Читать книгу Архив барона Унгерна - Олег Новокщёнов - Страница 4

ГЛАВА I[69]

6 июля 2001 года по европейским столицам прокатилась волна пышных торжеств, связанных с 80-летием унгерналистики, по выражению Жореса Алферова,

«Самой молодой и перспективной области гуманитарного знания, раскрывающей человеку новые возможности, расширяющей горизонты субъектно-объектных отношений, дающей беспрецедентные примеры научных подвигов и интеллектуального героизма».

Рефреном вторит нобелевскому лауреату и академик Самвел Григорян:

«Унгерналистика позволяет окунуться в мутные воды ушедших эпох и направить взоры к футуристическим туманностям, находясь при этом в настоящем, сидя за рабочим столом».

Обратимся же к столь притягательной теме и станем свидетелями рождения унгерналистики в далеком 1921 году; впрочем, прежде необходимо уточнить, что речь пойдет не о появлении на свет новой науки и ее развитии, а скорее об обретении и утрате некоего предмета, выходящего за рамки конкретной научной дисциплины.

Долгие годы отцом унгерналистики ошибочно считался выдающийся архитектор Альфред Маргенштерн, и лишь недавно, к ужасу его многочисленных потомков-унгерналистов, выяснилось, что первый камень в великое здание новой теории заложил шведский драматург и театральный режиссер Маркус Шлюмбом[70]. Безмолвная атмосфера всеобщего уныния, охватившего клан Маргенштернов, отнюдь не дает повода усомниться в значимости сделанного открытия. Нет нужды приводить многочисленные свидетельства жизнедеятельности Маркуса Шлюмбома, остановимся лишь на одном из эпизодов, наиболее полно характеризующих его личность и его место в искусстве. Как замечает на страницах автобиографии кинорежиссер Ингмар Бергман:

«В стремлении превзойти Стриндберга, Шлюмбом напоминал мне скорее Альфа Шеберга, нежели Бу Видерберга».

Летом 1921 года, в период работы Маркуса Шлюмбома над постановкой «Тартюфа», в его доме поселился молодой человек, пользовавшийся крайним расположением хозяина. Спустя некоторое время он исчез так же таинственно, как и появился, оставив после себя баснословные счета и саквояж с бумагами, помещенный дочерьми режиссера на чердак. Вскоре после провала «Тартюфа», Шлюмбом увлекся пьесой Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», и не мог не вспомнить о саквояже. Так появился на свет архив сына барона Унгерна, и познание как таковое стало возможным. Совмещая изучение архива с постановкой «Данаид» Софокла, Шлюмбом совершенно спонтанно решил выдать трех своих дочерей замуж за сыновей прибывшего из Египта архитектора Альфреда Маргенштерна. К несчастью, «Данаиды» также не вызвали у публики интереса, и судьба предоставила Шлюмбому возможность заняться «Королем Лиром». Нетрудно предугадать дальнейшую участь архива: он, как и все имущество режиссера, был разделен между молодыми семейными парами, что способствовало погружению унгерналистики в хаос теоретических споров, не прекращающихся и поныне. Зятья Шлюмбома стали родоначальниками первых научных унгерналистических школ и вскоре повели непримиримую междоусобную борьбу, утверждая свое понимание личности Унгерна. Эти столкновения Якоб Маргенштерн объясняет тем, что отдельные части архива не просто противоречили, но опровергали друг друга[71]. Что же касается Маркуса Шлюмбома, то последний и наиболее яркий из его провалов состоялся в 1929 году. Очередной жертвой новатора стала драма Максима Горького «На дне». Впрочем, произведения соцреалистов обладали счастливой, хотя и необъяснимой способностью наносить постановщикам ответные удары. Разоренный бессмысленными тратами и отголосками Великой депрессии, Маркус Шлюмбом влачил жалкое существование, нищенствуя и проклиная Стриндберга. Его след теряется в лабиринте стокгольмских богаделен в середине 30-х годов.

Фатальная предопределенность сопряженная с мифологическими аллюзиями, так некстати вплетенными в полное суровой прозы бытописание XX столетия, сопровождала и трагическую гибель дочерей Маркуса: Аглаи, Герты и Сандры – Розы Шлюмбом– Маргенштерн. Их приданое – таинственный архив – являлось секретом не только для окружавших свадебное торжество пращуров Папарацци, но и для самих юных красавиц. Как было совладать им с искушением – возможностью приобщиться к вековой тайне, ставшей частью семейного предания? Неизвестно, какие секреты были обнаружены их шаловливыми ручками, но очевидно, что увиденное повергло их в шок. Оцепенение, сменившееся депрессией, граничившей с потерей рассудка, подтолкнуло их к непоправимому шагу. Во время совместного свадебного путешествия, осматривая достопримечательности афинского Эрехтейона, сестры покончили с собой, подобно дочерям Кекропа, бросившись с отвесных скал в море.

Перед тем, как продолжить дальнейшее освещение истории архива сына барона Унгерна, тесно переплетенной с историей клана Маргенштернов, стоит несколько слов уделить основателю славной династии Альфреду Маргенштерну. Он был не просто архитектором, изящные постройки которого украшали берега Марны, улицы Ковентри, Эссена и Вердена. В первую очередь Альфред был миссионером-урбанистом, посвятившим свою жизнь и свой талант сизифову труду возведения городов на необжитых пространствах африканского континента.

«Этот высокий, сутулый человек с загорелым лицом появлялся то там, то здесь, и пламенной речью вдохновлял полудиких автохтонов, в единую долю секунды осознававших необходимость городского строительства»,

– вспоминал о Маргенштерне Лео Фробениус.

По мере продвижения в глубины девственного материка, творец Прогресса оставлял за спиной десятки городов, но он также и находил в себе мужество остановиться, обернуться и посмотреть назад. И тогда он видел реальность: суеверный страх вождей племен, диверсии ретроградов, презрение колониальных властей. Альфред Маргенштерн не боялся действительности, он ее преобразовывал. Являясь светочем культуры и интеллекта посреди мрака варварства и безумия вандализма, он давал основанным городам древние, часто римские имена. Так в Африке стали появляться Аргенторатум, Августа Виндекорум, Урбс Клаворум, Акуис Гранум и прочие недоступные нилотским наречиям раритеты. Из маленькой причуды гения вырос нелепый исторический казус: введенный в заблуждение дублированием названий римских городов, академик Фоменко сместил границы древней империи к экватору. Но вернемся к пути Альфреда Маргенштерна, испытавшего трагическую горечь утрат, сравнимую со скорбью Леонардо да Винчи, также видевшим гибель своих шедевров. В 1900 году по личному распоряжению Крюгера войска Трансвааля сожгли Лондиний в Южной Родезии. Затем депутат итальянского парламента от города Рима Марк Порцикато добился от кабинета Джолитти разрушения Карфагена в Эритрее. В 1912 году администрация Фернандо-По, в ответ на «прыжок Пантеры» и разразившийся марокканский кризис, объявила Маргенштерна персоной non grata, а суперинтендант Занзибара, заявив, что не потерпит новой Фашоды, выслал его из страны. Альфред Маргенштерн умер в глубокой старости, утонув при пуске Асуанского водохранилища, затопившего Атлантиду – последнее детище великого урбаниста.

Пока отец укрощал непокорную природу, трое его сыновей находились в центре внимания интеллектуальной и эстетической элиты Старого Света, творя историю унгерналистики. 20-е годы XX века подарили европейской науке три ярких и самобытных унгерналистических школы, основателями которых стали Бенедикт, Вильгельм и Гедеон Маргенштерны. Старший из братьев – Бенедикт, мистик и оккультист, был известен Веймарской республике не только как идеолог партии национал-социалистов, но и как лидер трансцендентального направления унгерналистики. Используя материалы архива, он с легкостью убеждал даже непримиримых оппонентов в божественной природе барона Унгерна[72]. Более того, Бенедикт Маргенштерн настаивал на том, что великий бог войны, коим он мнил Унгерна, простер свою длань и над Третьим рейхом, и что без его благословения не мог появиться на свет и сам партайгеноссе Шикельгрубер[73].

Наличие столь опасных документов в частных руках и явно противоречащие официальной пропаганде воззрения ученого привели его к вынужденной эмиграции и передаче бесценных материалов в личное хранилище Рудольфа Гесса. На этом пути архива и архивариуса расходятся. Как известно, в 1941 году Гесс вместе с архивом пытался высадиться в Великобритании, небезосновательно предполагая выторговать себе жизнь в обмен на документы. Молодой исследователь Юстас Маргенштерн выдвинул гипотезу, согласно которой, в находившейся у Гесса части архива содержалось детальное описание будущих событий Второй мировой войны, что не могло не заинтересовать Черчилля[74]. Впрочем, надеждам Рудольфа Гесса не суждено было воплотиться в жизнь – то ли вследствие ошибки пилота, то ли в результате сознательного саботажа сейф с архивом приземлился в Северном море и был навсегда утрачен. Вероятно, этим объясняется самоубийство Гесса, не пережившего трагедии.

В конце 40-х годов Бенедикт Маргенштерн снарядил ряд экспедиций в Северное море, пытаясь пальпировать дно эхолотом. Потерпев неудачу, он вернулся в США и вскоре стал любимцем американских телезрителей как победитель интеллектуального шоу «Цена вопроса – 64 тысячи долларов». Скандал, связанный с подтасовкой вопросов в телешоу, не затронул репутации Бенедикта, а счастливая и богатая старость позволила ему предать забвению патологические идеалы своей бурной молодости.

Непримиримым врагом и бескомпромиссным оппонентом Бенедикта был его младший брат Вильгельм, основатель антисакральной унгерналистики. Вильгельм Маргенштерн, борец за мир и разоружение, вступивший в СДПГ под влиянием расправы над Матиасом Эрцбергером, депутат Рейхстага, засыпавший с Веймарской конституцией под подушкой, – он был категорическим противником трансцендентальной теории происхождения Р. Ф. Унгерна. Вильгельм неоднократно заявлял, что барон отказом от проведения демократических выборов в Народный Хурал Монголии запятнал идею правового государства и гражданского общества. Он не раз инициировал в Рейхстаге проект резолюции публичного осуждения Унгерна, отлично понимая, что это повлекло бы за собой автоматический запрет деятельности НСДАП в Германии. Целеустремленность, столь свойственная Маргенштернам, вела Вильгельма к победе – в 1932 году ему удалось добиться открытого рассмотрения «дела Унгерна», для чего он доставил в здание Рейхстага материалы своего архива. Реакционные круги не могли смириться с поражением, и накануне слушаний помещение с засекреченными документами было подожжено и выгорело дотла, впрочем, как и само здание Рейхстага. Современные унгерналисты, в том числе Эрнст Маргенштерн, считают, что основным оправдательным доводом на Лейпцигском процессе для Георгия Димитрова послужило его откровенное пренебрежение личностью Унгерна, чем не мог похвастаться его тайный поклонник Мариус ван дер Люппе[75].

Лейпцигский процесс стал поворотным моментом в жизни Вильгельма Маргенштерна. В 1933 году он вступил в Коминтерн и вскоре бежал в Советский Союз. После нескольких лет необъяснимого молчания он приобрел всеобщую известность как исполнитель главной роли в спектакле Герберта Раппопорта «Доктор Мамлок». Печальное предзнаменование Керенского, не взирая на горькую иронию Шульгина, вновь оправдало себя: политик превратился в актера. За кадром осталось лишь облако из букетов поклонниц и листков с автографами, давшее возможность Вильгельму, словно обладателю сказочного цеппелина, воспарить над реальностью парламентских выборов и безотчетным пафосом политических заявлений, так тяготивших его агонистическую юность.

Гедеон Маргенштерн последним из братьев вступил на тернистый путь унгерналистики. Бурные сражения старших представителей династии обошли его стороной, равно как и политические баталии, коими сопровождались агония Веймарской Германии и рождение Третьего рейха. Гедеон, художник по профессии и по природе, посвятил свою молодость созданию пустынных пейзажей, подобно Казимиру Малевичу, заслоняя цветущие оазисы и витиеватые конструкции оросительных сооружений толщами песка и парадоксально-отталкивающими фатаморганами. Эстетическое мироощущение позволяло ему игнорировать общественное мнение, взывавшее к нему как к третейскому судье в спорах Бенедикта и Вильгельма, но в конце концов и Гедеону вслед за братьями по крови и науке пришлось снизойти до пыльных фолиантов архива. По истечении нескольких месяцев (дней? часов?) Гедеоном Маргенштерном была сформулирована квазиперсоналистская парадигма унгерналистики, справедливо названная современниками «ударом в мягкое подбрюшье науки». Гедеон отрицал не только божественную природу барона Унгерна и материальность Народного Хурала, но и самого Унгерна, его личность, биографию и творчество[76].

Агностицизм квазиперсоналистов, пропагандируемый маргинальными элементами и завоевавший сердца «золотой молодежи», по меткому выражению Геббельса, «паразитировал на неокрепшей арийской психике, направляя грозную поступь потомков Арминия в клиники Альфреда Адлера». Начавшиеся после заявления рейхсминистра репрессии привели к разгрому школы квазиперсоналистов. Сам же Гедеон Маргенштерн своевременно покинул Германию, направившись на этюды в Ливию, где вскоре стал парадным портретистом Эрвина Роммеля. Дружба с полководцем спасла художника. По свидетельству публициста Шарлотты Маргенштерн, фельдмаршал лично разорвал ордер на арест и препровождение Гедеона в Маутхаузен, лишив его возможности знакомства с печальной судьбой генерала Карбышева[77]. Эрвин Роммель принял деятельное участие и в судьбе архива сына барона Унгерна. Известно, что летом 1943 года он направил эмиссаров к главе американской разведки в Швейцарии Алену Даллесу, но когда тот, держа в уме неудачу «миссии Гесса», в ультимативной форме потребовал предоставления фотокопий архива, германская сторона свернула переговоры. Достоверным фактом является и то, что заговорщики (в числе коих был Роммель), готовившие в 1944 году антигитлеровский переворот, выступали под демагогическим лозунгом опубликования документов архива.

После неудачного мятежа и самоубийства Роммеля архив пытались разыграть в дипломатической партии в феврале 1945 года. Некто генерал Вольф в беседе с Даллесом упомянул, что представляет – ни больше, ни меньше – новых владельцев архива. Версию срыва переговоров советской контрразведкой, не принимаемую во внимание специалистами, оставим для дальнейшей кинематографической эксплуатации. Подлинной причиной послужила долгожданная находка архива, укрытого в кивории христианского храма в Бизерте. Тогда же, в обстановке строжайшей секретности, он был переправлен в США, где пребывает и поныне. Единственная из трех уцелевших частей архива, к радости мирового научного сообщества, хранится в полной безопасности в сейфах северной башни нью-йоркского торгового центра[78]. Что же касается Гедеона Маргенштерна, то он, в отличие от братьев, потерявших вверенные им документы, предпочел затеряться сам. Возможно, и сейчас он живет посреди Ливийской пустыни в пестрой компании парадных портретов Эрвина Роммеля и неспешно листает «Зеленую книгу», постигая суть бедуинских свобод.

ГЛАВА IV

Период господства фашистской идеологии в Германии пагубно отразился на развитии унгерналистических знаний. Унгерналистика в данном случае не являлась исключением из правил, более того, на ее примере можно рассмотреть эволюцию гуманитарной мысли как таковой, поскольку унгерналистика в своём роде архетипична, эта наука потенциально способна вобрать в себя весь комплекс накопленных человечеством гуманитарных знаний. Необходимо отметить, что объективные причины кризиса были усугублены субъективными. Унгерналистика оказалась на грани катастрофы во многом благодаря вульгаризации ее самими исследователями. Если отцы (братья) основатели, несмотря на общеевропейский хохот и свои весьма ограниченные, хотя и не лишенные блеска, возможности, все же понимали, что имеют дело с великой наукой, то их потомки попытались сделать из унгерналистики безмолвную служанку. К счастью, наука оказалась не такой беззащитной, как могло показаться на первый взгляд. Впрочем, во избежание обвинений в гилозоистической трактовке знания, перейдём непосредственно к изложению событий.

Первый удар по фундаменту унгерналистики нанес Доминик Маргенштерн, сын Бенедикта Маргенштерна, унаследовавший от отца страсть к гностическим экзерсисам, еще более развившуюся в нем под воздействием пьянящей идеи новой Германии, управляемой сверхчеловеками. Таким сверхчеловеком являлся и сам Доминик. Пройдя путь, предначертанный ему с малолетства перстом фюрера, и проявив при этом недюжинные способности и рвение, он миновал одним прыжком десяток ступеней служебной лестницы и оказался в центральной канцелярии Ahnenerbe. Молодой сотрудник, не сомневавшийся в своих сверхвозможностях, не остался в тени и на новом поприще: им был разработан план экспедиции отряда Ahnenerbe в Непал с целью похищения принцессы рода Притхви-Нараян-Шаха. Этот успех позволил Доминику лично возглавить операцию «Тень барона», суть которой заключалась в нагнетании общеевропейской истерии вокруг имени барона Унгерна. С этой целью в Берлине, а впоследствии и в других европейских столицах была создана разветвленная сеть тайных организаций сектантского типа, препятствовавших научным исследованиям. Образовавшийся вакуум Доминик поспешил заполнить новой «революционной» теорией. В крайне идеологизированной брошюре «Теогония ХХ века» он не только реанимировал трансцендентальные концепции своего отца, но и попытался доказать божественное происхождение сына барона Унгерна, за что его сторонники за рубежом получили иронично-язвительное прозвище «филеокветане». Обладая безграничными ресурсами рейха и фантастической целеустремленностью, Доминик, несомненно, добился бы победы, но провидение распорядилось судьбой сверхчеловека иначе. 12 февраля 1934 г. при выполнении особого партийного поручения Доминик Маргенштерн был растерзан на улицах Вены разгневанной толпой пьяных шуцбундовцев.

Небезынтересные подробности смерти Доминика приводит современный исследователь Чарльз Маргенштерн. По свидетельству очевидцев, допрошенных венской уголовной полицией, беспорядки, начавшиеся в местной пивной «София», были спровоцированы неким Янгом Штернбергом, с фатальным вмешательством коего так или иначе столкнулись все представители этого поколения Маргенштернов. Необходимо упомянуть и еще один факт. Чарльз Маргенштерн знакомит читателей с фразой, сказанной его дедом Гедеоном, который был настолько потрясен смертью племянника, что не сразу нашел нужный язык:

"Τετελεσται… Heu miserande puer… Voilа ou menent les mauvais chemins!"[79]

Но все же, успокоившись с помощью бокала Vichi-Celestins[80], глубокомысленно добавил:

«Потрясающе! Вакханки растерзали Торквемаду, не успевшего взять в руки факел. Эта смерть ужасна своей нелогичностью, но, по-моему, весьма изящна, и даже гуманна. A propos, mon cher[81], посмотри, пожалуйста, что там Достоевский говорил о слезинке младенца… Спасибо!»[82]

Пройдя крещение огнем безумных салических ритуалов в середине 30-х годов, унгерналистика погрузилась в смрадное болото дешевых дамских духов и будуарных откровений эмансипированной части света. Появившиеся в эмигрантских обществах Парижа так называемые «амикошонские источники» теоретик унгерналистики Цецилия Маргенштерн связывает с глубочайшим кризисом феминистического движения в Европе. По ее мнению, в этот период женщина ХХ века практически добившаяся возможности равноправного соперничества с погрязшим в противоестественных страстях и модернистском угаре мужчиной, стала ощущать определенный дискомфорт и двусмысленность своего положения. Эклектическое стремление исполнять функции мужчины на форуме и функции женщины в конклаве привело Избранные главы монографии Бальтазара Хундберграбена к рождению феномена «вамп-куртизанки»[83]. Именно к этому типу женщин относилась Ева Маргенштерн (урожденная Кацнельбоген), современница Хелены Берты Амалии Рифеншталь и Марии Магдалены фон Лош.

Изначально пришествие в унгерналистику «девушки, живущей на собственные средства» было воспринято скорее как шутка, нежели как реальная опасность. Ева утверждала, что является внебрачной дочерью Вильгельма Маргенштерна, рожденной в 1919 году в одном из марсельских домов терпимости девицей Евой «Вишневый ликер» и получившей от матери фамилию Кацнельбоген. Enfant de vieux pavés de Marseille[84] не только заявила свои имущественные права на архив бежавшего из Германии Вильгельма, но также настаивала на том, что сама обладает еще более важными документами, в том числе, архивом самого барона Унгерна, доставшимся ей от «мамочки». В доказательство своих слов Ева опубликовала в немецких эмигрантских газетах ряд сенсационных материалов[85] – так на свет появился комплекс источников, названных впоследствии «амикошонскими».

Автор термина, ведущий унгерналист-археограф Сорбоннского университета Хельмут Маргенштерн, проведя детальный анализ документов, распространенных Евой, пришел к выводу, что хотя они и касаются реальных событий из жизни барона, тем не менее, не затрагивают его творчества и мировоззрения. В материалах перечислялись многочисленные факты биографии Унгерна, но трактовка его поступков либо отсутствовала вообще, либо напоминала вульгарную пародию на мысли великого эстета. Возможно, противоречие осталось бы неразрешенным, но к счастью Хельмут Маргенштерн был не только практическим унгерналистом, но и теоретиком унгерналистической методологии. Трудясь над «архивом Евы», он разработал и впервые применил метод гиперболизации, суть которого сводилась к тому, что ученый трактовал в панегирическом ключе любую информацию, полученную из источника, более того, он теоретизировал, обобщал и развивал даже, казалось бы, совершенно безумные или бессвязные мысли[86]