Читать книгу Слева от солнца - Олег Раин - Страница 3

В уже тронувшемся вагоне Генка прижался лицом к стеклу, хмуро всмотрелся в проплывающую мимо вереницу разномастных крыш. Центр города тонул в пасмурной низине, – родина провожала несостоявшегося героя с обычным равнодушием. И то сказать – мегалополис. Словечко – самое то! Скучные холестериновые дома, зажатые зданиями улицы-сосуды и суетный ток машин-тромбоцитов. Задуматься, так город давно болен тромбофлебитом – тем самым, о котором рассказывал Стас. Всюду пробки и смог, а где их нет, там упыри вроде того же Окулиста, Шуши или живчика, что заглядывал с участковым пугать Генку.

Поезд побежал веселее, проводница загремела подстаканниками.

– Чаек, чаек! – обрадовалась незнакомая девочка в конце вагона. И даже запрыгала по узенькому проходу на одной ножке. Глядя на нее, Генка ощутил укол зависти. Вот кому по-настоящему хорошо! И никаких вам жизненных ребусов. Принесли чай с красиво упакованным рафинадом – и уже повод для веселья.

Вспомнился другой чай – вчерашний, с родителями. После вечерней смены отец выглядел уставшим и как обычно – совершенно безучастным. Он и кружку с чаем порой не доносил до рта – то ли забывал отпить, то ли не хватало сил. И обвинительную речь матери отец выслушал с тем же унылым покорством. Во всяком случае, на роль адвоката он совершенно не тянул.

Сколько себя помнил Генка, он всегда жалел отца. За его вечную усталость, за скорбные морщины на лбу и в углах рта. А вчера парнишка вдруг понял, что это не просто вымотанность, это нечто худшее. Правду говорят: кого-то жизнь гнет, а кого-то ломает, кто-то спивается, а кто-то садится в тюрьму. Отец не спился, но все же сломался. И первый надлом, судя по всему, случился давно – может быть, тогда, когда впервые отец осознал, что не в силах подняться выше инструментальщика третьего разряда. А может, тогда, когда узрел первую трещину между собой и матерью.

Генка по сию пору не понимал, каким образом они сошлись – маленький невзрачный рабочий с пэтэушным образованием и яркая статная студентка, мечтавшая о начальнической карьере с непременными загранкомандировками и летними отпусками на теплое взморье. Скорее всего, подшутила судьба-злодейка. Над тем и другим. И оба оказались в проигрыше, в лузерах, до конца так и не осознавших, что жизнь их изначально помечена клеймом неудачи. Им бы опомниться и разбежаться, да появился Генка. Нежданно и негаданно. И семья не развалилась. Отец проявил безволие, мать – слабину. Маленький несмышленыш Генка умудрился склеить не склеиваемое, и супруги на долгие годы вынуждены были отказаться от чего-то иного, возможно, более главного и важного в их несостоявшихся жизнях…

– В картишки? – разбитной малый с кривым приплюснутым носом, играя колодой, быстро перемещался по коридору, бесцеремонно заглядывал в купе. Люди одинаково качали головами.

– Напрасно! Очень даже напрасно!..

Генка посторонился, пропуская картежника мимо. Потоптавшись немного, вернулся в купе на свое место…

Больше всего он рассердил вчера, конечно, мать. Как ни крути, а вчерашняя студентка выбилась все же в небольшие, но начальники, а начальники редко бывают терпимыми. Волнуясь, мать повышала голос, то и дело срывалась на крик, лицо ее покрывалось некрасивыми пунцовыми пятнами, руки начинали трястись. Отец же продолжал глядеть в пол, и жилистые его ладони грели остывающий чай, бессмысленно оглаживали бока кружки.

– Все, попил нашей кровушки, хватит! Пойдешь на работу, как миленький…

– Брось, Тань, – тихо просил отец. – Какая там работа…

– Нормальная! Устрою курьером, и забудет всю эту дурь.

– Ты про компьютеры? – поинтересовался Генка.

– Про что же еще?

– Ну, я не знаю… Дурью обычно называют другие вещи. Колеса, например, марихуану, снежок.

– Похохми мне еще, похохми! Остряк-самоучка. Ничего, поработаешь до сентября, живо поймешь, почем он – настоящий хлебушек!

– Это за три-то тысячи?

– Другие и трех не получают. А ты… Больно легко живешь! Сидишь тут на всем готовом – еще и свинячишь. Правильно, что интернет тебе отключили.

– Меня еще и посадить грозились, – хмыкнул Генка.

– И правильно сделают!

– Зачем же тогда устраиваться в курьеры? В тюрьме курьеры без надобности.

– Обормот! – мать заплакала, а кадык на отцовской шее судорожно задергался. Кружка с чаем в очередной раз замерла, не добравшись до рта.

– В деревню ему, Тань, надо, – сипло сказал отец. – В какую-нибудь глушь. Может, даже к моим отправить.

– К твоим? Но это ж такая дыра!

– Вот и хорошо. Чем дальше, тем лучше.

– Может, тогда на Кипр? – немедленно отреагировал Генка. – Тоже не близко. Паспорт у меня есть, виза там не нужна, отсижусь, пока то да се. Как Горький, типа…

Отец посмотрел на него странно, а мать взъярилась еще больше.

– Куда скажу, туда и поедешь! Хоть на кудыкину гору!..

Поток слов возобновился, и Генка покорно скрестил на груди руки. На кудыкину гору – так на кудыкину гору, в дыру – так в дыру. Ему как-то враз стало все равно. Пусть отправляют, куда хотят. И плевать на всех оптом! На Кипр, на Окулиста с Шушей, на участкового и трусоватых родителей! Как-нибудь проживет и без них. Как, кстати, и жил до сих пор…

Подойдя к наклеенному на дверь расписанию, Генка принялся искать свою станцию. Пальцем пробежал Туринск, еще с десяток станций, не найдя, заскользил обратно. Ну да, вот оно – Заволочье. Та самая кудыкина гора, на которую его сплавили. И не гора даже, а нора. Точнее – дыра, как безжалостно определила мать. И не станция, а полустанок… Имечко, кстати, вполне подходящее – Заволочье. То есть, место, куда волокут за волосы и подгоняют пинками. Хочешь, не хочешь, а отправляйся. Тем более что Генке от Заволочья нужно будет еще пилить и пилить. Отец не зря помянул про глушь. Ох, не зря! Имеется ли в искомой дыре интернет, даже спрашивать было глупо. Остается надеяться, что водопровод, газ и электричество там работают исправно.

– А если придут эти… – отец шевельнул сухоньким плечом, – объясним, что ничего не знаем. Ты же сам мог придумать про отъезд, верно?

Генка на такое предположение едва не рассмеялся. Но промолчал.

– Скажем, что парень взрослый, – поддакнула мать, – путешествует, где хочет. Отправился в поход или на рыбалку…

– Лучше скажите, что уехал в Турцию, – не удержался Генка, но, взглянув на дрожащую в материнских пальцах бумажку, осекся. Похоже, всю эту чехарду предки его приняли близко к сердцу. И действительно, перепугались до колик. Может быть, за себя, а может, и за него. Зря, наверное, дядя Саша звонил им. Не устроили бы этого спектакля с чаепитием…

У одних получаются веселые истории, у других мрачные. Скажем, Пашка, одноклассник Генки здорово травил анекдоты. Даже от самых бородатых и неказистых хохм народ школьный икал, пукал и по полу катался. У Генки так не выходило. Он даже комплексовал по этому поводу. А однажды перестал. Когда понял вдруг, что умеет рассказывать о страшном и загадочном. Его тоже стали слушать, но без смеха, затаив дыхание и раскрыв рты. С появлением интернета Генкина тяга к всевозможным тайнам вроде исчезнувших цивилизаций и затонувших городов только усилилась. Он оказался неплохим поисковиком, умудряясь выискивать в сети то, мимо чего проходили другие. Взять тот же Титаник, – наверное, даже пингвины про него слышали, а кто слышал про затонувшую на Черном море «Армению»? Да практически никто. А ведь утонуло на теплоходе вчетверо больше, чем на «Титанике»! Шесть тысяч душ! И не спасся никто! Жуть, если вдуматься. Кроме того, исчезло ялтинское золото, а перевозили его немалое количество, погиб весь медперсонал тогдашнего осажденного немцами Крыма. Так или иначе, но судно легло на полуторакилометровую глубину, и более ничего о нем не было известно. Кто его бомбил, кто торпедировал, сколько именно золота перевозили на теплоходе, – все по сию пору скрывала морская мгла. В эту самую мглу и нырял дотошный Генка, выцеживая тайны, порциями выпуская их в свет. Но сегодня он сам, точно корабль, получивший пробоину, погружался неведомо куда, уходил все дальше от поверхности и родной пристани…

На очередной станции, в купе подсел старичок – сморщенный, как усохшая груша, седенький и сгорбленный. Пристроив тряпичную сумку, вежливо попросился к окну. Генка про себя выразился не самым приличным образом, но место все-таки уступил. Оказывается, старичок хотел помахать ручкой остающейся на перроне старушке. Та без конца утирала земляное личико платком и старческой щепотью быстро крестила окно. Глядя на нее, захлюпал носом и благостный сосед.

Генка подумал, что еще вчера он бы от души повеселился такой картинке, но сегодня душа не смеялась. Кто знает, может, там за окном оставалась не приятельница старичка, а близкая родственница – сестра, например. И вот разъезжались два божьих одуванчика, может быть, всего-то по соседним деревням, но, вполне возможно, и навсегда. Потому и ревели в три ручья, не стесняясь окружающих.

Генка вгляделся в личико за окном, украдкой посмотрел на плачущего соседа. Старики и впрямь были похожи. А может, он просто не умел их еще отличать?

Очередной попутчик, кряжистый, благоухающий пивом и семечками, с охами-вздохами распихал по полкам многочисленные чемоданы и, нервно поегозив на скамье, потянулся рукой к радио. Динамики заиграли хрипло, но песенку Гена тотчас узнал. Конечно же, «АББА», легендарный квартет из Швеции. Вот и эту песню он когда-то уже слышал, хотя не понимал в то время ни словечка. Английский стал доступным только сейчас.

«I can still recall our last summer,

I still see it all

Walks along the Seine, laughing in the rain

Our last Summer

Memories that remain».

Генка с удивлением прислушивался к мелодии и к себе. Он, в самом деле, все понимал! Ну, не все, конечно, но верную треть. И дело было даже не в школьном английском, – язык он освоил, как многие другие, ныряя в «нет». Кто ползает по сети, без английского не обходится. И слова старой песни неожиданно раскрывались подобием цветка, наполняли ароматом маленькое купе, мало-помалу стягивали горло опаловыми печальными бусинами.

Потому что пелось про лето. Последнее, а значит, и про него.

Никогда раньше подобное не приходило Генке в голову, а сейчас вдруг пришло и пригвоздило подобием шпаги – точно и больно. Впервые он ощутил, что тоже стареет! И даже не столько стареет, сколько приближается к тем годам, к тому возрасту, о котором, верно, и горевал седой соседушка. Потому что четырнадцать лет – это уже не детство. И что-то, верно, уходит с этим временем навсегда. То есть в памяти, возможно, и остается, но память – это все лишь память: нейроны, ячейки и гигабайты, силящиеся сохранить убежавшее. Но человек – не компьютер, и жить ему приходится в реальном времени. А значит… Значит, Генка уезжал не просто из родного города и семьи, – он уезжал из детства. Наверное, про это и пели популярные некогда шведы. То есть поминалось у них и про Париж, и про круассаны, и про Эйфелеву башню, но главной темой было все-таки лето – последнее и единственное.

Продолжая машинально переводить слова песни, Генка попытался вообразить свое будущее и не смог. То есть, конечно, за четырнадцатым летом последует пятнадцатое, а за пятнадцатым – шестнадцатое, но все это обещало произойти не скоро и совсем в иной жизни. Нынешнее лето, уже надкушенное, с неприятной червоточинкой, покачивалось и проплывало в вагонном окне, постепенно занимало свое законное место в череде уходящего.

В той череде, что именовалось детством.

***

Станцию свою Генка едва не проспал. Так уж вышло, что добрых полночи он пролежал на верхней полке, уставившись в окно. Мимо тянулись города и деревушки, станции, полустанки и какие-то совсем крохотные хуторки. Все это были новые и новые километры, удаляющие его от родного города. Казалось, натягивается невидимая струна, что связывала его с домом, и Генка с ужасом ждал, когда же она порвется. Но она все почему-то не рвалась, и оттого становилось только больнее.

Колеса мерно постукивали на стыках, и, вторя им, постукивали Генкины зубы. Лежать все время на животе оказалось не слишком удобно, но иначе пришлось бы отвернуться от окна, а отворачиваться не хотелось. Глядя на приземистые здания вокзалов, на людей, бредущих по незнакомым улицам и перронам, на светофоры и коробки путевых трансформаторов, парнишка тщетно пытался представить себя вне привычных стен, без сети и компьютера, один на один с незнакомым миром. Ведь мог же он родиться не в Екатеринбурге, а в каком-нибудь Янауле или Шамановке! При одной этой мысли Генка обмирал, и в груди само собой поднималось волнение, что навещало только в минуты, когда он всматривался в кадры, присылаемые диггерами, дайверами и сталкерами. Смешно, но в свои четырнадцать Генка впервые выезжал за пределы родного города! Чем-то это напоминало агорафобию – боязнь открытых пространств, которой страдал в детстве Стасик. Генка открытого неба не боялся, однако и нужды в путешествиях не испытывал. Та же сеть открывала доступ в любой уголок планеты, и на машины с самолетами подросток поглядывал с откровенным недоумением. Может, по этой причине и дергался кадык на шее отца, а мать безостановочно промокала платком глаза. Им эта ссылка тоже далась непросто. Потому что бросали сыночка – словно щенка с лодки. Зато и яиц наварили целую миску, намыли огурцов с помидорами, деньги заставили взять…

Вспомнив о деньгах, Генка кисло улыбнулся. Деньги – куцую стопку десятирублевок, он, конечно, взял, хотя так и подмывало сунуть их куда-нибудь на полку или даже в холодильник. Чтоб нашли, но не сразу. Был бы поглупее – обязательно так бы и сделал, но вовремя сообразил, что ничего хорошего из этого не выйдет. Найдут, подумают, что забыл, и совсем перепугаются. Ну, а то, что деньги у него есть – и деньги немалые, им знать совсем необязательно.

Странная штука! – вволю понаблюдав, как предки суетятся, собирая его в дорогу, как нервно штопают какие-то тряпки, роняют их на пол, бережно укладывают в рюкзачок, Генка впервые подумал, что не такой уж он чужой для них. Хоть и жили всегда насквозь параллельно, не пересекаясь и не растрачиваясь на любезности, но ведь встревожились – по-настоящему и искренне! Может, потому и не получилось вчера заснуть. Заснул он только сегодня и наверняка бы проспал свою станцию, если бы не проводница.

По счастью, о нужной станции хозяйка вагона помнила. Бесцеремонно растормошив подростка, она сунула ему в руки корешок билета и чуть ли не силой выпихнула из трогающегося поезда. Еще и крикнула вслед что-то веселое. То ли оболтусом назвала, то ли кем покрепче. Спросонья Генка даже обидеться не успел. Вяло помахал на прощание рукой и тут же чихнул.

Как бы то ни было, но он приехал. То есть – почти приехал, поскольку это было только Заволочье. Или все-таки нет?..

Генка с беспокойством завертел головой. Вот будет смеху, если обнаружится, что его высадили на другой станции!

Но проводница знала свое дело и не сплоховала. Генка не удержался и вслух озвучил надпись на желтой, украшающей фасад здания табличке:

– Заволочье, свердловская железная дорога…

Значит, все-таки то, что надо. Хотя и со своими непонятками. Городу вернули прежнее название Екатеринбург, а область с дорогами оставались свердловскими. Спрашивается, где логика? То ли экономили на надписях, то ли боялись запутать людей окончательно.

– Сынок, клубники не купишь? – старушка, одиноко сидящая на перроне, смотрела на него с надеждой. – Отдам за полцены.

Генка помотал было головой, но тут же передумал. Однажды он крепко отравился ягодами. Что-то там с плесенью переел и затемпературил. Живот болел жутко, таблетки приходилось глотать, уколы ставили. С тех пор к ягодам он охладел. Но больно уж кротко глядела на него старушка. Не уговаривала, не наседала, как делают это городские торговки. Отказали – и приняла, как должное. А поездов здесь с гулькин нос, – кто у нее что купит? И скиснет все на фиг – на такой-то жаре.

– Ладно, возьму немного… – Генка приблизился к бабуле. Торговаться не стал, и дрожащими руками она попыталась выбрать ему самое лучшее.

– Кушай, милок. Кушай, на здоровье. Все свежее, со своего огорода…

Вздымающееся солнце било прямо в затылок, и тень Генки, точно компасная стрелка, указывала верное направление. Поблагодарив старушку, он поправил на спине рюкзак и шаркающей походкой двинул к вокзалу.

Внутри здания было прохладно и тихо. Правую половину зала опоясывали старенькие складывающиеся сиденья, в стенке красовалось окошечко кассы. В левой половине разместился буфет – с нехитрым ассортиментом на полках, с огромным электрическим самоваром. Но более всего Генку позабавила гигантская печь, темными боками выпирающая разом в оба зала. Кажется, такие именовали голландками. Верно, завез тот же Петр Первый. Мало ему было табака, так еще и печки заставил перекладывать! Сердитое было время, клыкастое, хотя… Курных-то изб тоже хватало! Вся Россия, считай, в таких жила – с полками-сыпухами для сажи, с дырами-дымогонами, совершенно не похожими на привычные трубы. Потому, верно, и не курили, что топили по-черному. А Петр взял и переиначил все.

Генка погладил печь – все равно как циркового слона. Бок был прохладный и шершавый. Печной «слон» спал. Хотя, возможно, в особо лютые зимы печь снова пробуждали от спячки.

Скользнув глазами по висящему возле печи расписанию, Генка без труда отыскал ближайший поезд до Екатеринбурга. Даже азартно полыхнуло в голове – а не купить ли билет обратно? Взять и уехать из этой дыры домой. Все равно ведь никто не узнает!

Генка даже поглядел в сторону кассы, но в эту минуту забренчала ложечками буфетчица, и, совершив незамысловатый выбор, парнишка зашагал к буфету.

Творожники, кулебяки, сдобные булочки и рулеты он легко бы сейчас обменял на какую-нибудь отбивную, но ничего мясного не было. Какой-то выцветший салатик непонятного происхождения, картофельное пюре и ничего больше. Чуть в стороне – полки с журналами и бытовой утварью, наборы бигуди, женский лак и тут же рыболовные снасти…

– А сосиски у вас есть?

– Кончились, – жизнерадостно отозвалась буфетчица – плотная тетечка с крупной завивкой и смуглыми руками. – Зато выпечка всегда свежая. Из местной пекарни. Бери, пока не закрыли.

– А хотят закрыть? – вежливо поинтересовался Генка.

– Уже не хотят, – закрывают. Считай, последний месяц работают.

– А дальше что?

– Дальше привозной будет. Хлебушко-то! – тонким дребезжащим голоском отозвался сидящий за ближайшим столиком старик. Слово «хлебушко» он протянул таким тоном, что сразу стало понятно, как он относится к закрытию пекарни. – Теперь из города повезут. Там у них целый хлебозавод. Так что химией теперь будем питаться.

Гена купил у буфетчицы стакан чаю с творожником, присел к старику за столик. Осмотревшись, разглядел еще одного «боровичка» с бородой. Этот спал на лавочке, чуть приоткрыв рот. Руки скрестил на груди, как какой-нибудь полководец, наружу выпирали старенькие наградные планки.

«Что-то многовато кругом старичья, – мельком подумал Генка. – В вагоне, на перроне, здесь – прямо профилакторий какой-то…»

Между тем, сосед тоже жевал какую-то булочку, а чай пил шумно, с частыми хлюпами.

– Раньше пекарни по всем селам водились, – шамкая, сообщил он. – Из настоящей муки хлебушек выпекали. Ржаной да пшаничный (старик так и сказал – пшаничный). А теперь что? Люди работают на том же мукомольном, – рассказывают, будто сами не знают, что сыплют в мучицу. Им привозят в мешках, они и сыплют!

– Наверное, ароматизаторы с консервантами, – подсказал грамотный Генка.

– Во-во! Может, специально и сыплют. Травят всех потихоньку.

– Чего ерунду-то мелешь, Семеныч! – фыркнула из-за прилавка буфетчица. Кудряшки ее смешливо колыхнулись. – Кому вы нужны?

– Именно, что не нужны. А то ведь есть-пить просим, гундим… – Семеныч аккуратно смел со стола крошки, отправил пригоршней в рот. – Ты, Нюська, на зарплату живешь, потому не понимаешь. А нам ведь и пенсии надо носить, и почту с газетами. А тут вона как все просто – насыпал какого-нибудь дуста в муку, и порядок на корабле!

– Вас простым дустом не выведешь, – Нюська навалилась на прилавок, уютно сложила смуглые руки под полной грудью. – Как тараканы живучие! Так что не расстраивайся!

– Да я не расстраиваюсь. Мне ить чего? Мне долго-то не мучиться. Вас жалко, парнишку вон. Смотри, какая худоба! Тоже, наверное, из города.

– Из города, – подтвердил Генка.

– Ну вот… Вы же хлеба там нормального не едите. Раньше – как купил булок десять – для кроликов, коров, для себя, значит, – поставил на тумбочку, и никаких тебе хлопот. Он и через неделю вкусный да мягкий – безо всяких хлебниц. А ваши городские батоны я знаю… Через день сохнут, в рот брать противно. Через неделю ровно кирпичи становятся…

– У меня же ягоды есть! С помидорами! – вспомнил вдруг Генка. Такая уж атмосфера образовалась в зале. Никто никого не стеснялся, все были своими. – И яйца с огурцами. Угощайтесь! – он живо извлек из рюкзака кулек со снедью. – Хлеб, правда, городской, зато остальное – все свежее. Давайте, в самом деле, а то испортится.

– Яички – это хорошо, – не стал отнекиваться дед. Взяв одно, постучал желтым ногтем по скорлупе. – Из таких зефир раньше делали.

– И сейчас делают, – хмыкнула Нюська.

– Делают они, как же! – Семеныч подмигнул Генке все равно, как союзнику. – Пробовал я ваш зефир – сахар голимый! Раньше не докладывали, и вкус был интересный. А сейчас лизнуть страшно. Газировку, кстати, тоже пить не боялись.

– Сейчас боишься, что ли? – подала голос Нюська.

– Газеты читать надо, – Семеныч прикусил сразу половину яйца, зажевал беззубым ртом быстрее. – Там давно уж прописали: сахара нынче нет, – один сахарозаменитель, и в газировке, как в этой твоей пепси-коле – аж четыре ложки на стакан! А раньше две клали. Значит, что? Значит, кариес и привыкание.

Генка взглянул на старика с уважением. Не таким уж старым мухомором тот оказался!

– А еще соя кругом, чай в пакетиках с краской напополам, мед искусственный, – Семеныч управился с первым яйцом и взял помидор. – Это ж ни поесть, ни попить! У тебя вот раньше одеколон стоял, и где он теперь?

– Дезодорант есть.

– Ага, за сто рубликов пузырек! Зачем он такой нужен?

– А ты не пей, ты мажься.

– Если я помажусь, мне еще хуже станет! – Семеныч жизнерадостно засмеялся, и Нюська охотно ему подхихикнула. Глядя на них, Генка тоже заулыбался.

– А где тут у вас автостанция? – спросил он. И не кого-то конкретно, а всех разом. Здесь это, судя по всему, было нормой. – Мне до Соболевки надо.

– До Соболевки? – Семеныч прищурился, отчего лохматые его брови сошлись на переносице, сделав старика похожим на филина.

– До Соболевки седьмой автобус ходит, – опередила старика буфетчица. – Прямо здесь за вокзалом и останавливается.

– Здорово! – обрадовался Генка.

– Только он редко ходит. Через день, что ли?

Похожий на филина Семеныч покачал головой.

– Уже и не через день. Ныне лето, значит, в понедельник и четверг. А седни у нас вторник.

– Пешком тебе, парень надо, – посоветовала Нюська. – Не ждать же автобуса.

– А далеко это? – настроение у Генки на пару делений опустилось.

– Да километров десять будет, – раздумчиво протянул Семеныч и жилистой ладонью отер рот. – А может и все шешнацать.

– Чего шестнадцать-то! Не пугай парня. – Нюська фыркнула. – Километров семь-восемь, не больше.

– Это она нам с тобой, а? – Семеныч усмешливо кивнул в сторону буфетчицы. – Небось, ни разу пешком не хаживала, а туда же – советует!

– Зачем мне пешком? Меня кавалеры на мотоциклах возят.

– Во-во! На мотоциклах. А я тут все своими ходулями перемерил. И до Соболевки хаживал, и до Северухи. Там же речка – Турузбаевка, а тут, значит, Кумарья. – Старик ребром ладони прочертил на столе невидимые линии. – Вот туда и гоняли на рыбалку. Сейчас, конечно, не то, а раньше и поудить можно было, и сеть раскинуть. Клевало хоть на хлеб, хоть даже на голый крючок!

– Ага, скажешь, – на голый крючок! – хмыкнула Нюська.

– Это вы, девки, на голый крючок вовек не клюнете, а рыба – она, небось, поглупее будет. Так что ловили и за жабры, и за хвост. Вода ж прозрачная была, сами выбирали, кого подсекать…

– Ты, парень, меня послушай, – перехватила инициативу Нюська. – Как выйдешь с вокзала, сразу сворачивай направо. Да тут у нас всего две дороги, не перепутаешь. Сначала вдоль железнодорожного полотна, а после она налево идет.

– А про мостик-то не сказала! – ревниво возмутился Семеныч. Ему тоже хотелось быть наставником и проводником.

– Мостик он сам увидит, разберется… – Нюська высвободила из-под груди руку и тоже зачертила по прилавку. – Там у нас овражек, а через него мост деревянный, – вот после него и начинается главная дорога.

– Шоссе, что ли?

– Какое шоссе, проселочная, конечно…

– Повезет, так попутку поймаешь, – пожелал старик. – А нет, сам дойдешь, не рассыплешься.

– Только на голову что-нибудь накинь. Солнце вон какое, а ты непривычный, городской.

– Платок ему, что ли, подвязывать? – фыркнул Семеныч.

– Зачем платок, пусть лопушком прикроется.

– Лопушком… Сама ты лопушок! Ничего с ним не сделается. Тут всего-то часа два ходу.

– Тогда прямо сейчас и иди, не жди солнцепека…

Совет был мудрый, и Генка торопливо упаковал свой рюкзак.

– Спасибочки! – поблагодарил он всех разом.

– И тебе не хворать…

***

Шагать по пыльной дороге оказалось не так уж сложно. Ноги шлепали по утрамбованной и пропеченной солнцем земле, за Генкой стлался пыльный шлейф – все равно как инверсионный след за самолетом. Мостик он миновал, а посеревшие от времени избушки рассматривать не стал; этого добра хватало и на окраинах Екатеринбурга, да и пугали немного позвякивавшие цепями псы. Пусть за заборам, а все одно неприятно. Лая, как и грубой мужской ругани, Генка никогда не любил.

Вскоре бревенчатые постройки Заволочья остались позади, он оказался в поле. Раньше здесь, вероятно, засевали зерновые, теперь же дымилось дикое разнотравье. Розовые, белые и желтые цветочки – попросту говоря, растения, большинства которых Генка откровенно не знал. Разве что вездесущую полынь да ромашки с крапивой. Кое-где вперемешку с похожими на крохотные колокольчики бутонами, неухоженный и рогатый, топорщился старый знакомец репей. А где-то совсем уж далеко паслись лошади. Порой до Генки доносилось их приглушенное ржание, и всякий раз он замирал, даже останавливал шаг. Чепуха вроде, а в груди что-то екало, словно не лошадей он видел, а каких-нибудь сказочных драконов.

Солнце начинало припекать всерьез, и, припомнив совет буфетчицы, Генка свернул лист лопуха косынкой и подобием панамы натянул на голову. Оттопав примерно с километр, подумал, что неплохо было бы проехать весь путь на лошадке. Шестнадцать кэмэ – это примерно четыре лье, и в прежние времена на лошадях такую дистанцию одолевали меньше, чем за час. Если же пешком, то впятеро дольше. Хотя могла оказаться права и буфетчица, а тогда дорога вышла бы короче…

Путь Генке нахально перебежал пушистый зверек. Возможно, суслик, а может, и хомяк. Но не крыса, это точно. В последние годы крыс в Екатеринбурге развелось бессчетно. Иной раз у мусорных контейнеров можно было увидеть целые семейства. И ведь здоровенные вымахивали – чуть ли не с кошку величиной! Кстати, те же кошки к контейнерам и приближаться боялись.

Генка в очередной раз поправил сползающий с головы лопух. Тоска, ослабевшая было в буфете, навалилась с новой силой. Куда и зачем он шел? Каких-таких приключений ожидал? Может, в самом деле, есть невидимая пуповина? Привязывает к месту, где родился, и болит, ноет, пока не вернешься. Может, плюнуть на все и вернуться обратно? Снять скромненькую квартирку, обзавестись «нетом» и затаиться? В розыск его, конечно, не объявят, а при случае да с удобных ай-пи адресов можно и «Магнолию» вновь пощекотать. Чтобы жизнь медом не казалась, чтобы знали, как связываться с честным хакером. Хотя… Если засекут повторно, тогда уж ничем не оправдаешься. И в школу не пойдешь, и про институт забудешь. Можно, конечно, и пободаться, но, если честно, войны не хотелось.

Остановившись, Генка запрокинул голову. Небо здесь было другим – непривычно синим, напоминающим море. Море он, правда, видел давным-давно – кажется еще в пятилетнем возрасте, но ощущение бездонности с синевой сохранилось. И корабли он хорошо запомнил, их протяжные гудки, шипение набегающих волн, рокот перекатывающейся гальки. Кто-то такие вещи забывает быстро, а вот Генка запоминал навсегда. И блокнотов у него не водилось, – все держал в памяти. В школе, кстати, потому и училось легко – запоминал слышимое и увиденное с первого раза. А иначе нормальному хакеру нельзя. Всегда нужно работать на опережение, пока глючит стража чужих серверов, пока скрипят поисковые программы и греются движки дисководов. И Генка успевал! Нередко опережал процессор, который без допкоманд обязательно тормозил и подставлял хозяина под всевозможные атаки.

Вот и море он запомнил на всю жизнь. Некоторое время даже наивно полагал, что заводские, слышимые с балкона гудки – это тоже голос кораблей. Значит, рассуждал маленький Генка, где-то рядом есть море. И однажды он ушел из дома с ребятней искать это самое море. Пешком и на трамваях (метро тогда еще в городе не пустили) они добрались чуть ли не до Химмаша. Нашли какой-то пруд с лягушками, и там Генку подняли на смех. Словоохотливый рыбак из местных объяснил, что ни кораблей, ни морского порта в Екатеринбурге отродясь не водилось. Хрустальный миф рассеялся, Генка был жутко расстроен. А дома по возвращении ему еще влетело от матери…

Присев на обочину, подросток стянул правую сандалию, заглянул под носок. Так и есть! Вот вам и первая трудовая мозоль! А до Соболевки, между прочим, еще топать и топать. Словом, все как в той седой песне: степь да степь кругом, путь далек лежит… Хотя степь, может, и не совсем степь, но просторы вокруг расстилались приличные. Ажно глаза приходится щурить, и щеточка леса – чуть ли не у самого горизонта.

Оглядевшись, Генка обратил внимание на царственно вздымающиеся тут и там золотистые шляпки. Не то подсолнухи, не то топинамбур. И то, и другое он видел на рекламных картинках. И то, и другое было, кажется, вполне съедобным.

Натянув сандалию обратно на ногу, подросток на глаз прикинул дистанцию до ближайшей желтой шляпки и решительно спустился вниз по насыпи. Трава оказалась неожиданно высокой – чуть ли не по грудь, но Генка не передумал. Разгребая гудящее насекомыми разнотравье, решительно зашагал к цветку. Рубашку и брюки тут же облепили колючие семена, в носу запершило от травяной пыльцы. Не теряли времени и местные слепни. Парочка ловкачей пребольно кольнули в спину и шею. Но худшее Генку поджидало впереди: где-то на полпути к заветной цели под ногами блеснуло чешуйчатое тело, и лишь в последнюю секунду Генку задержал готовую опуститься ногу. Настороженно приподняв треугольные головки, в траве сидели (или лежали?) сразу две или три змеюки. Сколько их там в точности, сказать было сложно. Возможно, одной рептилии Генка мог бы и не испугаться, но эта компания заставила его окаменеть. Тем более что и уползать они не спешили. Темно-серые, с раздвоенными, снующими туда-сюда язычками головы приподнялись еще выше. Казалось, антрацитовые глазки внимательно рассматривают незваного гостя.

– Ужики-ужики! – тоненько пропел Генка и по-черепашьи попятился. – Вы ведь добрые, правда?

«Ужики», которые ужиками вовсе не выглядели, едва слышно зашипели, и Генка почему-то сразу уверился, что перед ним самые настоящие гадюки. На этом вся его отвага иссякла. Развернувшись на месте, парнишка галопом припустил обратно к дороге. Шершавые стебли наотмашь били по лицу, царапали руки, в сандалии тотчас набилась земля, но он продолжал мчаться напролом, оставляя за собой подобие просеки.

«Сейчас наступлю на такую же змеюку – и конец!» – мелькало в мыслях, но остановиться он уже не мог. Где-то поблизости послышался утробный рык, и, моментально вспомнив о волках, тиграх и прочих зубастых монстрах, Генка совсем трухнул. Поел, называется, семечек!

Обливаясь потом и спотыкаясь на каждом шагу, он вылетел, наконец, на дорогу и тут же шарахнулся в сторону. Черная громада выросла перед глазами, заставив зажмуриться, по ушам ударил натужный визг тормозов…

***

– Совсем сдурел! Куда под колеса прешь!

Генка обморочно отер ладонью лицо. Ноги его дрожали, в груди по-совиному ухало сердечко. Конечно, это были никакие не волки, – обычный грузовик. И разобраться по существу – значительно более опасный, чем жалкие, оставшиеся за спиной гадюки. Раздавил бы в лепешку, и конец путешествию!

Шофер, между тем, выскочил из машины, продолжая ругаться, шагнул к нему. Верно, хотел дать по уху, но в последний момент сдержался.

– Чучело гороховое! Убегал, что ли, от кого?

В другой ситуации Генка ни за что бы не признался в своих страхах, но этому сердитому мужику проще было сказать правду. И, судорожно кивнув, он пробормотал:

– От гадюк… Вон там. Сразу штук десять!

– Ага, прямо в засаду попал, – водитель, хмыкнув, стряхнул с Генкиной головы травяную пыль. – Ну, ты, бача, даешь! По пятам-то не гнались?

– Не знаю, я не оглядывался.

– Правильно делал, а то отхватили бы нос. А так – только штаны потерял.

Генка машинально опустил глаза вниз, и водитель проворно ущипнул его за нос. Он явно остыл, сменив гнев на милость. Загорелый и пропыленный, он оказался одного роста с Генкой, но годков ему было разика в три побольше.

– Мог ведь задавить, дурака. Запросто! Хорошо, на меня вылетел, я-то своего зверя в узде держу.

– Зверя?

– Ага, на четырех колесах… Чего худой-то такой? Из концлагеря бежал?

– Почему? Из Екатеринбурга.

– Далеко же ты забрался! А слово «негодяй» знаешь, откуда происходит?

– Не-е.

– От «негоден к строевой службе». Вот и тебя, похоже, к службе никто не готовил. Кожа да кости. Куда идешь-то?

– Так это… В Соболевку, – Генка еще не пришел в себя и продолжал шумно отпыхиваться.

– А в поле зачем поперся?

– Ну… Хотел семечек попробовать.

– Каких еще семечек?

– Да вон там подсолнухи, – Гена кивнул за спину. – Поле не частное, думал сорвать шляпку…

– Думал он… – мужчина фыркнул. – Чтобы думать, голова нужна, а у тебя как раз и есть та самая шляпка.

– Почему это?

– Да потому! Какие семечки, чудила! Они в сентябре-то редко вызревают. Это ж Урал, не Молдавия с Крымом… Ладно, отряхивайся да полезай.

– Вы до Соболевки? – обрадовался Генка.

– В Северуху.

– Так мне это… В Соболевку надо.

– Значит, по пути, не волнуйся. Вот если бы ты до Калача брел, тогда извини, а Соболевка совсем рядышком. Высажу на развилке, и ножками добежишь.

– Здорово! – Генка сунулся было к кабине, но водитель поймал его за плечо. Парнишка невольно обратил внимание на пятерню мужчины – огромную, темную, поросшую рыжеватым волосом. Такой ручищей, верно, можно было выжимать сок из яблок.

– Я же сказал: отряхнись сначала. У меня, конечно, не представительский «шевроле», но и не мусорная свалка.

– Понял, – Генка энергично начал стряхивать с себя колючки и семена. При этом исподтишка поглядывал на грузовик. – Машина у вас странная. Никогда таких не видел.

– И не увидишь. Потому как изделие моей собственной конструкции.

– Ну да?

– А ты думал, только у вас в городе умеют гайки крутить? – мужчина бросил в сторону своей «конструкции» горделивый взор. – Это, шнурок, не просто грузовик, это ветеран! Движок – Горьковского автозавода, крылья – от «Паккарда», а база от старенького грузового «Форда». Их еще по «Ленд-лизу» нам поставляли.

– Круто!

– А ты как думал! Слышал про «эмки»? Те, что «черными воронками» называли? Так вот мой старичок примерно в те же времена народился. Даже чуть пораньше «Родины» и «Чайки».

– Какой еще «Родины»?

– А это у нас первую «Победу» так именовали. Только машины – их ведь продавать приходилось, вот и соображай… В общем, переименовали «Родину» в «Победу».

– А есть разница? – Генка ухмыльнулся. – По-моему, наши машины – все равно лом, как их не называй.

– Мал ты еще, бача, – спокойно отозвался водила, – потому и не знаешь, что была у нас тоже своя эпоха расцвета. Горьковский-то автозавод не кто-нибудь, а фордовские спецы построили. И машины у нас в то время были получше европейских. Возьми ту же «Волгу» ГАЗ-21, – ну, чем плоха? Автоматическая коробка передач, дизайн, отделка! Конфетка, а не машина! И «Чайка», между прочим, была не хуже. Если б не тугодумы за щербатой стеной, весь мир завалили бы своей автотехникой.

– Чего ж не завалили?

– А это ты у кого повыше спроси. Я страной не командовал, я машины собирал. Вот этими самыми ручками.

Гена снова покосился на допотопного вида грузовик.

– Где ж вы набрали таких деталей?

– Известно где, – на свалке. Есть тут неподалеку клондайк местный, – поискать, так еще не такое можно найти. – Водитель глянул на простенькие ручные часы. – Давай-ка, брат, в темпике. Заболтались мы. Меня в Северухе шабашники ждут.

– Строите что-нибудь?

– Ломаем, – мужчина нахмурился. – Строят другие, а мы больше ломать приучены… Все, хорош, руками месить. Полезай на броню.

– Это куда? В кузов, что ли?

– Из кузова вылетишь. В кабину полезай.

Уже в грузовике он сунул Гене лопату-ладонь.

– Валера. Меня тут все знают.

– А я Гена.

– Случайно не крокодил?

– Не-е… – Генка заулыбался.

– Значит, не съешь по дороге, – Валера ухмыльнулся. – И не выкай мне, не люблю.

Гена кивнул. Острый на язык водила начинал ему нравиться. Да и глаза у мужчины были добрые, несмотря на плещущийся в глубине диковатый огонек.

– А почему «на броню»?

– Потому что нормальные машины броней зовутся.

– Вы воевали? – озарило Генку. – То есть, ты воевал?

– Догадливый.

– Давно, наверное?

– Война давно не бывает. Особенно если служил в ВДВ.

– Значит, ты был десантником?

– Я был сержантом. Десантных войск, – водитель вздохнул. – Так что, бача, мы с моим колесным зверем оба ветераны…

Покосившись на мощные кисти соседа, Генка разглядел татуировку с парашютом и маленькой звездочкой.

– А что такое бача? Ругательство?

– Да нет. Тоже словечко оттуда. А значит оно… – водитель поморщился. – Вот я, скажем, боец и мужик, а ты бача, пацан.

– Чайник, значит, – кивнул Генка. – Понятно. Ну, а как на войне-то было? Интересно?

Валера повернул голову, задумчиво поглядел на парнишку, снова отвернулся. Руки его при этом вполне самостоятельно запустили движок, переключили передачу. Грузовик качнулся, резво пошел в разгон.

– Я, наверное, глупость сморозил, – смутился Генка. – Извините.

– Проехали, – Валера просто кивнул. – Только не выкай. И держись крепче! Это тебе не «хаммер» с буржуйскими подвесками.

– Ты что, катался на «хаммере»?

– Не катался, – мрачно процедил Валера. – Ездил.

Машину тряхнуло, Генку подбросило на сиденье, макушкой приложило к потолку.

– А ты еще в кузов хотел, шнурок! – Валера снова улыбнулся. – Сейчас бы ласточкой на дорогу вылетел.

– Я не хотел…

– Ты не хотел, а другие ездят. Хватает умишка. У нас же тут гаишников нет, штрафовать некому, вот и калымят иные умники. Наберут грибников полный короб и дуют на скорости. Только по нашим дорогам особо не разбежишься.

– А в Северухе что делаете?

– Я же сказал – ломаем. Мертвая деревня. Уж лет десять как. Ну, а избенок полно – и вполне справные.

– Пустые? – не поверил Генка.

– Ага, тут у нас полно брошенных деревень. Либо бомжики пришлые заселяют, либо совсем никого. А в Новоспасском буржуи поселок затеяли строить. Что-то вроде элитного курорта. Участки скупают атомные – чуть ли не с футбольное поле. Бассейны роют, стены – все, как в древних крепостях. Вот и появилась халтура. Разбираем старые избы на бревна, нумеруем и везем туда.

– Непонятно. – Генка погладил ушибленную макушку. – Если буржуи, почему строят из бревен?

– А ты за них не переживай! Там всего хватает – и кирпича, и шифера, и бетона с мрамором. Только им ведь, глупышам, экзотику подавай. Чтобы, значит, подворье, как в старину, – с сарайчиками, мастерскими, банями… Флюгеры нашим дедкам заказывают, наличники, резьбу кудельную. Сейчас ведь модно в патриотов играться, – вот и мудрят.

– Все равно странно. Зачем им старье? Могли бы новый лес заказать.

– Новый дороже стоит, это, во-первых. А во-вторых, глупые они, может, и глупые, а тоже понимают, что старое – оно проверенное. Труху, конечно, не возьмут, но и цилиндрованных бревен тоже не хотят. Понимают, что это полное фуфло.

– А цилиндрованные – это как?

Валера не стал ехидничать, – объяснил просто и доступно:

– Значит, пропущенные через специальные станки – вроде токарных. И бревна после такой обработки получаются круглые, как карандаши.

– Что же тут плохого?

– Плохо то, что нарушается структура дерева, – подкорковый слой, годовые кольца и все прочее. Шкурить-то стволы тоже нужно уметь. Целое искусство это, брат! И класть бревна опять же надо с умом, не абы как. Раньше это умели, а теперь найди попробуй мастеров. Потому и разбираем избенки…

Гена кивал и продолжал глазеть вокруг. Поле игривым кенгуру прыгало в окнах, скачками летело мимо. Макушкой парнишка больше не бился, однако за металлический поручень держался крепко.

Между тем, лес стремительно приближался, терял сглаженность, превращаясь в неровную кардиограмму. Ногами уэллсовских марсиан справа и слева вышагивали столбы. И не столбы даже, а сплошные восклицательные знаки. Впрочем, мелькали и опоры «буквы»: А-образная, Л-образная, Г-образная, Т-образная. Словно кто нарочно решил поиграть с людьми в азбуку. Генка даже попробовал читать, но получалась форменная бессмыслица: а-т-а-а-л, т-г-т-а-т-а… Никаких тебе зашифрованных посланий, никаких советов. И кстати! Куда-то пропали провода! Черные и резкие, как линии в нотных альбомах, они были еще совсем недавно, это он точно помнил, а тут вдруг исчезли. Словно кто чертил, чертил по небу рейсфедером, а чернила взяли да кончились.