое чувство – ну, знаете, что можно добиться каких-то глобальных улучшений, которые могут почувствовать все. Нет-нет, не подумайте, что мотивировало меня общественное благо. Тупо – тщеславие. Хотя погодите, я ведь должен романтизировать свой образ, раз уж я герой этой книги. С этой точки зрения я работал исключительно для общества.