Читать книгу Неотправленные письма - Олег Рой - Страница 5

Немного задержавшись на пороге, чтобы проводить взглядом уезжающую машину, Надежда вернулась на почту. По пути ей показалось, что канонада на западе усилилась. Решив не обращать на это внимание, Надежда позвала терпеливо ожидавших односельчан, которые стали по одному заходить в здание почты. Надежде не надо было сверяться со списками, чтобы знать, кому выдавать, но она все-таки отмечала каждую выдачу в особом журнале.

Некоторые брали по два или три пакета – чтобы занести особо немощным и пожилым соседям. Увы, в Русском Доле было более двух десятков пенсионеров, чьи родные либо уехали подальше, либо, наоборот, отправились в ополчение. Но односельчане не бросали таких на произвол судьбы – помогали, чем могли, в частности носили гуманитарную помощь тем, кто сам едва мог ходить по двору.

Надежда Витальевна уже знала, например, что Оля Суровцова, худенькая, похожая на старшеклассницу вдова лейтенанта милиции Игоря Суровцова, берет сразу четыре пакета, для себя и двоих своих парней – погодков, для свекрови Ирины Титовны, а еще два – для четы Березиных и Эсфири Романенко, своих соседей. Муж Эсфири Петровны погиб на шахте еще в одиннадцатом, и у нестарой еще женщины отнялись ноги. Детей у Эсфири не было, и ей помогали односельчане – и Оля, и Тоня Гранина, и Лариса Ковальчик. А Максим и Лидия Березины просто доживали свой век, отказавшись переехать к детям в Донецк. Как оказалось, правильно, что не перебрались, – во время одного из обстрелов, под Новый год в семнадцатом, многоэтажка младших детей Березиных рухнула от попадания реактивного снаряда чешской версии нашего «Града», похоронив под собой всю семью Виктора Березина. Старший сын Антон, артиллерист ДНР, поклялся найти и уничтожить батарею, погубившую близких, и обещание сдержал – его «Пион»[20], некогда списанный и ожидавший разделки, но с началом нападения Украины на Донбасс бережно восстановленный донецкими мастерами, накрыл батарею украинского майора-убийцы Субботы, уничтожив машины и весь их экипаж.

Антон Березин был когда-то одноклассником Надежды. В школе успевал средне, чтобы не сказать – плохо. Был школьным хулиганом – заводилой. Рано пригубил спиртное.

Потом Антон отслужил в армии – где-то на Камчатке, в береговой артиллерии. Вернулся из армии – окончил транспортный техникум, работал на линии Москва – Одесса. Пару раз впадал в запои, потом женился и очень долго держал себя в руках, но в конце нулевых опять начал пить. Жена от него ушла, детей у них не было. А в четырнадцатом Антон ушел в ополченцы одним из первых. Пить бросил, даже не курит. И на деле доказал, что артиллерист он, что называется, от Бога. Вот и дали ему списанный «Пион», а он довел пушечку до ума. САУ[21] «Пион» – она ведь по дальности стрельбы и с реактивной артиллерией потягаться может…

– О чём задумались, Наденька? – еще один колхозный ветеран, дед Лукин, опираясь сухонькой рукой на трость, стоял в дверях, переминаясь с ноги на ногу. Дмитрий Васильевич когда-то был школьным учителем и вел кружок «Умелые руки» в соседнем посёлке, но потом вышел на пенсию, по возрасту, хотя, скорее, по здоровью – на одном глазу у него была катаракта, зрение стремительно ухудшалось, а украинские врачи заломили за операцию такую цену, что Дмитрий Васильевич даже расплакался.

Владимир Григорьевич, узнав о проблеме односельчанина, решил ему помочь и нашел в России офтальмологическую клинику, где Дмитрия Васильевича согласились прооперировать. Теперь он уговаривал Лукина поехать туда на обследование, но Дмитрий Васильевич пока на это не решался.

– Да так, – отмахнулась Надежда, взяв один из пакетов, предназначенный Лукину. – Вы, Дмитрий Васильевич, как, на операцию еще не решились?

– Все раздумываю пока, – смутился Лукин.

– Да что тут думать? – пожала плечами Надежда. – Делать надо! Катаракта – она ведь прогрессирует. Вот удалят вам ее – и будете видеть, как прежде.

– Знаешь, Надя, – сказал Дмитрий Васильевич, – я больше всего тоскую по работе. По деткам своим. По кружку. Когда ты показываешь то, что умеешь делать, а они смотрят с таким любопытством. А как у них загораются глаза, когда у них самих что-то получается!

– Вот и вернетесь в школу, – продолжала агитировать Надежда Витальевна. – Учителя сейчас Донбассу очень нужны. И кружок свой восстановите.

К лицу Дмитрия Васильевича прилила краска. Должно быть, ему стало стыдно за свой страх. На словах он это тут же подтвердил:

– Я вот тебя послушал, Надя, и прямо стыдно стало. А ведь и вправду, чего на печи сидеть? Я нужен детям, сил у меня хватает, если бы не катаракта.

– Я Володе передам, – пообещала Надежда, а потом, неожиданно даже для себя, добавила: – А я вот думаю, что нам в школе нужен краеведческий музей. Ко мне попало несколько распечатанных солдатских писем. Я их, конечно, отправлю адресатам, но…

– Солдатские письма много говорят о войне, – задумчиво кивнул Дмитрий Васильевич. – В книгах, в кино, даже в кадрах кинохроники война… немного не настоящая, что ли. А когда читаешь военные письма, начинаешь проникаться чувствами писавшего. Понимаешь, что он чувствовал, что переживал. Понимаешь, что для него война не была приятной прогулкой. Что война – это страшно…

– Вот я и думаю про экспозицию, – кивнула Надежда. – Но, во-первых, письма надо всё-таки доставить тем, для кого они написаны, а во-вторых… морально ли такие вещи на витрину выкладывать? Письма всё-таки личная корреспонденция…

– По всему Союзу[22] солдатские письма в музеях лежат, – возразил ей Лукин. – Да и не только солдатские. А что касается первого вопроса – оригиналы можно отправить по адресу, но снять для музея копии. Слава богу, сейчас техника шагнула далеко вперед.

Дмитрий Васильевич встал со стула, на который присел, и взял выданный ему пакет:

– Кстати, о технике. У меня такая радость! Заходил ко мне собрат по несчастью, Дима Галочкин. У меня с шестнадцатого телевизор не показывал, антенна упала, помнишь, когда стреляли? Взрывной волной сорвало. Я с тех пор его и не смотрел. Всё равно плохо вижу, да и смотреть нечего было, наших каналов еще не было, а от укропских меня тошнит. К тому же все равно я плохо вижу из-за этой катаракты…

– Ну и что вы раньше не обратились? – всплеснула руками Надежда. – Как же жить без телевизора? А сейчас по нему много интересного – и местное телевидение, и Россия…

– Вот-вот, – согласился Лукин. – Дима на крышу слазил, антенну перекрепил и настроил мне всё. Теперь у меня и Первый канал есть, и ОРТ, и НТВ.

– Рада за вас, – улыбнулась Надежда Витальевна. – Но как же вы его смотрите?

– А никак, – застенчиво улыбнулся Дмитрий Васильевич, – слушаю, как радиоточку. Новости слушаю, люблю концерты всякие – на Девятое мая, например, или когда детки поют. Парад опять-таки слушал, диктор про технику рассказывал, а я увидеть ее не могу, но представляю…

Дмитрий Васильевич вздохнул:

– Ты, Наденька, конечно, права. Надо соглашаться на операцию. Скажи Володе, чтобы зашел ко мне, как будет у него время. Поговорим предметно.

– Обязательно скажу, – обрадовалась Надежда. – Он зайдёт, как только сможет.

– Ну, тогда бывай здорова, – улыбнулся Лукин.

– И вы не хворайте, – кивнула Надежда. – Хотелось бы, чтобы вы в школу вернулись. У вас же оба моих учились, а Виталька и в кружок ваш ходил.

– Как он? – поинтересовался Дмитрий Васильевич. – Пишет что?

– Ничего не пишет, – ответила Надежда. – Я уже и волнуюсь, хотя муж говорит, что с ним всё в порядке. Он по своим каналам узнает как-то.

– Ну, тогда и не переживай понапрасну, – сказал Дмитрий Васильевич. – А что не пишет, не беда. Война ведь не санаторий, порой бывает не до писем.

– Да он и вообще писать не особо любит, – согласилась Надежда. – Помните, какой он молчун? Клещами слова не вытянешь.

– Помню, – вздохнул Лукин. – Ну что же, пойду я.

– Счастливо, – пожелала Надежда. – Кто там следующий, пусть заходит.

– Да уже никого нет, – сказал Дмитрий Васильевич. – Я последний в очереди был, подошёл поздно.

Когда Дмитрий Васильевич ушёл, Надежда пробежалась по журналу. Помощь пока не получили шесть семей, и, действительно, у Надежды оставалось как раз семь пакетов, включая её собственный. Особенно Надежду Витальевну беспокоило отсутствие ее подруги Кати, завклубом. Во-первых, надо было отдать ей книги, переданные с гуманитарной помощью. А во-вторых, чего это она запаздывает? Не случилось ли чего? Не захворала бы…

Надежда выглянула в окошко – народу во дворе действительно не было. Потом вернулась к столу, и машинально взяла одно из сложенных на нем писем. Это письмо было написано хорошим, можно сказать, каллиграфическим почерком – очевидно, человек, его писавший, привык писать от руки. Надежда Витальевна начала читать:

«Здравствуйте, дорогие мои ребята! Я был очень удивлён и обрадован вашим письмом. Прошёл уже год, как я передал ваш класс Евгении Маратовне, и, честно говоря, думал, что вы уже про меня забыли. Хотя я часто вас вспоминаю – шутка ли, вы первый класс, у которого я был классным руководителем!

Знаете, я ведь долго не решался на классное руководство, и только когда Наталия Сергеевна ушла в РОНО[23], взял на себя, как я тогда думал, дополнительную нагрузку. Сразу скажу – вы никогда за эти четыре года не были для меня нагрузкой, и мне не тяжело было вас вести, несмотря на отдельные эксцессы и шалости. Надеюсь, Евгения Маратовна вами тоже довольна. Прошу вас отнестись к ней так же, как вы относились ко мне. Она, конечно, педагог со стажем, но, прежде всего, женщина, а женщин надо беречь и защищать, а не нервировать их, как некоторые умеют. Особенно это касается Серёжи Радченко – надеюсь, Сергей, ты взялся за голову и больше не хулиганишь. Вы все уже взрослые, вам по четырнадцать, а кое-кому уже пятнадцать. Самое время начинать брать на себя ответственность.

Вы очень меня порадовали тем, что средний балл вашего класса второй по школе (надеюсь, не с конца; шутка, конечно, я знаю, что вы молодцы). И всё равно, есть куда работать. Ваша цель – занять первое место по школе! Надеюсь, за год вы ее достигните.

В этом деле, как я и говорил, важна взаимопомощь. Хорошо, когда вы подтягиваете друг друга в свободное время. Но не стоит ради этого подсказывать друг другу на уроках или давать списывать. Я прямо представляю, как при этих моих словах покраснели Настенька и Снежана. Ребята, не подводите друг друга. Школа – это не просто место, где вам дают знания, кажущиеся вам ненужными. Школа – это колодец, наполненный чистой водой, а впереди у вас – огромный жизненный путь, и вода из этого колодца всегда пригодится».

В двери осторожно постучали.

– Войдите, – сказала Надежда. На пороге появился Гена Нечаев, щуплый двенадцатилетний паренек, сын Вити и Инны Нечаевых. Витя был в ополчении, после контузии в танке пока работал в тылу, на ремонтной базе, и часто ездил в отпуск. Инна работала санитаркой в госпитале Владимира Григорьевича.

– Здрасьти, Надежда Витальевна, – поздоровался Гена. – Мама сказала, чтобы я забрал гуманитарную помощь.

– Вот, держи. – Надежда протянула пареньку пакет. – Как там твои?

– Спасибо, – кивнул Гена. – Мои вроде ничего. Папка говорит, что в конце лета свозит нас в Донецк. Надеется, что к середине лета фронт отодвинут и в городе станет безопасно.

Гена осторожно присел на краюшек стула:

– Папка просится обратно на фронт, – сказал он. – Вы только маме не говорите, это секрет. А в штабе говорят, что «у них мехводов[24] пока хватает». Мол, в тылу папка нужнее, техника нет-нет да и ломается, хотя наши и ожидали большего от ПТРК[25] и гранатометов нацистов. «Джавеллин»[26], оказывается, против наших танков бессилен, иногда и БМП ему не по зубам. Папка обещал привезти мне гранатомёт. Настоящий, но… – Гена смешно наморщил лоб, – дегуманизированный, вот.

– Гуманизированный, – улыбнулась Надежда.

– А что это значит? – спросил Гена.

– Без заряда, – пояснила Надежда. – Выстрелить из него уже нельзя.

– Все равно круто! – ответил неунывающий Генка. – У меня будет свой гранатомёт! Все мальчишки обзавидуются!

– Ты только в школу его не носи, – невольно улыбнулась Надежда Витальевна. – Переполох будет…

Оружие на Донбассе давно стало главным видом игрушек. Дети игрались тем, что посылала война – гильзами, осколками… очень часто такие игры были совсем небезопасны – во-первых, хватало неразорвавшихся боеприпасов, попадались боевые гранаты, патроны. А знаменитые мины-крылатки, которые щедро рассеивали по городам Донбасса кассетные боеприпасы нацистов! Сколько от них детей погибло!

Во-вторых, нацисты любили делать мины-ловушки, специально нацеленные на детское любопытство. Изверги, не люди. Здесь, вдалеке от фронта, такое уже не встречалось, но ближе к Горловке или Донецку – сплошь и рядом. Да и оружия, конечно, не боевого, а поломанного или охолощённого, хватало. Мальчики любят играть в войну, даже если сыты этой войной по горло. Взрослые, зная эту склонность, иногда дарили детям настоящее, но не боеспособное оружие, хотя власти преследовали такую практику. Случались инциденты, ведь, как говорится, раз в год, и палка стреляет…

Глаз да глаз за детьми нужен. Дети ведь – самое дорогое, что есть у родителей. И детская жизнь так хрупка. А ещё нацисты – говорят, для них убивать детей Донбасса – одна из излюбленных тактик. Потому что ВСУ, по большому счёту, не армия, а банда террористов.

– Ну я же не вчера родился! – возмутился Гена. – Конечно, не понесу. Чтобы его там у меня отобрали учителя? Дудки.

– А как у вас учителя, кстати, хорошие? – спросила Надежда.

– Хорошие, – кивнул Гена. – Да только одни женщины остались. Даже труды и физру женщины ведут. Только по энвэпэ[27] у нас мужчина – майор Каховский, без глаза. Тоже танкист, как папка. Горел в танке, в госпиталях лежал, теперь ушёл в отставку и ведет у нас энвэпэ.

– Ты ведь Лукина Дмитрия Васильевича не застал уже? – спросила Надежда.

– Почему не застал? – ответил Генка. – Он у нас кружок «Умелые руки» вел, пока зрение совсем не упало. Пришлось ему уйти, а потом и кружок закрылся. Жаль. Он так интересно рассказывал историю самых простых вещей!

– А если он вернется в школу, вы будете рады? – поинтересовалась Надежда Витальевна. Генка кивнул:

– Ага. А если и кружок будет – так вообще. Но у него вроде глаза болят.

– Глаза можно вылечить, – сказала Надежда. – Ну, беги, мамка уже заждалась, наверно.

– Мамка сегодня на смене в госпитале, – ответил Гена. – Иначе сама пришла бы. Я на хозяйстве, ну, то есть с бабушкой, конечно.

– Тем более беги, – улыбнулась Надежда. – Раз ты на хозяйстве.

Когда Гена убежал, Надежда хотела, было, вернуться к чтению письма, но на пороге опять послышались шаги, на этот раз женские. Надежда Витальевна решила, было, что пришла ее подруга Катя, но это оказалась Вита Плетнева. Их семья была беженцами, мать и две дочери заняли брошенный дом на противоположной фронту окраине села и кое-как привели его в порядок, благо дом был крепким. Глава их семейства пропал без вести еще в самом начале войны. Людмила, мать Виты и Люси, полагала, что его схватили в Мариуполе нацисты, и по этому поводу все время ходила в чёрном. Но Людмила не оставляла попыток найти мужа – к сожалению, попытки эти пока были безуспешными.

– А мама где? – поздоровавшись, спросила Надежда, глядя на Виту. Эта девушка, как и ее сестра, обещали вырасти настоящими красавицами – светловолосые, ясноглазые… Вите было чуть больше четырнадцати, Люся – на два года младше.

– В Мариуполь поехала, – ответила Вита. – Всё папку ищет. Недавно созванивалась с тётей Варей, и та говорит, что вроде бы нашлась какая-то информация по нему. Вот она и поехала проверять.

«А сколько ещё таких, – думала Надежда, – чьи родственники пропали без вести во время украинской оккупации! Не хочется и думать, что с ними – по всему югу Украины множество безымянных могил людей, которые чем-то не угодили нацистам…»

– А вы с Люсей на хозяйстве? – уточнила она у Виты. Та кивнула. – Может, помощь какая нужна?

– Да нет, спасибо, сами справимся, – ответила девочка. – Хозяйство у нас небольшое.

– Если что, обращайтесь, – предложила Надежда Вите, когда та отправилась к выходу.

– Спасибо, – кивнула девочка, и повторила: – Сами справимся, не боги горшки лепят. Счастливо, тётя Надя, привет дяде Володе.

– И ты маме передавай, – ответила Надежда Витальевна. – Надеюсь, папа найдётся. Дай бог, чтобы живым и здоровым.

– Дай боже, – кивнула Вита и упорхнула. Интересно, а Вита верит, что её папка найдётся? Трудно верить, зная, какие ужасы творятся по ту сторону фронта…

Обернувшись к небольшой иконке на полочке в углу «кабинета» (это был образ Богоматери «Всех скорбящих радость»), Надежда коротко помолилась. Молилась она редко, но всегда искренне. Вообще говоря, верно пишут – в окопах под огнём атеистов не бывает. И за линией фронта тоже. Особенно, когда там те, кто ждут возвращения своих любимых.

– Пресвятая Богородица, – молилась Надежда. – Пусть невредимыми вернутся все те, кого ждут. И пусть найдутся те, кого ищут. Живыми и невредимыми. Во имя Отца, Сына и Святого Духа, аминь.

Перекрестившись, Надежда вернулась к чтению письма.

«Но главное, ребята, чтобы вы помнили то, чему я вас учил не по физике и химии или информатике, а по жизни. О том, что надо помогать друг другу, чтобы сильный защищал слабых. Здесь, на фронте, это хорошо видно. Здесь побеждают те, кто друг за друга, для кого жизнь товарища так же важна, как и своя. В одиночку человек слаб, любой человек. Даже супермены, если бы они существовали, были бы слабыми в одиночку. Вместе мы сильнее. Это одна причина, по которой мы победим. Другая причина – это правда. Правда – это самое надёжное оружие. Если ты за правду, то с тобой никто не справится. А ложь – она как дым или пар. Пар может создавать причудливые, величественные фигуры облаков в небе, но придёт время – и они рассеиваются. Тогда как правда – она, как горы, вечная, неизменная, непоколебимая.

Знали бы вы, ребята, как мне здесь не хватает наших Саян! Не хватает нашей тайги, нашего величественного и прекрасного Енисея! Вы почти ничего не пишете мне о доме, а для меня это важно. Как живёт наш городок? Что нового в нём происходит? Какая сейчас погода, какая была весна? Возможно, вам это кажется не важным. Я про себя скажу – порой этого не замечаешь. Проходишь мимо, не взглянув даже в сторону возвышающихся вдали горных пиков. Идешь по набережной самой могучей реки Евразии и не видишь её, погруженный в свои заботы.

Но здесь, в чужом краю, внезапно самым важным становится именно это, то, чего ты не замечал дома, в мирное время. И не только в природе – здесь всё немного по-другому. Другая речь, другие улицы, дома… здесь совсем нет лесов, вокруг голая степь, изредка встретишь рощицу. И реки здесь другие, даже само небо не такое – не хуже, не лучше, просто совсем другое.

О войне мне вам писать совсем не хочется. Война закончится, как заканчивается болезнь. Люди не созданы для того, чтобы воевать, равно как и для того, чтобы болеть.

Могу только сказать – Украина действительно больна, больна нацизмом. Вы уже взрослые, чтобы это понимать. Я встречаю здесь пленных, ребят немногим старше вас; я беседую с ними – боже, как же им промыли мозг, до полной потери логики. Среди них есть неглупые, но их сознание наполнено несусветной чепухой. Они не знают историю, не знают географию, а некоторые простые вопросы на логику ставят их в тупик.

Дорогие ребята! Я хочу сказать вам одну важную вещь. Я уже говорил вам ее раньше, в общих чертах, сейчас скажу конкретно. Не верьте тем, кто льстит вам, не верьте тем, кто говорит, что вы – избранные, что вы – лучшие люди, превосходящие других людей, людей другой нации или расы. Все люди равные. Никто не рождается со знаком качества, нам только предстоит доказать миру, что мы лучшие. Для этого мы учимся, для этого мы постоянно работаем и совершенствуемся. Лучше всегда быть недовольным собой, чем удовлетвориться и превратиться в безвольного, управляемого манекена, выполняющего чужую волю.

Надеюсь, вы будете и дальше прилежно учиться, чтобы у меня был повод гордиться вами. Рассказываю о вас своим однополчанам, и, кажется, уже немного надоел им с этим. Но что делать? Вы – моя радость и гордость.

Буду рад вашим новым письмам. Побольше пишите мне о доме – вы еще не знаете, что такое ностальгия, вам, наоборот, хочется увидеть больше новых мест. И вы увидите их, у вас впереди вся жизнь. Я надеюсь, что это – последняя война, и когда она закончится, для нашей страны наступит время мира.

Перед вами откроются новые края, вы увидите, как наш мир прекрасен и разнообразен, но со временем поймёте, что вас тянет к родному городку, уютному и тёплому даже в зимнюю стужу. Мне очень хочется вернуться к вам, и я, конечно, вернусь. Может, даже верну себе классное руководство, если успею и если Евгения Маратовна мне вас отдаст. Уверен, что вы уже ее очаровали, несмотря на все ваши проделки.

Верю в вас. Надеюсь скоро получить ваше новое письмо. Ваш Марк Леонидович».

Отложив письмо в сторону, Надежда стала искать для него конверт, благо в тексте письма было довольно много «ниточек», по которым можно было определить адресата. Конверт она нашла быстро, вложила в него письмо, но заклеивать конверт не стала.

Ее все больше увлекала идея с краеведческим музеем, но одновременно смущало, что личная переписка будет доступна общественному вниманию. Наконец Надежда решила, что напишет каждому автору писем и попросит разрешение на публичную демонстрацию их копий в краеведческом музее.

Она включила компьютер и, пока он грузится, тоже погрузилась в свои мысли…