Читать книгу Мечтатель из страны OZ, или сны сочинителя - Олег Николаевич Жилкин - Страница 1
ОглавлениеМечтатель из страны OZ, или сны сочинителя.
Бог не обделил меня фантазией, но тут ничего выдумывать не пришлось. Название сложилось из двух букв моего имени, в латинской транскрипции. Собственно первым это заметил не я, а мой американский босс – Тони. Впрочем, называть его боссом мог только старательно лизавший ему задницу мой темнокожий коллега Гебриэль. Я не могу осуждать Гейба за его хитрость. Он вырос в семье, где вопрос выживания стоял очень остро, и от начальника зависела карьера, а стало быть и благополучие всей его большой семьи. У Гейба было большая трое маленьких детей, супруга, дочь от первого брака, страдающая алкогольно-наркотической зависимостью мать, которую однажды на улице нашли мертвой. Мать Габриэля умерла от передозировки наркотиками, и он попросил администрацию школы, в которой работал уборщиком, провести церемонию прощания в актовом зале, чтобы сэкономить немного денег на ее похоронах. «Босс» числился главным уборщиком в смене из трех человек в средней школе Малтнома каунти, города Портленд, штат Орегон. Он и сам был из многодетной семьи драгдиллера, и в его жизни было все, что и полагается иметь белому выходцу из рабочей окраины Портленда. Здесь жили гордые люди называющие себя вайтрэш – белый мусор. Черных в Портленде и сейчас не много, а во времена его молодости они и вовсе считались экзотикой, поэтому бедность никак не связывалась со цветом кожи. Она была фактом жизни, ее воздухом, на который кажется никто не обращал внимание. Тони и по сю пору сохранил присущее своему классу презрение к хорошей одежде, здоровой еде, образованию. Он ценит физический труд и людей, способных заработать своими руками на хлеб для своей семьи. Он знает, что почем в этой жизни и не доверяет высокомерным выскочкам с университетскими дипломами. Он любит помогать бедным, и даже участвует в волонтерской деятельности, раздавая для них еду и теплую одежду. Тони патронирует Гейба и поощряет его трудолюбие. У Гейба веселый нрав, и он довольно гибкий и приятный в общении. Когда он повредил себе лодыжку и я занял его место, Тони ни разу меня не похвалил. Как только Гейб вышел на свою смену после болезни, Тони тут же отметил, как качественно вырос уровень чистоты в школе, намекая на то, что меня и Гейба разделяет пропасть, отделяющая старательного любителя от настоящего профессионала и знатока своего дела. Я был зол, честно сказать, но мне пришлось проглотить эту невольную грубость своего начальника, поскольку он не ведал, что такое деликатность. Тони был крупным парнем старше меня на два года – с гривой седых уже волос и бородой. Несмотря на свой возраст – ему было пятьдесят два, когда я с ним познакомился, он постоянно был в образе фронтмэна местной рок-группы, исполняющей репертуар «Металики». Он считал себя крутым парнем и имел на это все основания. В молодости он был женат на стриптизерше, водил пьяным автомобиль, тяжело работал, крепко выпивал, имел проблемы с полицией, свой бизнес, был дважды разорён. Лишь к пятидесяти годам, устроившись на работу в школу, он смог позволить себе обзавестись собственным жильем и нормальной работой, гарантировавшей его семье стабильный доход. Не помню повода по которому возник разговор, но он сказал, что я вполне мог бы претендовать на никнейм Ozy – по первым буквам своего имени и фамилии в латинской транскрипции: Oleg Zhilkin. Я оценил шутку, так как «Волшебник Изумрудного города» была моя любимая сказка с того времени, как в мои руки каким-то чудом попалась книга про приключения девочки Элли из штата Канзас в стране OZ, под авторством Константина Волкова, и да – я действительно по жизни чувствовал себя путешественником в сказочном пространстве собственной жизни, из которой, казалось, не было выхода, да я его, собственно, никогда и не искал. В глубине души, я никогда не воспринимал действительность слишком серьезно, и так продолжалось до тех пор, пока я не уперся спиной в стену.
Мне было пятьдесят три года, я жил в США, работал в школе уборщиком, у меня была семья: двое взрослых дочерей, жена, с которой я прожил двадцать семь лет жизни, дом, купленный в кредит на тридцать лет и, соответственно, долг банку в двести штук зеленью, которые я должен был выплачивать до тех пор, пока мне не исполнится восемьдесят лет. Сказать по правде, от таких перспектив я немного затосковал.
Почти три десятка лет в браке парализовали мою фантазию. Если она и развивалась, то лишь в поле воображаемых измен друг другу. Фантазии на эту тему исправно служили мне в качестве возбуждающего средства. Мне достаточно было вообразить, что моя жена занимается сексом с кем-то еще, как я тут же включался в игру и начинал конкурировать за ее внимание. Потом мне это надоело. Не сказать, чтобы я сразу осознал ущербность подобного способа подстегнуть собственное либидо, но однажды я все-таки пришел к выводу, что пришла пора выйти из супружеского тандема, чтобы несколько разгрузить свой воображаемый гарем. Думаю, что я поступил правильно. Воображение не следует замыкать на чем-то одном, нужно давать ему шанс развиваться в чем-то еще. Еще лучше, если вы предоставляете ему полную свободу, как в детстве. В детстве, например, мое воображение работало на порядок эффективнее. Я виню свой брак в том, он посадил мою фантазию на мель. Но у меня замечательные сны, из которых можно составить небольшой сборник, но дальше этого дело не идет, мне стало трудно сочинять истории с вымышленными персонажами, а это очень плохо, я считаю. Воображение помогает человеку освободиться из тисков действительности и позволяет ему нащупать какие-то необычные стратегии поведения. Воображение подстегивает мыслительные процессы, отвечает за парадоксальные решения сложных задач и чувство юмора. Я виню свой брак в том, что он не только превратил меня в ограниченную личность, но и лишил меня радости. Я постоянно нахожусь в ситуации ожидания каких-то неприятностей, я заперся в камере и не позволяю себе высунуть из нее носа. Я стал бояться будущего, бояться улицы, бояться того, что я не соответствую требованиям общества.
Я действительно им не соответствую, и не соответствовал им никогда, так чего же я боюсь, в конце концов? А еще, я надеются на Бога. Собственно говоря, я в этом не одинок, большинство людей делает то же самое. Бог служит для них вроде страховки от смерти. Когда на них обрушиваются болезни, это застает людей врасплох. Болезнь и Бог плохо согласуются. Как он мог такое допустить? Как он мог обмануть мои ожидания? Да идет этот Бог подальше, если он не помогает, со всеми его заповедями и пустословием. Боль вытесняет из сознания все нарисованные в воображении образы благочестивой жизни.
Бог – это боль. Христос распятый, Голгофа, персты в ребрах. Так испытуется вера, от которой не остается и следа, стоит только настоящему страданию войти в жизнь. Именно поэтому мы ищем не Бога, а того, кто облегчит наши страдания. Доктор больше священника – это бесспорно, на мой взгляд. Мы пьем, курим, беспутствуем – обращаемся к любым возможностям обезболить себя, снять симптомы страдания. Если наше страдание пока не актуализировалось и пребывает на уровне беспокойства, мы ищем способы забыться, абстрагироваться, прибегая к помощи религии, философии, путешествиям, любовным приключениям, телевизору, книгам, наркотикам.
Недавно я сделал маленькое открытие, которое меня удивило. Я вдруг осознал себя жертвой семейных отношений, несмотря на то, что за годы брака было несколько эпизодов, когда я поднимал руку на свою супругу. Агрессия явилась ответной реакцией на то психологическое давление, которое я испытывал, находясь под прессом нездоровых отношений, сломавших мою волю и желание жить счастливой и полноценной жизнью. Слишком выгодная для меня гипотеза – скажите вы, и будете неправы. Самое удивительное, что когда мы меняем фокус, мы не просто пытаемся избежать ответственности, – я вовсе ее не отрицаю, – мы пытаемся найти выход из тупика. Тупик в том, что супруга проросла в меня корнями, она истязала меня, как маньяк, культивируя мои комплексы и страхи. Она приучила меня к воздержанию, контролировала наш секс, отказывая мне в близости месяцами, и в то же время, провоцировала во мне ревность. Она настраивала меня на добычу материальных благ и отрицала все мои, так называемые, духовные интересы, которые за годы брака совершенно увяли. За мое выживание в этой ситуации отвечал единственный инстинкт к размножению, который и подтолкнул меня к бегству из ситуации стресса и недовольства собой и своей жизнью. Скорее всего то, что я называю «духовными интересами» и было элементарным желанием удовлетворить свой сексуальный голод. Не случайно, когда я встретил Веру, я первое время занимался с ней сексом по шесть-семь раз за сутки. Такой прыти я от себя не ожидал. Мне удалось превзойти и удивить самого себя, правда, вскоре все вернулось к статистической норме «утро-вечер», но даже она превосходила мою годами сложившуюся в браке привычку – один-два акта в неделю.
Окончательно я понял, что наш брак развалился, когда младшая дочь, принимая американское гражданство, отказалась от моей фамилии. Когда дочь отвергла мое предложение после церемонии заехать во вьетнамское кафе, чтобы отметить событие порцией лапши, я вышел из себя. По-правде сказать, я просто взбесился, не дав, впрочем, гневу взять власть над собой. Я понял, что больше не нужен семье. Все, что семья от меня ждала, это постоянной работы на одном месте, которая бы позволяла оплачивать банковский кредит за дом и обеспечивала медицинской страховкой. На меня всем было уже плевать. Должно быть, я заслуживал к себе такое отношение. Дети со мной почти не разговаривали. Я не мог простить жене эту холодность детей по отношению к себе, и винил ее за то, что ей не удалось сформировать в них чувства семейного очага и привязанности к родителям. Да она к этому никогда и не стремилась, сказать по правде. Она и сама была довольно холодна по отношению к своей матери и сестре, которые остались в России.
В последнее время перед отъездом я пристрастился к пиву и марихуане. Я курил траву на заднем дворе и мне казалось, что я разговариваю с Богом. На самом деле, я тихо сходил с ума. Моей последней идеей, завладевшей моим воображением, стала идея о постепенном роспуске Израиля в результате выхода всех некогда уехавших «русских» евреев из Земли Обетованной в Крым, и основании на его территории Нового Иерусалима. Себе я отводил роль Моисея, которому нужно было найти способ донести эту идею до «фараона», то есть до Путина, который должен был спровоцировать массовое возвращение евреев, пообещав им бесплатные земли на Крымском полуострове и государственную автономию. Таким образом, убивалось два зайца сразу: Россия получала козырь на переговорах о международном признании вхождения Крыма в состав Федерации и одновременно снижалась политическая напряженность на Востоке. Не удивительно, что супруга отстранилась от меня, штудируя на досуге справочники по психиатрии и зависая на форумах, где участники обсуждали между собой аналогичные случаи поведения своих близких. Жена пришла к выводу, что я страдаю маньякально-депрессивным психозом, в последнее время красиво именуемым биполярным расстройством личности. Когда я завел с женой разговор на тему того, что было бы неплохо продать дом, взять деньги и вернуться в Россию, она попросту не стала меня слушать.
– Что меня ждет там, пятидесятилетнюю женщину? – спрашивала она меня сердито. – Опять начинать жизнь с нуля я не хочу! Разве ты можешь гарантировать мне нормальную работу, да и сам ты, кем там собираешься работать?
Моя супруга всегда была трезвомыслящим и практичным человеком, я дал ей имя Адамат за твердость и последовательность в своих решениях.
Я действительно не мог ничего никому гарантировать и поэтому поехал в отпуск один. В России я тут же пустился во все тяжкие. Собственно говоря, я заранее планировал оттянуться как следуют. Слишком уж аскетичными были эти шесть лет, прожитые в США. Американки не проявляли никакого интереса к женатому эмигранту, работающему уборщиком в школе, а я привык к женскому вниманию за годы жизни в России. Это была необходимая компенсация за тот дефицит чувственности, который я испытывал в семье. Возможно только благодаря этому наш брак и продержался так долго. Я думал о возвращении и одновременно я размышлял о том, чтобы подвести черту под нашими с женой отношениями. Из отпуска я не вернулся.
– Зачем – спрашивал я себя – всю жизнь жить с одной женщиной, если я так легко нашел ей замену на стороне?
Через полгода я оформил развод. На тот момент я уже три месяца как жил с Верой. У нее был продолжительный послеоперационный отпуск и мы его проводили на Северном Кавказе, где я купил небольшую квартиру в старом фонде недалеко от парка. Забота о ней отчасти оправдывала мое безделье. Я так и не нашел себе стабильную работу, зато при ее моральной поддержке начал писать романы. Я написал четыре автобиографических произведения о своей жизни, которые отправил в два крупнейших российских издательства и эта надежда на будущую известность питала мой энтузиазм и отвлекала от мрачных перспектив жизни в России. По правде сказать, я так и не адаптировался. Я искал свое место не в стремнине жизни, а в тихих заводях, на обочине, в маргинальных практиках литературного сочинительства текстов шокирующего содержания. Средства к своему существованию я получал сдавая в наем две комнаты в своей трехкомнатной квартире в Москве, постоянно проживая у Веры в Курске. Пикантность ситуации придавал тот факт, что Вера была замужем, хотя ее муж больше года назад получил должность и уехал служить в столицу, а теперь избегал с ней каких-либо контактов, и даже свои кратковременные визиты на родину он стараясь держать в тайне от супруги, останавливаясь у друзей. Постепенно я свыкся со своим двусмысленным положением. Днем я писал свои истории, вечером готовил ужин и ждал возвращения подруги. Раз в несколько месяцев, мы устраивали себе маленькие каникулы и выбирались в Ессентуки попить минеральной воды и погулять по парку. Ей нравилось то, что я пишу, Вера укрепляла мою веру в себя, настойчиво повторяя, что я талантлив и обязательно, рано или поздно, добьюсь признания.
В пятьдесят три года услышать подобные авансы в свой адрес дорогого стоит. По сути, мне предлагалось идти в ва-банк. Перспектива реванша кружила мне голову. Возможно это и явилось основной причиной почему я к ней так сильно привязался. Вера служила мне в роли психотерапевта, которого я часами водил по закоулкам своей памяти, и это стало началом большой работы по извлечению из глубин своего подсознания полузабытых историй, из которых я ткал полотно своих «романов». Я постепенно вгрызался в эти глубокие пласты, стремясь докопаться до истоков своих комплексов, страхов, тревог, стремясь, тем самым, найти способ избавиться от кошмаров детства и юности. Я посвящал все свое время тому, чтобы реализовать зарытые таланты, которые я до сих пор не осмеливался обнаружить.
Процесс так меня увлек, что я не замечал хода времени. Так я провел почти пять месяцев в ежедневном занятии сочинительством. Пока я писал, я был занят делом, мои страхи отступали, я не так сильно тревожился за свое будущее и настоящее, и не так сурово обличал себя за то, что бросил семью в чужой стране, сбежал от трудностей, спрятался, окопался в квартире женщины, с которой я познакомился по случайному стечению обстоятельств.
Мы не познакомились даже – мы просто вцепились в друг друга, как два неумелых фигуриста на скользком льду. Вера готовилась к операции по замене тазобедренного сустава, а я должен был начинать новую жизнь в Москве, после возвращения из Америки. Ни ей, ни мне не на кого было рассчитывать. Нас двоих преследовал страх неизвестности и одиночества, который мы тщательно старались заглушить коньяком, сексом и бесшабашным разгулом в курортном городишке.
Глава 2. Тени прошлого
Первое время после нашего знакомства я находился в состоянии эйфории. С сентября я начал работать агентом по недвижимости и к январю у меня прошло две сделки. Заработанные деньги позволили мне провести с Верой весь послеоперационный период. Как только Вера вышла на работу, я пытался возобновить свою деятельность в агентстве недвижимости, но у меня уже не было былого энтузиазма, меня неудержимо влекло в Курск, к Вере, и я срывался на выходные к ней, забросив все свои дела. Постепенно я полностью переселился в ее квартиру и начал писать роман от первого лица о своих летних приключениях. Написав первую историю, я взялся за вторую, в которой описал свои детские годы, взаимоотношения с матерью и отношения в женой. После этого я взялся за период жизни в Америке. В четвертой книге я описал свой опыт выживания в девяностые годы, как мы с супругой ездили в Китай в сопровождении групп «челноков», как работал гидом на Байкале, как после гибели японской туристки бросил эту работу и пошел в церковь кочегаром, а из кочегарки попал в кабинеты областного правительства, а потом и вовсе уехал в Москву, а из Москвы в Америку. Я писал почти ежедневно по пять-шесть часов в день. Я отправлял свою писанину – один роман за другим в издательства, откуда получал стандартный ответ, гласящий, что на рассмотрение рукописей в среднем уходит от шести месяцев до года, и если мой текст заинтересует издательство, то со мной свяжутся. Что ж, я не слишком доверял своей писательской удаче, но, во всяком случае, я был занят тем делом, о котором мечтал с детства.
Вера кажется прекрасно разобралась с особенностями моего характера. Я был крайне честолюбив, мне требовался успех, она внушала мне счастливые надежды, но иногда я впадал в уныние. С унынием я научился справляться при помощи водки. Вера сама была не прочь хорошо выпить, и постепенно наше с ней увлечение алкоголем вошло в привычку.
Мы прекрасно с ней проводили время за столом. Мы разговаривать часами, потом валяли дурака, чудили, смеялись, занимались сексом. Порой наши игры переходили в шутливую борьбу, доводящую нас до взаимного изнеможения. Я пытался взять процесс под контроль. Мы вводили запреты, но всякий раз их нарушали, и пили пуще прежнего. Я уже приобрел привычку к алкоголю, который усмирял мою тревожность. Как правило, на следующий день после пьянки, я совершенно был спокоен и мог плодотворно трудиться над текстом без каких-либо сомнений. Единственной победой над собой, которой мы могли с Верой гордиться это был отказ от курения. Я шутил, что бросив курить, мы смогли увеличить без дополнительного вреда для здоровья долю потребляемого алкоголя на тридцать процентов.
Я шутил, но в то же время отдавал себе отчет в серьезности обнаружившейся проблемы. Я стал задумываться над тем, что эта страсть может погубить нас двоих, и нам, в конце концов, придется спасаться по одиночке. И все же, я не торопился с решением, Вера слишком много для меня значила. Она не осуждала меня, поддерживала, заботилась обо мне и ничем меня не обременяла. Она не скрывала того, насколько мое присутствие в ее жизни важно для нее. Это льстило моему самолюбию и придавало мне значимости в своих глазах. Я не испытывал этого чувства с тех пор, как выросли мои дети, .
Не знаю, чему может научить жизнь с новым партнером в пятьдесят три года? Я привык быть настороже, никому не доверять. Да и Вера тоже была сложившимся человеком, успешным профессионалом, заботливой мамой взрослой дочери, которую она обеспечила всем необходимым для самостоятельной жизни. У нее был свой круг знакомых и друзей, свои устоявшиеся предпочтения, собственная квартира, город, в котором прошла ее молодость. Я же нигде не чувствовал себя дома. Сбежав из Америки, я всерьез подумывал над тем, чтобы обрести себе постоянное пристанище на Кавказе, в Ессентуках, где была похоронена моя мама. Собственно поэтому я и купил там небольшую квартиру, как бы примеряясь к тому, чтобы провести остаток своих дней возле мамы, но со временем я понял, какими нереалистичными были мои планы, сколько в них было эмоциональной непоследовательности и губительного авантюризма. Я как будто бы на время сошел с ума, и мне даже страшно и странно вспоминать события того лета 2018 года, когда я приехал на курорт из Америки, полный сумасбродных планов и дурной, бьющей из меня энергии. Это был кризис во всем его эпическом безумии. Женщины, алкоголь, сигареты, четырехчасовой сон, танцы на улице, общение со странными и опасными личностями – все это благополучно сошло мне с рук, как будто меня охраняла некая высшая сила. Что ж, я сполна отдал ей дань, полностью положившись на волю случая, и теперь не мог пенять судьбе на то, что моя подруга страдает алкогольной зависимостью. Разве не сказано в Писании, что мы должны носить бремена друг друга?
Я часто задумывался над тем, почему я решил вернуться в Россию. Что-то сломалось во мне, я потерял чувство своей причастности к окружающему миру. Да, в Америке у меня была работа, но какие перспективы были у той мой жизни за океаном? Убежать вновь, чтобы вернуться в свое прошлое, утратившее для меня всякий смысл? Я так и остался между небом и землей. Я словно повис в воздухе, болтая ногами, и это состояние наполняло меня чувством непреходящей тревоги.
Удовлетворив мое любовное чувство, Вера заставила меня задуматься над тем, что действительно мне важно помимо секса. Ночами мне снились сны, в которых я видел своих детей маленькими: я спасал их из трудных ситуаций, заботился о них. Наверное я скучал по тому времени, когда я был им нужен. Но я не нашел для себя места в их взрослой жизни, я сам оставался в душе подростком, мальчиком с комплексами и страхами, которые вынес из своего детства. Я сам ждал спасения, я жаждал счастья любой ценой. Но кто его мог мне дать? Мамы уже не было, она ушла, оставив мне чувство вины. Возможно я искал не женщину, а человека, который мог бы мне ее заменить. Я привязался к Вере, потому что она давала эту иллюзию защиты, она мне сочувствовала, но это не делало меня сильней.
Как только Вера восстановилась после операции, пришло понимание, что мне нужно найти себе какое-то занятие – дело, которое могло бы гарантировать мне стабильный доход, но я оказался не готов к тому, чтобы выйти из зоны комфортного существования, к которой привык. Мой безудержный энтузиазм сменился страхом и растерянностью. Я боялся выходить на улицу – меня окружало чуждое мне пространство, чужая жизнь, незнакомые мне люди, с которыми я не хотел иметь ничего общего. Эта жизнь, с каждым прожитым днем напирала на меня, и требовала каких-то решений. Вера убеждала меня не суетиться и посвятить себя занятию, о котором я мечтал всю свою жизнь. Ее уговоры приносили свои результаты. Пока я писал, я воображал, что занимаюсь чем-то важным, пытаясь реконструировать собственные мысли и ощущения, так как будто в прошлом лежал ключ моих неудач. Эта игра меня развлекала, но в ней едва ли было больше смысла, чем в игре щенка, пытающегося поймать свой собственный хвост.
Правда заключалась в том, что в середине жизни я оказался один на один с самим собой. У меня не было дома, семьи, друзей, профессии. И даже родины у меня не было, потому что я отвык суетиться, пытаясь соответствовать ее прихотливым требованиям. Я чувствовал себя персонажем книги, пережившим своего автора.
Перебравшись из Америки в Россию я сменил одно одиночество на другое. В Америке у моего одиночества были основания, в России я понял, что одиночество это та единственная форма существования, которая мне доступна.
Писать это все-равно, что вязать варежки и свитера из одной нитки. Сочинительство – это тихое удовольствие человека, медленно сходящего с ума. Кому еще бы пришло в голову посвящать свое время столь умозрительному занятию? Это театр теней, фехтование с образами, искусство световых картинок. Но как все же это притягательно! Я бы не хотел заниматься в жизни ничем кроме этого. Меня интересует исключительно иллюзия, никаких серьезных дел я бы не хотел делать на этом свете. Я готов посвятить остатки своей жизни этому дуракавалянию, этой странной игре с собственным воображением. Я – сочинитель, не более того.
Мне в жизни долго не везло. Хотя, как посмотреть, может как раз напротив – судьба берегла меня от крупных неприятностей даже тогда, когда они случались. В детстве меня чуть не убил отец, стреляя из ружья в дверь нашей маленькой квартиры в Иркутске, когда я ее пыталась выломать опергруппа, приехавшая на вызов. Пуля срикошетила и застряла в сидении табуретки в метре от моей ноги. Хотя мне было не больше двух лет я запомнил фигуру милиционера – он был чрезвычайно широк в плечах и у него был пистолет. Милиционер был занят странным делом – он откручивал ножки у табурета. Детский мозг зацепился за странную деталь и никак не мог разгадать загадку увиденного. Идея, заключалась в том, чтобы открутить ножки, и не тащить табурет, в котором застряла пуля, целиком. Лет до пятнадцати я считал, что это просто сон, пока не догадался задать прямой вопрос маме и она рассказал мне как все было. Милиция приехала по вызову на какое-то бытовое происшествие, но ошиблась дверью. Удивительно, что я видел всю эту историю словно со стороны; я даже запомнил рыдающую женщину с ребенком на руках. Эта история стала моей визитной карточкой. С нее началась моя память, а значит и моя жизнь.
Да, я пишу, но это вряд ли можно назвать делом. Моя работа закончилась, как только я написал четыре истории своих неудач. Я считал эти истории неудачами пока работал над текстом, но собрав их все воедино, я понял, что это история моего успеха. Я шел к нему крайне путанной дорогой, похожей на путь в сумасшедший дом. Но нет, я не сошел с ума, я освободился. Я освободился от чувства долга, от чувства вины, от чувства неудачи. Я реально счастливый человек, потому что мне удалось то, что мало кому удается – я пустил под откос все свои проекты, которые сулили мне плен. Я испоганил все, что только можно было испоганить. Я должен этим гордиться, потому что сделал это вопреки собственному страху неудачи. Я лузер, который стал лузером, потому что всегда хотел им стать, и именно поэтому это история успеха. Вопреки здравому смыслу мне удалось реализовать все мои самые безумные проекты, словно бы для того, чтобы убедиться в том, что все они совершенно ни к чему не ведут. Я просто коротал время и развлекал себя, убивая скуку.
Единственное, что мне до сих пор не удавалось – это стать счастливым. И вот время пришло, и это мой самый амбициозный проект. Попытаться стать счастливым после полувека нытья! Я ведь мог бы покончить собой уже в девятнадцать, когда за двадцать рублей купил у своего университетского приятеля самодельное устройство – язык не подымается назвать его пистолетом, – позволяющее стрелять мелкокалиберными патронами. Я протестировал его на пустых бутылках в сарае. С расстояния в два метра пуля разбивала их в осколки. Немного поразмыслив, я пришел к выводу, что не готов застрелиться из такого дешевого и ненадежного устройства и решил вернуть оружие прежнему хозяину. Обстоятельства сложились таким образом, что в этот вечер меня и владельца пистолета арестовала оперативная группа, которая сидела в засаде, поджидая тех, кто накануне написал во дворе университета антикоммунистические лозунги. Собственно, их-то мы и пришли проведать, движимый инстинктом, который влечёт преступника на место преступления. Нас задержали. В сумке у меня был Женин пистолет и за него нам дали еще одну статью на двоих, помимо статьи за хулиганство. Четыре месяца мы провели в тюрьме под следствием, и еще восемь, по приговору суда, на стройках народного хозяйства. Освободили нас по амнистии по случаю 70-й годовщины Октябрьской социалистической революции, с наследием которой мы призывали покончить. Впрочем Женя ничего не писал, он просто стоял рядом и наблюдал, как мы с Игорем в сумерках 7 ноября 1986 года упражняемся в сочинении лозунгов. И хотя Игорь выражал свои мысли очень обтекаемо, это не помогло ему избежать тюрьмы. Следователи так и не смогли разобраться в том, кому принадлежат тот или иной призыв, и они решили разделить ответственность на всех в равной доле.
На самом деле, единственным виновником во всей этой истории был я. У моих товарищей не было повода ненавидеть Советскую власть. Жили они с родителями в благоустроенных квартирах, их отцы были коммунистами, и учились они на престижном тогда историческом факультете местного университета. Мотив был только у меня одного. Помимо непомерного честолюбия, меня изводила мысль, что я вынужден проводить лучшие свои годы в одном доме с умирающей старухой – теткой моей матери, которая согласилась приютить меня, когда я приехал в Иркутск поступать в институт. Наводненный крысами неблагоустроенный дом, с завалившимся уличным туалетом, наводненный крысами и стоячей водой в подполье, промерзал за ночь настолько, что половая тряпка прилипала к полу. Старуха каждую ночь готовилась к смерти, я через день вызывал ей скорую, врачи кололи ей лекарство от ишемии, которое лишь на время снимало симптомы удушья. Три года проведенные в такой обстановке привели к тому, что я погрузился в настоящее отчаяние. Здесь я заразился гепатитом А, и когда скорая увозила меня в больницу, я даже радовался, что болезнь избавила меня от необходимости поддерживать жизнь и тепло в разрушающемся доме. Я был святым в свои двадцать лет, но не знал об этом. Наверное поэтому святости я предпочел судьбу государственного преступника.
Хуже тюрьмы могла быть только смерть, но умирать я сразу передумал. Почему-то никто не хочет умереть в тюрьме, все хотят умирать на свободе. Так никто не хочет умирать больным, все хотят выздороветь. Выздороветь, а потом уже умереть – здоровым и счастливым.
Женя был немного туповат, но при этом эксцентричен. В тюрьме он пользовался уважением за невозмутимость и высокий рост. Игорь прославился на всю тюрьму умением рассказывать сказки, сюжеты которых он черпал из бесчисленных фантастических романов, которыми была забита его голова. Игорь и сам походил на героя сказки – слабый и уродливый, он кажется плохо соответствовал суровой советской действительности, от которой его оберегал отец, работавший начальником автоколонны в таксопарке и по совместителю возглавлявший партком этой организации. Это был небольшого роста простой мужик, разгуливающий по дому в одних трусах. В городе он пользовался уважением. Он напряг все свои связи, пытаясь найти способ вытащить сына из тюрьмы, но и они оказались бессильны перед тупым и мстительным обкомом партии, поставившим следствию и прокуратуре задачу как следует наказать отщепенцев. Отцу удалось добиться только того, чтобы Игоря не перебрасывали из камеры в камеру, как это происходило со мной и с Женей, а содержали в специальном корпусе, в одной камере с «наседками», «работавшими на кума». Кстати, ордер на наш арест подписывал заместитель прокурора области – будущий генеральный прокурор Российской Федерации Юрий Чайка. Я даже удостоился короткой аудиенции с ним, в ходе которой он попытался прояснить для себя роль каждого участника в этом преступлении. Помню, что я был изрядно напуган перспективой загреметь в за решетку, но прокурор дал ясно понять, что избежать тюрьмы мне не удастся.
Пока мы сидели под следствием, Горбачев выпустил на волю первую партию политзаключенных и наше дело спустили на тормозах, назначив всем участникам минимальные срока, с отбытием наказания на принудительных работами на стройках народного хозяйства. После восьми месяцев работы формовщиком на домостроительном комбинате, я уехал на Кавказ к родителям, и оттуда вскоре был призван в армию.
На призывной комиссии какого-то ответственного за призыв военного интересовало чем я увлекаюсь. Я решил ответить честно, как есть:
– Философией.
Дядька смотрел на меня искренне недоумевая. В стенах военкомата это звучало как анекдот.
– Какой философией? – удивился военный.
– Экзистенциализмом.
– Каким еще экзистенциализмом?! – продолжал удивляться служивый.
– Французским.
В принципе, я ничем не рисковал и мог назвать хоть феноменологию, хоть структурализм – в двадцать три года, стоя в одних трусах перед комиссией, я мог позволить себе любую роскошь: одного взгляда на состав призывников было достаточно, чтобы понять, что служить я все-равно отправлюсь в стройбат.
Стройбат мало походил на службу, скорее это была лайт версия тюрьмы. Большинство моих сослуживцев в свое время были осуждены по разным статьям. Именно стройбат укрепил в моем сознании ту мысль, что я рожден для маргинальных практик. В армии мне было хорошо – там я расстался со своими амбициями и научился жить одним днем. Часто я проводил этот день за кружкой пива из ближайшего ларька. Два года, в стройбате отложились во мне страхом повторного призыва, который регулярно являлся мне в виде кошмара.
Одно из таких сновидений было настолько реалистичным, что я специально записал его, как некий опыт, который мне тоже пришлось пережить.
На этом раз меня призвали в ту же часть, где я служил раньше. Попытки напомнить отцам-командирам о том, что я уже здесь провел два года своей жизни, не дали положительного результата.
– Вы понимаете, что это ошибка? – добивался я ответа у постаревшего командира роты.
– Конечно понимаю, но, думаю, что там, наверху, это сделали специально, с умыслом. Кстати, я всегда хотел тебя под трибунал отдать: служил ты паршиво, приказы не выполнял, так что ничего с тобой не станет, послужишь еще разок.
И тут меня неожиданно осенило – это шанс срубить бабок с Министерства обороны! Эти суки заплатят мне за каждый день службы, как за рабочий день по суду!
В общем, идея была блестящей, но потом во сне что-то пошло не так. Командиры взялись за свои старые скверные привычки, пришлось их вырубать амбарным замком, душить, топить в сортире и все такое прочее, что может происходить в дурном сне. К счастью, они выжили, варили супчик, вспоминали армию и, время от времени, после приступов гомерического хохота, припадали к дыхательному аппарату.
Интересно как сложилась судьба моих товарищей. Несмотря на подпорченную биографию, им удалось через год восстановиться в университете на заочный факультет. От армии им удалось закосить по состоянию здоровья. Жене, правда, пришлось ради этого ненадолго лечь в психушку. Закончив университет, Женя устроился в краеведческий музей и развернул в нем предпринимательскую деятельность, продавая туристам сувениры. Он женился, завел детей и стал патриотом, с удовольствием участвуя в костюмированных музейных реконструкциях, посвященных Великой Отечественной войне. Евгений даже писал мне в Америку письма, высмеивая мой выбор и хвастаясь теми свободами, которыми он пользуется в России.
– Неужели о такой жизни ты мечтал для своей семьи? – писал он – Надеюсь, что в конце концов, тебе надоест убирать с женой туалеты и ты вернешься в Россию. Ты конечно же не можешь мне откровенно написать каково тебе там, ведь все американцы находятся под колпаком у спецслужб.
Это письмо меня изрядно разозлило и я ответил ему в том духе, что очень за него переживаю, поскольку у меня сложилось впечатление, будто его похитили инопланетяне. Если же это обыкновенное расстройство рассудка, то пусть он мне напишет какие ему лекарства нужны, и я их обязательно ему вышлю. На этом наша переписка с Женей оборвалась. Возможно он обиделся или за него обиделась его супруга, которая писала письма под его диктовку. Женя так и не освоил компьютер, отгородившись от современных технологий вековыми стенами музея.
Игорь женился на молоденькой симпатичной милой еврейке, и уехал с ней и двумя детьми в Израиль, где завел еще двоих, и тоже стал патриотом, известным в русскоязычной среде блогером, пишущим остроумные посты на политические темы. Его опыт рассказчика развивался вместе с Игорем, который из плюгавого ботана превратился в цветущего красавца под сто двадцать килограмм веса. Я тоже, как это ни странно, стал патриотом и, осмысливая прошлое, пришел к выводу, что Советская власть была вовсе не так плоха, как это мне казалось в молодости. Мы все становимся патриотами к концу жизни, и это быть может лучшее, что могло бы с нами случится, потому что человеку важно принимать свою жизнь всю без изъятия, а для этого нужно любить то место, в котором он родился и вырос.
Сразу же после демобилизации, я решил вернуться в Иркутск и закончить свое незаконченное высшее образование. В отсутствии других блестящих идей, эта мысль была не так уж и плоха, но тут рухнул Советский Союз и началась настоящая вакханалия. Не в моей жизни конечно, во всей стране. Я же любой ценой хотел достичь стабильности, что было не просто в тех условиях. Вместо этого я стал ездить в Китай, сопровождая группы челноков. Об этом тоже есть отдельная история, и я не буду повторяться. Поездки лишь усилили мою тревожность, и деньги были слабым утешением. Какое-то время я развлекал себя тем, что скупал недвижимость, перебираясь из одной квартиры в другую, и так мы докатились до Подмосковья, а затем через четыре года транзитом уехали в Америку, выиграв гринкард в лотерею. И об этом тоже я уже успел написать отдельную историю. Я написал практически обо всем за те пять месяцев, в которые я вообразил себя сочинителем. Но сочинительство тем и хорошо, что ты пишешь всегда что-то новое, и вот я пишу новую историю счастливой жизни постоянно натыкаясь на свои разбросанные по всей квартире тапки, черт их возьми! Да нет же, это нормально. Это создает определенные контуры и рельеф. Это какая-никакая, но история. Гораздо сложнее было бы творить в пустоте. Биографические подробности наполняют картину деталями и с этим уже можно работать. Мой новый проект должен исследовать совершенно неизвестные территории, чтобы не натыкаться на скелеты прошлого.
Теперь я счастлив. Что это значит? Это значит вернуться на сорок лет назад. Смотреть на жизнь с холма – ведь именно в юности нам с легкостью удается взобраться на вершину и, обозревая долину жизни, выбирать куда направить свои стопы. Нет еще ни опыта неудач, ни страха потерпеть поражение, есть только любопытство и желание идти как можно дальше.
Если смотреть на свою жизнь с этой перспективы, она кажется мне вполне успешной. Мне удалось зайти в своих поисках довольно далеко. Я реализовал почти все свои самые смелые мечты. Мне все удалось. И даже развод не стал для меня провалом, а всего лишь одним из самых долгих проектов, который, в конце концов, тоже удался. Дети, жена, собственный дом, кот с собакой, машина – все это у меня было. У меня полные карманы фантиков от конфет. И набрал столько камней, сколько могли вместить мои руки. Моя голова полна знаниями, которых некуда применить. Я пишу наконец то, что приходит мне в голову и больше не хожу как проклятый на работу, которую ненавижу. Я ненавижу всякую работу, кроме той, что я занимаюсь сейчас. Это мой самый главный проект – я занимаюсь собой.
Мне было важно преодолеть линию прибоя и уйти в большое плавание. Посмотрим, куда меня вынесет течение. Куда бы оно меня не вынесло, я бы хотел оказаться как можно дальше от старого берега. Не в том ли состоит цель всякого автора, чтобы создать новое небо и новую землю, основать свою колонию, новый рай, населить его животными и дать им имена?
Энергия творчества ищет в мире иллюзий себе подобную энергию, чтобы соединившись с ней, усилиться многократно и приобрести силу, способную преобразовать существующий ландшафт, изменить сознание, заставить его ускориться и обрести способность видеть то, что скрыто от рассеянного взгляда.
Таких попыток преобразовать свой мир я предпринимал бесчисленное множество. Мне всегда была присуща эта способность к абстрагированию от действительности в которой я находился. Порой она была настолько убога, слаба и уродлива, что, казалось, не имеет права на существование. Мы пренебрегаем свободой, которую дал нам Господь и с легкостью соглашаемся на прописанные нам роли. Закрывая глаза на уродства этого мира, мы не замечаем того, что в нем есть бреши, позволяющие нам ускользнуть, чтобы не встречать грудью гранитные берега предписанной нам кем-то судьбы.
Я люблю пафос и дух революций за то, что они освобождают энергию, преобразующую жизнь, свободную от обывательского прозябания и гниения души в тисках мещанского сознания. Мы постоянно ноем и пеняем реальности за то, что она бездушна и безобразна, но разве не в том и состоит задача мыслящего человека, чтобы преобразовывать ее в согласии с высшими образцами и идеалами?
Однажды мне приснился запах духов танцующей женщины. Аромат был таким тонким и изысканным, что заставил меня наклонится к ее тонкой длинной шее; я положил ей руку на плечо, а она прижалась к моей ладони прохладной щекой. Почувствовать запах духов во сне это сильное и совершенно новое для меня переживание. Я бы хотел, чтобы мои чувства пробудились и обновились настолько, чтобы я мог видеть мир другими глазами.
Как много в мире нового и неизведанного! Как грубо и поверхностно мы относимся к данному нам дару распоряжаться своей жизнью, пренебрегая возможностью исследовать свои способности, развивая их. Мы ориентируемся на далеко не самые лучшие образцы, чье достоинство заключается лишь в том, что они имеют силу навязать себя, обладают способностью к тиражированию и самовоспроизводству. То, что выдается за лучшее, это всего лишь самое популярное, самое распространенное, а значит враждебное всякой индивидуальности. Нужно научиться слушать себя и слышать то, что нам говорит окружающий нас мир, уметь различать голоса, обращенные к нам, понимать их язык, говорить с ними, задавать им вопросы и прислушиваться к ответам, которые они нам дают. Без оглядки на авторитеты, а вернее сказать, убегая от них, как от чумы.
Считаться глупым, непонятным – это дар, которым стоит дорожить. Быть отверженным этим миром, не значит оказаться на его обочине. Мир бесконечен и бескраен. Центр мира находится там, где ты сам решишь основать свой собственный храм, чтобы соорудить в нем алтарь, для поклонения открывающему тебе свой лик Богу.
На самом деле, я никогда не был один, со мной всегда был мой внутренний голос.
В четыре года я научился читать. Для ребенка научиться читать как можно раньше, так же важно, как для взрослого начать самостоятельно писать осмысленные тексты. Видимо то впечатление, которое я получил от чтения книг в детстве, определило мое желание стать писателем, которое я держал в тайне до зрелого возраста. Моя учительница русского языка и литературы первая заметила скрытый во мне дар и предрекла мне писательскую карьеру. Это пророчество пожилой учительницы дало ростки в моем благодарном сердце, но я не спешил открывать их миру, подозревая, что условия для этого не слишком благоприятны. Я прожил большую часть своей жизни так, словно смотрел на нее со стороны, собирая материал для книги. Я никогда полностью не принадлежал ни месту, ни своей профессии, ни своей семье. Я был посторонним, как главный герой книги Камю, в котором я некогда узнал себя. Это открытие, которое я сделал в восемнадцать лет, задало тон всей моей последующей жизни. Оно придало ей смысл и пафос, который я не исчерпал и по сей день. Именно поэтому я сейчас и пишу весь этот бред, стремясь догнать свое прошлое в надежде впрячь его в упряжку. Однако жизнь распорядилась так, что настоящее вышло из под контроля настолько, что самое безумное воображение не может соревноваться с ним ни в буйстве, ни в непредсказуемости. В один момент рухнул целый мир, в кризисе оказалась вся современная цивилизация, и мои личные неудачи на этом фоне смотрятся как прихотливый орнамент искушенного и праздного ума.
Восстановившись после армии на четвертый курс университета, я вскоре познакомился со своей будущей женой. Знакомство организовал один наш общий знакомый, и хотя мы друг другу кажется не слишком понравились, но вечер закончился в компании, где у нас не осталось альтернативы. Мы оказались в одной квартире с другой парой, которая, пока мы курили на кухне, занялась сексом на диване. Я в то время подрабатывал продажей музыкальной продукции в лавке в магазине «Тысяча мелочей» – единственной на весь город точке, специализирующейся на рок музыке. На диване лежала кассета группы «Иглс», которая тогда была страшно популярна, благодаря своей самой известной композиции «Отель Калифорния». Ходили слухи, что если прослушать с девушкой эту песню, то она обязательно растает и тебе покорится. Так, по всей видимости, и случилось с той девицей, которая стонала под скрип дивана. Несмотря на протесты моей подруги, мне пришлось вытаскивать из-под разомлевшей меломанки эту кассету, потому что я поклялся перед хозяином лавки, что верну ее следующим утром. Мы ушли в ночь, я вызвался проводить девушку до квартиры, где она снимала угол у богобоязненной старушки. Но старушка нам не открыла, так как было уже далеко за полночь, и она либо глубоко спала, либо просто не слышала осторожного стука в дверь по причине своей глухоты. Девушке ничего не оставалось, как согласится поехать со мной к моей тетке, где я обосновался на первое время после приезда в Иркутск. Когда мы вошли в квартиру, тетка и двое ее племянниц уже спали, мы прошли на цыпочках в мою комнату и просто завалились вдвоем в мою кровать, поскольку другого варианта у нас не было. Подруга была изрядно пьяна, ей хотелось бурного секса, но обстановка не способствовало моему раскрепощению и все получилось как-то неловко.
– Ты глупый, какой же ты глупый! – твердила она.
Я был задет. Никто и никогда не называл меня глупым. Я решил, что девушка либо очень самонадеянна, либо действительно умна и мне стоит с этой загадкой разобраться. Мы не спали всю ночь, на рассвете незамеченными выскользнули из квартиры и договорились о новой встрече. Я посадил девушку в такси и вернулся в квартиру досыпать.
На следующий день, как мы и условились, я пришел на свидание, но девушка не явилась. Я отправился к ней на квартиру, где она жила, но старушка сказала мне, что Юля уехала на турбазу и обещала вернуться сегодня вечером, но во сколько – она не знала. Я решил дожидаться ее в подъезде и на мое счастье это ожидание было не слишком долгим. Уже через час девушка подымалась в свою квартиру, я встретил ее в подъезде, и с этого дня мы не расставались.
Юля подкупила меня своей прямотой и уверенностью в себе. Казалось, что она отлично знает, что нужно делать, чтобы достичь успеха. Я же, на тот момент, был совершенно дезориентирован. Армейский опыт отложился во мне привычкой давать агрессивную реакцию на любой внешний вызов. Времена были сложные. Чтобы выжить, я должен был драться. Драться за себя, за жену, за своих детей, за их и свое благополучие. Эта борьба истощила мои нервные ресурсы, она опустошила меня.
Америка стала последней каплей. Я слишком легкомысленно отнесся к этому проекту, я представлял себе эмиграцию, как некое увлекательное путешествие в загадочную страну, в которой меня ждал неизбежный успех. Я думал о реванше за все свои неудачи. Я изначально недооценил суровости этой страны, не прощающей ни слабостей, ни блефа.
В Америке некуда спрятаться. Америка окружает тебя повсюду. Даже твой клочок земли на заднем дворе и тот просматривается бдительными соседями. Справа от нас находился участок, выделенный для охраны пересыхающего летом ручья. Видимо из-за близости подземных вод мой задний двор каждую осень и весну превращался в топь, на которую невозможно было вступить ногой до тех пор, пока не закончится сезон дождей. Дождь это символ Портленда. Дожди навевают на людей уныние, их считают причиной депрессивного характера горожан. Наверное поэтому в нашем штате и разрешили марихуану. Первую сигарету с травкой привез мой иркутский знакомый, который, путешествуя по Америке, прикупил продукт в лавке на пробу. Любопытство взяло верх и я решил провести с товарищем расширяющий сознание эксперимент. Проблема оказалась в том, что мне вовсе не требовалось его расширять. Мое и без того широкое сознание едва вмещалось в выделенные для него границы, которые в Америке, по сравнению с Россией, были выверены до миллиметра. Классик оказался прав: «Широк, слишком широк человек, я бы сузил». После косяка я просмеялся безостановочно пять часов. Смешило буквально все, и даже простой чек из супермаркета читался как роман «Война и мир». На пробу я дал товарищу почитать, и он углубился в него настолько, что мне пришлось силой вырывать чек из его рук. Товарищ уехал в Россию, оставив мне недокуренную дозу. С нее-то все и началось. Это был одинокий трип в подсознание. Супруга категорически отказывалась составить мне компанию, вполне удовлетворяясь традиционным бокалом вина по выходным, чтобы расслабиться. Хотя это так говориться «бокал вина», на самом деле, за раз мы выпивали одну или даже две бутылки, и не только по выходным.
Собака, которую я регулярно выводил на прогулку, очень чутко реагировала на перемены в моем настроении. Это была шиба-ину, которую подарил бойфренд моей старшей дочери на день рождения. Так уж случилось, что дочери было не до собаки, и постепенно животное перебралось под крышу нашего дома. Эту породу отличает феноменальное упрямство, собаки ведут себя с хозяевами весьма независимо. Меня вполне устраивали партнерские отношения, которые сложились между нами, но после сигареты с травкой моя воля слабела и проклятая псина таскала меня на поводке по всей округе туда, куда хотелось ей, а не мне. Казалось, что она намеренно издевалась надо-мной и полностью брала контроль за нашими перемещениями в свои лапы.
Однажды нас остановила какая-то странная старуха, которая долго мне рассказывала о том, какая милая у меня собачка, я же «сел на измену», поскольку мне казалось, что она намеренно задерживает меня возле себя, чтобы убедиться в моей вменяемости.
Поначалу я курил только по выходным, но спустя время выкурить косяк после работы стало моей доброй традицией. Чтобы выкурить сигарету мне приходилось забиваться в самый дальний угол своего участка. Несмотря на то, что курение марихуаны разрешалось законами штата, мне не хотелось портить свою репутацию в глазах респектабельных соседей.
Моя работа заканчивалась в полночь. Я приезжал домой, закуривал сигарету и ненадолго уходил в мир своих фантазий. Я разговаривал с деревьями, наблюдал за игрой трансформаций привычных предметов, подслушивал их ночные беседы между собой. Мое одиночество меня не тяготило, оно окутывало меня словно одеялом, отдаляя и отделяя меня от других, создавая покров, который защищал меня от внешнего мира. Постепенно я понял, что находясь в измененном сознании я способен разговаривать с Богом и наши с ним беседы были не лишены юмора и легкого подтрунивания. Я чувствовал себя мальчиком в его саду, качающимся на качелях. Этот образ я позже взял для своего первого романа «Мальчик на качелях». Возможно это чувство безмятежности и покоя послужило той почвой для ничем не обоснованной уверенности в том, что мне ничего дурного не угрожает и я решился вернуться в Россию и жить своей жизнью, бросив семью, в которой я оказался пятым колесом.
Глава 3. Сны эмигранта.
Итак, после шести лет жизни в США я прилетел в Москву. Триумфа не состоялось. Я почувствовал себя еще большим лузером, чем был до отъезда. Но, в то же время, я уже не измерял себя привычными рамками российского человека. Я перестал им быть. Я выбыл, я утратил гражданство, мое существование стало мнимым и эфемерным, словно я пребывал на границе сна и реальности. Не случайно, что сны стали занимать в моей жизни все большее место. Иногда во снах я начинал разговаривать и мог говорить долго и экспрессивно. Из моих видений выстраивались замысловатые сюжеты, некоторые из которых я при пробуждении записывал и даже публиковал в сети, как рассказы.
Страна OZ – это волшебная страна, и сны в ней замещают науку, государственную религию и даже идеологию.
У снов восточные мотивы.
Летал во сне под молитвы на незнакомом языке, брал с верхних полок книги и пытался читать сам какие-то молитвы тоже, написанные крупным шрифтом прямо на обложках, но буквы были написаны нечетко, я сбивался и чей-то голос читал их за меня. В молитвах, которые я слышал, узнавались имена то ли Мухаммеда, то ли Измаила.
Потом были люди, дети, их было много, все они утверждали, что у них какие-то сверхъестественные способности, что они не чувствуют боли. У меня в руке была раскаленная палица, я прикасался ею к обнаженным участкам кожи на теле, они морщились от боли и отходили. Но одна девица, когда я положил ей палицу на плечо, стояла неподвижно. Она совершенно спокойно переносила боль, когда же на ее теле образовался ожог, то я не выдержал и убрал палицу. Мне стало ее жаль, я целовал место ожога, потом мы лежали рядом и разговаривали о чем-то. У нас установилась некая общность друг с другом, девушка мне совершенно доверилась, она юна, нага и красива. Было жаль ее терять, но ближе к утру комната, в которой мы лежали, начала наполняться людьми, они ложились тут же рядом с нами в одеждах, как будто это был вокзал. Девушке пришлось одеться. Я пытался вспомнить какое-нибудь другое место, где бы мы могли остаться одни, но так ничего и не придумал. Мне хотелось назначить новую встречу, я несколько раз предпринимал попытки написать на листке бумаги свой номер телефона, но пальцы меня не слушались, и я все время чертил какие-то неверные номера, досадуя на себя и думая о том, что это, наверное, не случайно.
Потом настало утро и нужно было идти на занятия в университет, я шел по улицам Иркутска в одних брюках и тонкой рубашке, была уже зима, холодно, но я не мерз, а только думал о том, как я странно выгляжу. Рядом шел какой-то очень высокий однокурсник, у него на ногах были одеты перчатки, что выглядело тоже очень странно, но он утверждал, что это удобно и главное ему не холодно даже в сильный мороз. Судя по эксцентричности поведения, это был Женя.
Я шел по улице, ведущей к рынку вдоль рядов, в которых торговали разной снедью с прилавков, и там я купил огромный, неправильной формы арбуз. Он был очень тяжелый, и я все думал, о том, как неудобно его нести в руках. Чтобы передохнуть я несколько раз опускал его на замерзшую землю, а затем поднимал и нес дальше. Таким образом, арбуз, помимо того, что был тяжелым, стал еще и грязным, но я все-равно его не бросал, потому что он, вероятно, стоил хороших денег.
После жизни в Америке, сны об этой стране заняли отдельное место в моей коллекции сновидений. Один из снов был таким длинным и подробным, что вполне бы мог стать основой сценария для фильма.
Сон как сценарий к фантастическому фильму.
Снилось мне, что сижу в мужском туалете в Америке, волосы после стрижки стряхиваю, а в него заходят все подряд – и мужчины и женщины. Женщины заходят, потому что женский туалет вышел из строя. Ситуация неловкая, и я начинаю шутить на тему гендера, используя метафоры сидения у воды, мол, видать здесь воды чище, раз сюда женщины стали заглядывать. Им становилось неловко, они тоже начинали раздеваться, чтобы быть со мной наравне. Первой разделась какая-то японка – она так быстро сняла узкое платье через голову, что я не успел ее остановить. За ней потянулись другие, и процесс уже было невозможно остановить. Мужчины, пребывая в недоумении – что происходит? – начали выяснять, и женщины указали им на меня: мол, чувак сидит на толчке и их троллит. Начинается шоу «Шутки с толчка».
Начинается знаменитое американское шоу «Шутки с толчка». Мне слово – я им два. Фокус в том, что я эмигрант и моя английский явно не родной. Что-то надо делать, как-то защищать честь нации. В сортир вызывают самых остроумных американцев. Софиты, телевидение, прямой эфир. Приезжает самый остроумный интеллектуал и первым делом объявляет, что у него есть ответы на любой вопрос. Я сходу его спрашиваю: «Кто убил Кеннеди?» В итоге, самый остроумный впадает в ступор. Скорость моей реакции его просто парализует. А я еще сам про себя думаю: не так уж я и остроумно ответил, просто очень быстро. Известный критик пишет в Твиттере: я присутствую на похоронах национального шоу: русские нас уделали.
На волне успеха я попадаю в отряд астронавтов. Мне доверяют закрепить какой-то отстегивающийся узел на корпусе. Хитрость в том, что узел крепится кольцами – это что-то вроде брезента вдоль обшивки. Я успеваю закрепить всего одно кольцо, как срабатывает автоматика и корабль выходит на стартовую позицию. Я намекаю экипажу, мол, а что если обшивка слетит, бывали такие случаи, мы, часом, не упадем? Но экипаж опытный, летят абсолютно спокойно и посмеиваясь, традиционно смотрят фильмы-расследования самых ужасных в истории Америки аэрокосмических катастроф.
– Ладно, – думаю – обшивка должна держаться за счет инерции и скорости корабля.
Прилетаем мы на какую-то маленькую планету – аналог Земли. Все в точности как у нас, только меньше по масштабам. Все очень компактно, уютно и экологично. Никаких границ, бедности, войн, нищеты, сегрегации. Одно государство, одна страна, одна нация. Мне так нравится, что я понимаю – это шанс остаться здесь навсегда. Я отстегиваю кольцо и катапультируюсь. Экипаж в панике: все пошло не по инструкции. Меня пытаются вернуть, но это бесполезно, я уже вступил в коммуникацию с местными формами жизни и начинаю натурализоваться. Они запускают мне вслед две аналоговые программы, имитирующие человека, чтобы меня нейтрализовать. Эти программы в теле двух баб, попадая в условия аналогичные земным, неожиданно начинают конфликтовать. Как известно, женщины, даже аналоговые, не мыслят себе жизнь без конфликтов. Одна из них достает пушку и валят другую, та ответным огнем сбивает башню у первой, в результате, они взаимоуничтожаются.
Я в шоке от того, что по моей вине случилось двойное убийство и решаю сообщить по рации экипажу о чрезвычайной ситуации, чтобы меня не обвинили в преступлении. Мне отвечают, мол, херня, не парься, это не люди, это аналоговые программы, настроенные на регенерацию. Смотрю: и правда, на моих глазах они принимают иные техно-формы: сквозь остатки медленно сползающей с тела кожи видны микросхемы и элементы исходных конструкций.
Что с ними случится дальше, меня совершено не интересует, моя задача немедленно возобновить процесс внедрения в жизнь местного сообщества. Я приступаю к сбору данных о планете, делая с помощью дрона фотографии с воздуха. По какой-то случайности в объектив попадает небольшое детское кладбище. В кадре отдельные могилы с именами детей и датами их рождения и ухода из жизни.
Смена плана: я на семейном хайтинге чернокожей семьи. Семья жизнерадостная и весьма откормленная, с ними маленькая девочка, они лезут в горы и упиваются красотами. Девочка лезет за родителями, но те, находясь под впечатлением от открывающихся с вершины видов, не обращают на нее никакого внимания. Во мне просыпается родительский инстинкт и я этим откормленным родителям мягко намекаю, мол, несмотря на то, что их комплекция способствует некоторой безмятежности, им бы не помешало лучше следить за своим ребенком – здесь далеко не так безопасно, как кажется. Ну, то есть, с присущим мне тактом, стараюсь сделать обстановку внутри коллектива более безопасной и комфортной. Ничего хорошего из этого, разумеется, не выходит. Черные начинают на меня орать во всю глотку. Особенно усердствует большая черная мама.
– Мы пять лет в походах, ни разу ничего дурного с нашей малышкой не происходило! Откуда такой умный взялся, засунь свой язык в задницу и не приближайся к нашему ребенку!
Понятно, что я с другой планеты, где принято детей страховать, но я не стал вдаваться в подробности. Папа от крика тоже заводится и начинает размахивать кулаками: дескать, я пытаюсь их унизить по расовому признаку. В общем, назревает межгалактический скандал. Вызывают копов, те меня арестовывают. Вместе с камерой, разумеется. Просматривают фотки: сплошные могилы детей. Снимки с воздуха общий план погоста. Довольно специфическое хобби. Первый вопрос:
– Как вы их сделали?
– При помощи дрона.
– У вас что есть дрон?
Судя по тону, с которым задавался вопрос, дроны, как и всякие приборы, которые можно использовать для слежки за гражданами, в стране запрещены.
Интересно, что бы они сделали, если бы узнали, что я прилетел к ним на межгалактическом шаттле?
Вопрос зачем делал снимки могил также остается без прояснения. Что я мог ответить? Изучал жизнь инопланетян?! Черные садятся на измену: это маньяк. Выясняют причины смерти детей. Большинство насильственного характера. Смерть ребенка, даже на Земле, это противоестественный процесс, здесь же, благодаря хорошей медицине, и вовсе редкость. Улик нет никаких, но подозрения против меня растут с космической скоростью.
Начинается суд, принимающий характер процесса национального значения. Вся планета встает на уши. Активизируются все: демократы, либералы, защитники прав нацменьшинств, защитники детей, некроманты, любители старины и погостов, энлэошники, спириты, стендап артисты, одним словом, все активное население. Поскольку в стране демократия, мне дают лучших адвокатов: не ссы, уйдешь на пожизненное! Местные рэднеки требует расправы и ходят вокруг суда с пушками, выбирая лучшую позицию для стрельбы на поражение. Здание судебного собрания охраняет президентская гвардия. Процесс транслируется по национальному телевидению. Все по высшему классу.
Все начинается по-новой: допрос свидетелей, демонстрация снимков, страшные истории судеб детей с кладбища. Девочка, которую я уберег от падения, за время следствия подросла и стала похожа на своих родителей. К счастью, никаких против меня показаний она не дает, общественная истерия вокруг процесса ее не задела. Нормальный, хорошо откормленный благополучный ребенок лет десяти, пребывающий во флегме детской благодати.
Самый яркий свидетель обвинения это отец девочки. Он ходит со сжатыми от гнева кулаками и издает гортанные звуки. Суть его позиции в том, что при отсутствии явных доказательств вины, в стране возможна такая форма судебного решения конфликта как соревнование сторон, по типу шоу "Последний герой", и он меня вызывает на поединок, причем выбирает для себя самые невыгодные условия, чтобы показать всему миру насколько он уверен в моей виновности.
– Бог на моей стороне! – выкрикивает он, впадая в экстаз. Мамаша сидит в зале, нема и неприступна как скала: с прямой спиной, крепко стиснутыми зубами и в платье в крупный оранжевый цветочек выше колен.
Судья дает мне слово. Я пользуюсь возможностью и даю присяжным полный расклад, мол, истец не в себе, использует эмоции для давления на суд – яркий пример демонстрационного поведения. При отсутствии каких либо прямых и даже косвенных улик против меня поединок не имеет смысла, поскольку я не считаю для себя возможным вступать в соревнование с жертвой грубой манипуляции.
– Кто манипулирует свидетелем обвинения? – вмешивается судья.
Я указываю на мамашу. С мамаши слетает маска спокойствия и она начинает на меня орать как безумная. Папаша бросается ко мне, чтобы разорвать живьем на клочки. Охране с трудом удается обуздать взбешенного моей наглостью мужчину. Адвокат мне подмигивает: молодец, дело «в шляпе». Суд удаляется на совещание. Через несколько минут судья – сухой высокий джентльмен в гражданском платье возвращается, чтобы огласить вердикт. Огромный зал замер в напряжении, ловя каждое его слово, которые он произносит нарочито бесстрастным тоном.
– Несмотря на то, что я хорошо знаю семью, выступающую на стороне обвинения, и мне она глубоко симпатична, а обвиняемый никому в стране неизвестный и, в целом, весьма неприятный человек в ботинках на тонкой подошве, что, отнюдь, не свидетельствует в его пользу, а напротив вызывает к нему недоверие (выкрик адвоката с места: ботинки мы ему справим!), вынужден вынести вердикт: «Не виновен!»
Ну, тут шум-гам, вспышки фотокамер, очередной мой триумф, а я стою под софитами, смотрю на свои ботинки на тонкой подошве и мне очень хочется всем рассказать о том, что когда я был ребенком, мама экономила на обуви, поскольку я из нее быстро вырастал, и эта привычка к экономии чуть не стоила мне во взрослой жизни свободы.
Планируя наш семейный выезд в Америку, я считал, что основной целью этого хлопотного и рискованного предприятия является образование. Меня к тому моменту изрядно истрепали конфликты с учителями из-за моих детей, то, как они настойчиво и целенаправленно доводили до меня простую мысль, что за образование нужно платить в карман учителю, администрации, и даже этого будет недостаточно – нужно уметь нравиться педагогам, предупреждая каждое их желание, не смея поставить под вопрос их компетенцию и квалификацию. Расхожее мнение, что настоящее знание нужно получать на Западе подогревало мой энтузиазм, когда решался вопрос об эмиграции. Я планировал и для себя выкроить возможность для самообразования, надеясь со временем освоить язык в обществе равных возможностей, поступить в колледж, получить востребованную на рынке профессию.
Я наверное запомню на всю жизнь случай как я пришел к Маше на выпускной, проходивший в огромном концерт-холле в центре Портленда. Я приехал после работы, чуть позже остальных: жены, Машиных друзей, сестры, шефа жены, у которого в этой же школе выпускалась дочь, рожденная в браке с филиппинкой, но с которой он уже несколько лет жил отдельно, не разводясь, и совместно воспитывая двоих детей. Как он сам признавался, основной причиной, по которой он не смог жить с семьей, была бытовая неряшливость его жены и многочисленные родственники, которые постепенно перебрались из Филиппин под крышу их дома в Портленде. Шефа жены звали Джон, он был моложав, энергичен, поклонник «Битлз», демократ – типичный засахарившийся представитель поколения 80-х. Он кажется был не прочь со мной познакомиться, и совместный выпускной мог бы стать удобным поводом для этого.
По случаю выпускного я надел черные ботинки на толстой подошве, которые выбрал накануне в благотворительном магазине «Гудвилл» – вид у них был совершенно неношеный, так что я решил их впервые «обкатать» на публике, рассчитывая произвести впечатление человека со стилем. К своему ужасу, как только я добрался до концерт-холла, я обнаружил, что от моих ботинок кусками отваливается подошва и некоторые из них продолжают волочиться за моей ногой, оставляя за собой черный след. Воспользовавшись первой же возможностью, я вошел в зал, сел на ближайшее в ряду кресло и старательно оторвал остатки подошвы, от которой не осталось и следа. Церемония награждения выпускников должна была начаться с минуты на минуту. Группа поддержки, состоящая из Машиных друзей, жены, и старшей дочери находилась на противоположной от меня трибуне, добраться до которой у меня не было никаких шансов. Впрочем, я об этом даже не помышлял: единственной моей мыслью было то, как сделать свое присутствие на церемонии наименее заметным. Мои ощущения были сродни чувствам человека, которому снится, что он оказался на публике совершенно голым.
Едва дождавшись конца церемонии, я на деревянных ногах пошел на выход, где мы условились собраться. Там я выбрал скамейку, сел поджав под нее ноги, стараясь спрятать свои шутовские ботинки подальше от посторонних глаз. Вскоре вокруг скамейки собрались все причастные к церемонии, и даже Джон – шеф жены, крутился рядом со своими филиппинскими детьми. Юля подошла к Джону и они о чем-то с ним непринужденно болтали, обсуждая состоявшееся событие в жизни дочерей. Пересилив себя, я подошел к ним и, изображая непринужденность на лице, обменялся с Джоном формальными, приличествующими случаю фразами.
Удивительным образом, я чувствовал свою солидарность со своей дочерью, которая выглядела столь же нелепо и растерянно как и я, в своей черной мантии и квадратной шапочке. Я не мог себе и вообразить, что мои мечты о «западном образовании» выльются в настоящую пародию на торжество, ради которого не стоило предпринимать столько усилий, пересекать океан, работать уборщиком в школе, зарабатывая для своей семье право жить в условиях развитого демократического государства. Удивительным образом, мне удавалось в жизни реализовать все свои самые невероятные проекты, но сбывались они словно в насмешку над моими фантазиями. Эти разваливающиеся на ходу туфли стали метафорой моих амбиций, ставящих меня в нелепое положение. Не знаю, что это были за туфли, скорее всего это были ботинки, которые одевают покойникам в гроб.
С первого дня в Америке моим излюбленным местом стала библиотека. Здесь я бесплатно пользовался интернетом, брал на прокат фильмы, заказывал литературу, посещал групповые занятия английским языком для иностранцев. Я мечтал влиться в западное интеллектуальное сообщество, но моим наивным мечтам не суждено было сбыться. Эти необоснованные претензии лишь усилили мою фрустрацию и ускорили мое возвращение на Родину. Впрочем, я не в обиде на библиотекарей, дело в той сословной системе, которая негласно существует в Соединенных Штатах. У меня не было шансов стать полноценным членом американского общества, приехав в страну в зрелом возрасте, тем более претендовать в нем на какое-то место среди интеллектуальной элиты. Тезис о том, что сила и упорство преодолевает барьеры не сработал.
Американский сон про силу и упорство.
Приснилось, что мы с каким-то мальчишкой, которого хочу познакомить с настоящей литературой, идем в муниципальную библиотеку и заказываем книгу Чарльза Буковского «Женщина на лето». На самом деле такой книги не существует, но факты во сне вещь условная.
Заказ принимает русская переводчица, которой пришлось прорываться сквозь строй испаноговорящих сотрудниц. Приняв заказ, она покачала головой, как бы говоря: где вы нашли этого автора, я не знаю такого имени!
