Читать книгу Маленькие люди - Олег Рой - Страница 6

– А когда-то здесь была ратуша, – сказал Барт, провожая меня. – Во второе президентство Харконена ее объявили ветхой, опасной для прохожих и снесли. А на ее месте воздвигли вот это убожество, – Барт жестом указал на «Харконен-центр», возле которого появилось несколько новых автомобилей, в том числе современный английский рейсовый автобус «Даймлер».

– Она действительно была ветхой? – спросил я.

– На ней были часы, – ответил, если это можно так назвать, Барт. – Каждые пятнадцать минут они отбивали склянки. Каждый час играли старинную мелодию «Зеленых рукавов» в колокольном, конечно, исполнении. Музыка моего детства, я мимо этой ратуши ходил в школу и из школы.

Ностальгия как чувство была мне совершенно незнакома. У меня никогда не было тоски, связанной с какими-то воспоминаниями. Возможно, потому, что мое детство, моя юность, моя зрелость были стерильно-белыми, как научная лаборатория? Мой отец был военным врачом, но не из тех, что ампутируют руки и ноги, извлекают под огнем противника осколки мин из кишечника. Его специализацией были отравляющие вещества, радиация, болезнетворные бактерии, которые без вреда для себя переносили транспортировку путем выстрела из пушки в направлении вражеских позиций. Иными словами, АВС[4]. А еще он был убежденным пацифистом и активистом целого ряда движений против применения того, чем профессионально занимался. Моя мать – доктор медицинских наук в области иммунологии. Меня лично физика и астрономия привлекали куда как больше, но химию и биологию я учил, скажем так, во имя своих родителей и со временем, что называется, вошел во вкус…

Нет, опять я не о том. Я просто хотел сказать, что мои родители считали меня вундеркиндом. В семидесятых была мода на вундеркиндов: с ними носились примерно так, как сейчас с пресловутыми детьми индиго. Естественно, что я со своими ста семьюдесятью баллами IQ оказался в числе несомненных вундеркиндов. Это означало приговор, но я об этом не знал.

Мои родители поступили мудро. Они полностью «отключили» меня от сверстников, создав вокруг этакий микрокосм науки и всяческих исследований. Понятия не имею, сколько они затратили на это усилий, но, должно быть, много. В конце концов, я вырос тем, кем вырос. Подобное воспитание могло реально сделать меня аутистом, но, к счастью, не сделало. И все-таки я абсолютно был оторван от жизненных реалий, я совершенно не понимал людей.

По правде говоря, то, что произошло со мной в моей лаборатории, не стало для меня потрясением и шоком. Я тогда испытывал смешанные чувства – не столько переживал утрату своих прежних размеров, сколько испытывал эйфорию от своего неожиданного, но очень эффектного эксперимента. Настоящим шоком была реакция других на мое открытие и особенно на сделанные мною из него выводы.

Тогда-то я понял, что многого не знаю о людях. Вынужденно отстранившись от исследований в интересующих меня областях, я с не меньшим энтузиазмом принялся изучать мир людей.

Откровенно говоря, он мне не очень понравился.

– О чем задумались, док? – спросил Барт, внимательно глядя на меня. Кажется, на этот раз алкоголь не произвел на него туманящего действия.

– О том, что ничего нельзя вернуть назад, – вздохнул я. – Например, вашу ратушу. Даже если построить такую же, это будет уже не то. А жаль.

– Жаль, – кивнул он, а затем опять разулыбался. – Да ну ее в болото! Честно говоря, меня порой от «Зеленых рукавов» тошнит.

Он толкнул меня локтем в бок.

– Не грустите, вам это не идет. Знаете что? Сходите-ка лучше вечером в цирк. Там сегодня бенефис для граждан страны, то бишь бесплатно. Мы с моей Лизой внучку туда поведем. Так-то цена на билеты кусается, они ж у Харконена продаются, а тут вход свободный. Ну, так как?

Вообще-то я обещал Ариэль, что приду в цирк при первой же возможности… или как-то так. С другой стороны, я в цирке никогда не был и не был уверен, что мне там будет интересно, судя по тому, что я знал об этом искусстве. С третьей стороны, черт побери, а почему бы и нет?

– Схожу, пожалуй, – кивнул я. – А пока пойду-ка я домой.

– Точно пойдете? – зачем-то уточнил он.

– Клянусь святым Патриком, – улыбнулся я. – Ну, бывайте, дружище.

– И это… заходите в гости, – ответил он. – Можно запросто домой, я живу на Хилл-стрит, это рядом с Гробом. Дом пятьдесят шесть, вход со стороны моря. Если заблудитесь, Барта О’Хиггинса там каждая собака знает.

– Непременно зайду, – пообещал я. – Рад был познакомиться, Барт.

– Я тоже, док.

Я уточнил у афиши время начала представления – девятнадцать часов. Сейчас на снесенной ратуше куранты вполне могли бы отбить шестнадцать, так что у меня оставалось еще два часа времени, с учетом того, что я решил прийти заранее. Я вернулся назад по Тринити-лейн, аккурат к заветному переулку с совершенно неуместным здесь секс-шопом. Подумал и зашел в любимое кафе Ариэль. Мой организм жаждал крепкого кофе, поскольку выпитое с Бартом давало о себе знать. А мне вовсе не хотелось появляться в цирке «под мухой». Я подумал, что пьяный карлик – это то еще зрелище. И цирка не надо…

Я взял большую чашку эспрессо и присел за добротный деревянный столик, который в прошлой жизни вполне мог служить мне табуретом. К моему удивлению, свободных мест в кафе почти не было, поскольку, как я понял из разговоров посетителей, только что закончилась смена в «Гробу». Похоже, по-другому кохэгеновское заведение в городе никто не называл. Спешить мне было некуда: я неторопливо прихлебывал горячий кофе, курил и наблюдал за окружающими.

Высоких людей среди них не было вовсе, все примерно моего роста. Только некоторые имели другие признаки карликовости – искаженные пропорции головы и тела, например. Большинство, насколько я мог судить, были сложены вполне пропорционально. Возможно, мое восприятие тоже изменилось с уменьшением роста, но я не видел в них ничего гротескного и отвратительного. Люди как люди, такие же, как везде, только меньше раза в полтора-два, вот и все.

Вообще говоря, расположение духа сейчас у меня было самое благостное. Я чувствовал странное умиротворение. Казалось бы, моя жизнь вдребезги разбилась о рифы мира, и уцелевшие обломки теперь дрейфуют без руля и без ветрил в непонятном пока направлении. Но при этом путешествие – пока, по крайней мере, – получается на удивление приятным. Было ли это затишьем перед бурей, я не могу сказать даже сейчас. А тогда я тем более об этом не думал.

Тем временем к моему столику прибилась некая особа. Обратил я на нее внимание только тогда, когда она, деликатно прокашлявшись, уточнила у меня, можно ли присесть за мой столик.

– Если вас не смущает, что я курю, садитесь, – благодушно согласился я.

Вероятно, ее это не смущало, равно как и размеры столика, который для нее был, пожалуй, маловат. Она была на голову выше всех в кафе, вероятно, пять с лишком футов. Худая, даже, можно сказать, тощая женщина лет тридцати или чуть больше того, с волосами цвета половой мастики, бледно-голубыми глазами и тонкими губами. Не сказать, что красивая, но ее можно было смело назвать привлекательной. В ней, несмотря на бледность, чувствовалась южная кровь, что-то восточносредиземноморское. Но говорила она с тем же, только более сильным, акцентом, что и Мэри-Сьюзен.

– А вы ко мне утром заходили, – заявила она, приступая к своей сытной трапезе из двух сосисок, яичницы и порции картошки-фри. – Меня зовут Барбара, я тоже квартируюсь у Мэри-Сью.

– Очень приятно, – ответил я. – А я Фокс, Фокс Райан.

– Уже знаю. Думаю, что уже полгородка знает. При всех своих достоинствах Мэри совершенно не умеет хранить чужие секреты.

Она наколола сосиску на вилку, обмакнула ее в кетчуп и откусила. При этом я поймал себя на мысли, что все ее действия были какими-то возбуждающе-живыми, словно наполненными животным магнетизмом.

– И каково это – стать таким? – спросила она. – Простите за любопытство, конечно…

– Относительно безболезненно, – ответил я. – Правда, приходится заново учиться ходить. И не только ходить. Например, и есть.

– Потрясающе, – заметила она, жуя. Подобное поведение меня всегда раздражало, но в случае с Барбарой раздражения почему-то не возникло. – Я б с ума сошла, наверно. Даже не представляю, каково это…

Она доела свою многострадальную сосиску и поставила острые локти на столешницу, подперев голову:

– А может, и не сошла бы. Мне в жизни всякое пришлось повидать. Нет, наверно, не сошла бы.

И деловито принялась за вторую сосиску.

– А вы местная? – решился спросить я.

Она отрицательно качнула головой:

– Не-а. Вы не поверите, я из Солт-Лейк-Сити.

Я невольно присвистнул, чего со мной ранее никогда не случалось:

– И как вас сюда занесло?

– Когда-то Мэри-Сью довольно много и подробно рассказывала мне о Хоулленде, городе, населенном такими же, как она. Мэри – моя старая подруга. То есть не старая, конечно, а давнишняя. И когда она свернула удочки и уехала домой, я через пару месяцев тоже решила плюнуть на все и поискать это карликовое Эльдорадо. Кое-какие сбережения, пусть и не великие, у меня водились. Я закруглила все свои дела, быстренько собралась и оказалась здесь. – Предвосхищая следующий вопрос, она поспешила объяснить: – Заведение через дорогу принадлежит мне.

Я изумленно уставился на нее.

– Но почему вы решили заняться именно этим бизнесом?

– Потому, что я его купила, – недоуменно сказала она.

– Нет, почему именно секс-шоп?

– А почему бы и нет? Какая разница, – ответила она. – В маленьких патриархальных городах страсти кипят ничуть не меньшие, чем в мегаполисах, просто местные жители привыкли закрывать духовку, чтобы соседям не было видно, что у них варится в горшочке. Плюс к тому туристы.

Она споро расправилась и со второй сосиской, словно боялась, что ее украдут. Теперь настала очередь яичницы и картошки.

– Каждый божий день ко мне вваливается гогочущая толпа. Они отпускают одни и те же шуточки и остроты. В основном по поводу сравнения размеров моего товара с ростом среднестатистического горожанина. Все это довольно убого, но каждое такое посещение пополняет мой карман парой сотен портретов сэра Чарльза Ламеля[5]. При этом покупают они то, что можно купить в интернете за десятую часть от этой суммы. Причем делают это не смущаясь, как монахини-кармелитки, и не торгуясь за каждый пенни. Мне кажется, это довольно неплохой бизнес.

Я вынужден был с ней согласиться.

До конца трапезы Барбара успела посетовать на свое вынужденное безделье из-за простоя цирка:

– Кто бы мог подумать, что почти весь городской бизнес завязан на то, будет работать цирк или нет, – говорила она, поедая картошку, – и при этом персонал цирка – едва ли не самые бедные люди в городе. Вы ведь там еще не были?

– Сегодня как раз собираюсь пойти, – сообщил я. – У них вроде вечером бенефисное представление.

Барбара даже в ладоши захлопала:

– Ура! Значит, старик Блейк пошел на поправку.

– Ну, не такой уж он старик, – хмуро буркнул я. Насколько я знал, Блейк был ненамного старше меня.

– Какая разница? Старик не старик, но это же значит, что скоро в город опять потянутся туристы. Вот и дела наладятся.

Она тщательно подобрала тостом остатки кетчупа. Аппетит у Барбары был просто зверский.

Она, видно, заметила, что я за ней наблюдаю, и торопливо сказала:

– Вообще-то я сижу на диете. Вот только сейчас не выдержала и сорвалась.

Я понимающе улыбнулся.

– Не ждите только увидеть здесь что-то вроде Цирка дю Солей в Кодаке, – предупредила она. – То есть артисты, может, и не хуже, даже лучше, на мой взгляд, но само здание – отнюдь не «Истмен Кодак».

Я в цирке не был ни разу, насколько я помню, потому все вышеупомянутые названия мне ни о чем не говорили.

– Я пойду, – сказала она, вставая. – Спасибо за компанию. Черт побери, придется заняться уборкой. Ненавижу убираться, если честно. Думаю, увидимся у Мэри. Приятно было познакомиться.

– О’кей, – сказал я. – Мне тоже приятно. Итак, до встречи.

– До встречи, – сказала она и буквально упорхнула. А я подумал, что только что поговорил с той самой «акулой», которая лишила Ариэль ее бесплатной библиотеки. И акула показалась мне не такой уж и кровожадной.

Мое представление о цирке, признаюсь, было довольно убогим и основывалось не на личном опыте, а на смутных ассоциациях. При слове «цирк» мне представлялись гротескные звуки духового оркестра, аляповатые воздушные шарики и дрессированные собачки с бантиками. Да еще кривляющиеся дураковатые клоуны. Поэтому то, что я увидел, вызвало у меня когнитивный диссонанс.

Все началось в тот момент, когда я вышел на площадь перед цирком. Точнее, это была не совсем площадь, а просто обширное открытое пространство с полупустой автостоянкой с одной стороны и захудалым стеклянным павильоном непонятного назначения, похожим на провинциальную автостанцию, с другой. Здание цирка массивно и грозно нависало над всем этим.

Я не ошибся, это действительно был брох, причем очень древний. Меня сразу же удивило, как этим крепостным зданием еще не заинтересовались археологи и историки – сохранившиеся в относительно целом виде брохи можно и в Шотландии-то по пальцам пересчитать. К тому же все они относятся уже к первому тысячелетию нашей эры. Этот, хоть я и не археолог и не историк, был, на мой взгляд, гораздо древнее.

В любом случае устраивать цирк в брохе – все равно что организовать ночной клуб с дискотекой в пирамиде фараона. И тем не менее именно над сложенными из довольно больших, в полметра высотой, тесаных камней стенами возносился цирковой шатер. Он был латаный-перелатаный, выцветший и потемневший от времени, а намалеванные на нем лица, возможно, клоунов превратились в пугающие темные пятна, лишь отдаленно имеющие сходство с человеческим лицом.

Как ни странно, все это в целом – древние стены, шатер над ними – не произвело на меня гнетущего впечатления. Скорее наоборот – я ощутил какую-то странную эйфорию, почувствовал предвкушение чего-то хорошего. Непонятно даже, откуда оно взялось. Пришел я заранее, потому какое-то время прослонялся вокруг броха, предварительно убедившись, что двери, ведущие внутрь, накрепко закрыты. Площадь была безлюдной, я оказался единственной «ранней пташкой».

Пользуясь наличием свободного времени, я решил обойти брох кругом. За зданием зеленела небольшая роща, или скорее одичавший парк – кое-где виднелись фонари и замшелые лавочки, но было видно, что расчисткой аллей и благоустройством этой территории никто не занимается. Парк отделял брох от окружающих размежеванных полей. С тыльной стороны сооружения обнаружилась еще одна заасфальтированная площадка, на которой, вероятно, доживали свои дни пожилой американский грузовик и не менее ветхий джип «Додж», возможно, именно тот, что упоминала Ариэль. Здесь же я обнаружил первых, не считая кружащихся над головой стремительных ласточек и орущую в парке птичью мелочь, живых существ.

Крупный широкоплечий мужчина сидел на ящике спиной ко мне и, по-видимому, обедал. Рядом с ним крутился лохматый рыжий пес, возможно, имевший в предках волкодава. Мне показалось, что именно эта псина встречала вчера Ариэль у ее дома. Пес активно подметал асфальт хвостом и выклянчивал у мужчины еду, которой тот охотно делился с ним. Видно было, что у них добрые, приятельские отношения. Я не стал им мешать, просто посмотрел и обошел стороной.

Когда я вернулся ко входу в цирк, на площади уже появились люди, а двери в цирк были гостеприимно распахнуты. Рядом с ними я узрел ветхозаветную деревянную будку, опознанную мной как билетная касса. Я направился к ней и выяснил, что билеты покупать не надо, так как выступление сегодня бенефисное. Вкупе с этим мне радушно пожелали доброго вечера, хорошо отдохнуть, выразили надежду, что представление мне понравится, и дважды обозвали доком, что свидетельствовало о том, что весть о моем появлении в городе достигла и цирка.

Я поблагодарил пожилую билетершу за теплый прием и осведомился об Ариэль и ее отце.

– Блейк еще неважно себя чувствует, сегодня на выступлении его не будет, – ответила та. – А Ариэль обещала быть. Сказала, что очень по всем нам соскучилась. И то правда, ее долго здесь не было.

Когда она это говорила, я чувствовал себя как-то странно. И хорошо, и вместе с тем тревожно. Хочу ли я сейчас видеть Ариэль? Определенно да, но почему-то опасаюсь нашей встречи. Неожиданно я вспомнил историю известного экономиста Джона Стюарта Милля. Умнейший, а по некоторым оценкам, самый умный человек своей эпохи, он, как и я, воспитывался дома, в мире чистой науки, и едва не покончил жизнь самоубийством, столкнувшись с жизненными реалиями. Когда я читал его биографию (в краткий, но бурный период моего увлечения экономикой), это меня поразило. Тогда я думал, что, хоть судьбы наши очень похожи, я все же избежал подобного потрясения. Я искренне считал, что вполне адекватно социализировался, но под сводами обращенного в цирк старинного броха вдруг впервые усомнился в этом.

И тем не менее я нормально общался с другими людьми – с Бартом, Мэри и Барбарой, не говоря уж о президенте и канцлере, но избегал при этом даже мысли об Ариэль. Внезапно я понял, что боюсь вновь встретиться с ней, и это стало для меня шокирующим открытием, настолько шокирующим, что я совершенно забыл обо всем, что меня окружает, и встал как вкопанный. Боюсь? Боюсь встречи с этой очаровательной девушкой? Почему это вдруг?

Никакого внятного ответа у меня не было. Ариэль была мне симпатична, она казалась мне интересным человеком и весьма привлекательной женщиной, а время, проведенное в ее обществе вчера, не только было приятным, но и несколько успокоило мои душевные терзания. Я ведь только внешне был спокоен. Что и говорить, трудно сохранять душевное равновесие, когда вся твоя жизнь, все твое прошлое рухнуло, как карточный домик от порыва сквозняка, а впереди тебя ждет неизвестно что. Пообщавшись же с Ариэль, я словно обрел твердую почву под ногами.

Неизвестно, сколько бы я еще пребывал в этих мучительных размышлениях, если бы на меня не налетели. И налетели, надо сказать, довольно капитально, так, что сшибли с ног и я буквально покатился по полу. Ну и городок! Все время норовят сбить с ног, а с виду все такие мирные. Не успел я подняться и несколько прийти в себя, как услышал две взаимоисключающие фразы, сказанные, как бы безумно это ни звучало, практически одновременно одним и тем же голосом:

– Какого черта ты растопырился посреди дороги?

– Простите ради бога, я совершенно не хотела вас толкнуть.

Встав на ноги и отряхиваясь, я, наконец, смог увидеть того, или, вернее, тех, кто меня сшиб. Судьбе было угодно устроить мне маленькую проверку на мою собственную толерантность: передо мной стояли сиамские близнецы. Это были две миловидные, довольно крупные девушки, сросшиеся спинами. Они были одеты в трико с четырьмя рукавами и длинную юбку до колен. Верхняя часть трико открывала сросшиеся плечи, и это зрелище инстинктивно, помимо воли вызывало неприятие. У меня мгновенно промелькнула мысль, что, если бы не это обстоятельство, они были бы вполне симпатичными девушками. В последнее время я много думал о природе человеческого отношения к «не таким» людям, конечно, в свете своей личной трагедии. Теперь я воочию видел другую трагедию, отличную от моей, и никак не мог побороть в себе не то чтобы отвращение, скорее какую-то инстинктивную неприязнь. То, что на меня, должно быть, смотрят с таким же чувством, при этом ничуть не помогало.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал я. – Я не нарочно. Меня зовут Фокс, Фокс Райан, я новенький в городе.

– Ух ты, тот самый док! – сказала одна из девушек.

– Ну и что? – ответила другая. – Подумаешь, не Дэвид Копперфильд же.

Голоса у них были совершенно одинаковые, к тому же говорили они странно – первая начинала отвечать второй еще до того, как та заканчивала фразу.

– Меня зовут Одиль, – сказала более приветливая, протягивая мне руку. – Одиль ла Марш, я родом из Франции.

– Одиль, не кокетничай, – тут же одернула ее вторая. – И потом с каких это пор Эко-Бей находится во Франции? Я всегда думала, что родилась в провинции Северные Территории в Канаде. У тебя, похоже, другая информация?

Но руку она мне тоже протянула.

– Одетт ла Марш, – представилась она. – Работаю конферансье и имею несчастье быть сестрой этой cocotte.

– Одетт! – немедленно возмутилась сестра. – Как ты можешь говорить подобное совершенно незнакомому человеку! Он про нас может такое подумать!

– Не про нас, а про тебя, – спокойно ответила та. – И пусть думает что угодно. А я вижу, что у тебя глазки уже загорелись, как только ты его увидела. Откуда я знаю, может, ты специально его толкнула! Чтобы привлечь внимание к своей потрясающей особе.

– Ну Оде-еее-тт! – взмолилась Одиль. – Перестань уже, пожалуйста. Вы нас простите, – обратилась она ко мне. – Одетт просто мне завидует, и…

– Я?! Завидую? – возмущенно возопила ее вторая половина. – Я тебе завидую? Да я тебе сейчас…

– Я, пожалуй, пойду, – решил я вставить в эту перепалку свои пять копеек. – Не хочу мешать вашему общению. Весьма рад знакомству.

– Взаимно, – ответила Одиль, сбившись с ритма своего возмущения.

– Мы тоже очень, очень рады, – добавила Одетта практически одновременно с ней. – И кстати, нам с Одиль пора бежать, представление начнется через десять минут.

– Через пятнадцать, – педантично поправила Одетта сестру. – Но, в общем-то, она права, нам пора. Надеюсь, вам понравится у нас. Оревуар.

– Оревуар, – несколько ошарашенно сказал я и пошел в ту сторону, куда шел до этого, а близнецы довольно слаженно умчались. Это была сложная, но не лишенная даже некой грации симфония движения. Я бы назвал ее «два в одном».

Я неторопливо пошел по чреву броха. Внутри этого реликтового сооружения была вторая стена, шедшая параллельно внешней. Пространство между стенами было перегорожено легкими стенками, вероятно, деревянными, и, как я узнал впоследствии, разделено на большое число помещений, где и находились все службы цирка. Непосредственно за второй стеной находился зрительный зал с круглой ареной по центру. Вот это пространство и накрывал старенький цирковой шатер. Изнутри он выглядел не менее ветхим и видавшим виды, чем снаружи. Вокруг арены уступами поднимались зрительские ряды, при ближайшем рассмотрении я заметил, что сделаны они из бетона с деревянными накладками сидений. Сделали их явно очень давно, не менее полувека назад. Между секторами зрительских рядов имелись довольно широкие проходы, в которых в данный момент скапливались зрители. Со мной то и дело здоровались незнакомые мне люди. Я заметил Мэри-Сьюзен в компании Барбары и поискал глазами Барта, но того нигде не было видно. Большинство людей были одного со мной роста, но почти все рыжие. Людей нормальных размеров было не больше дюжины, если считать Барбару, и каждый из них заметно выделялся в низкорослой толпе.

Я решил не занимать места до начала представления, Но в любом случае я не успел бы: прежде чем мне удалось сориентироваться, на меня налетел рыжеволосый шквал по имени Ариэль:

– Вы пришли! Как это хорошо! А я уже собиралась вам звонить. Как вам наш город? Как «Дыра»?

– Уф, – сказал я. – Здравствуйте, Ариэль. Рад вас видеть. Можете меня поздравить – я теперь полноправный гражданин этого государства.

– Ух ты! – сегодня Ариэль была какая-то более бойкая, более эмоциональная, чем вчера. Ее глаза блестели, движения были порывисты и вместе с тем грациозны. И это ей очень шло. – А вы, оказывается, быстрый! Рассказывайте, как все прошло!

– А я успею? – я покосился на огромные часы, висящие над проходом, ведущим на манеж. Часы выглядели так, словно их украли с какого-то вокзала, и я, грешным делом, даже подумал, не те ли это самые часы с ратуши, о которой мне рассказывал Барт.

– Ой, действительно!.. Представление вот-вот начнется, – спохватилась Ариэль. – Идемте, займем места, а новости вы мне расскажете после.

Я позволил ей вести меня, справедливо полагая, что она-то наверняка лучше разбирается, где сесть поудобнее.

– Только не ждите от сегодняшнего представления слишком многого, – предупредила она. – Это фактически только репетиция, для своих.

Откровенно говоря, я не ждал ничего вообще, а мысли мои были сосредоточены не на представлении, а на Ариэль. Почему в ее обществе мне так комфортно? А главное, почему я тогда так старательно его избегаю?

Мысль о том, что я могу испытывать к этой девушке какие-то чувства, мне в голову не приходила. Ариэль была почти вдвое моложе меня. Я чувствовал себя рядом с ней этаким почтенным старцем. Но все-таки что-то нас связывало, какое-то беспричинное, но отчетливое взаимопонимание, хотя мой мир, мир, в котором я жил до этого, был далек от ее мира, как Луна от Земли.

Мы едва успели занять места, как оркестр заиграл все те же неизменные «Зеленые рукава» и свет в зале стал меркнуть, но не плавно, как в кинотеатрах, а поэтапно, словно источники света гасли один за другим. Потом вспыхнули прожектора, и представление началось.

Повторяю, я ничего не ждал от этого представления, поэтому был по-настоящему поражен. Никаких клоунов и дрессированных собачек с бантиками – передо мной было театральное действо, лишь изредка замедлявшее темп для комментариев, которые в своем довольно-таки сумбурном стиле давали Одиль с Одеттой. Так, в самом начале действа Одиль заявила, что многоуважаемая публика попала в заколдованную страну лепреконов и вскоре своими глазами увидит ее волшебный мир. При этом Одетт не без яда заметила сестре, что представление идет для своих, так что пафос здесь совершенно неуместен. Возражения Одиль заглушила музыка, возвестившая начало представления, после которого от манежа уже невозможно было отвести взгляд.

Здесь была воздушная акробатика, подобной которой я никогда не видел – казалось, артисты этого цирка овладели таинством левитации. Была и силовая акробатика, притом довольно необычная – главным действующим лицом в номере был еще один мой давешний знакомый, тот самый, что на заднем дворе цирка кормил рыжего пса. Человек этот, к моему изумлению, оказался «самой сильной в мире бородатой женщиной», и если бы не приличных размеров грудь, я был бы стопроцентно уверен, что передо мной мужчина. Для себя я решил, что имею дело с гермафродитом.

«Бородатый женщина», как я окрестил его про себя, бугрясь мышцами, легко удерживал на плечах двенадцать циркачей. Кроме того, двумя из них – молодым парнем, естественно, карликом, и его столь же миниатюрной миловидной подружкой – он даже легко жонглировал, но те, будучи воздушными гимнастами, не проявляли при этом ни малейшего беспокойства. Это совсем не походило на вульгарное «метание карликов», кое порой практикуют в низкопробных пабах Соединенного Королевства и в Австралии. Здесь же это было элегантное цирковое искусство, радующее глаз и заставляющее восхищаться человеческой ловкостью и бесстрашием.

Был здесь и канатоходец, маленький стройный мужчина с восточной внешностью: на его шесте, пока он пересекал арену по канату, натянутому в пятидесяти футах над ней, совершали немыслимые кульбиты два карлика, кажется, те же самые, которыми до того жонглировал бородатый женщина.

Труппа, очевидно, была невелика – на арене то и дело появлялись знакомые лица. Например, бородатый женщина выходил на арену четыре раза – с силовыми акробатами, с уже знакомым мне рыжим псом, который выделывал разные смешные трюки, с набором штанг и гирь внушительного размера, а потом с еще одним карликом, тоже обладателем внушительной, почти до пола, бороды. Они спорили, кто из них сильнее – подымали казавшиеся огромными, особенно в сравнении с бородатым карликом, штанги, жонглировали гирями, а в конце номера карлик разозлился, схватил бородатого женщину в охапку и под аплодисменты зрителей унес за кулисы.

Клоунов на арене не было, но представление оказалось веселым само по себе. Взрывы хохота вызывали и бородатый женщина с ее, то есть его, соперником-карликом, и вечная беззлобная перепалка Одетт и Одиль, и многое другое. Но этот смех не разрушал, а лишь дополнял общую атмосферу завораживающей красоты. Не разрушали ее и пугающие моменты вроде выступления женщины-огнеглотательницы, которая к тому же появилась в компании весьма флегматичной, но обладающей вполне различимым капюшоном королевской кобры, или фокусника, оказавшегося уже знакомым воздушным акробатом, тем самым, которым жонглировал бородатый женщина. Фокусник с завязанными глазами метал в свою бессменную ассистентку ножи, между прочим, разрезав яблоко пополам на ее макушке. А затем запер девушку в ящик и пронзил его шпагами насквозь, после чего выпустил оттуда свою даму живой и невредимой. Возможно, меня бы все это не особо впечатлило, если бы я видел другие цирковые представления, но это действо повергло меня в замешательство. Все казалось таким реалистичным и настоящим – раздувавшая плащ кобра в любой момент могла броситься на свою напарницу и ужалить ее, шпаги брутально протыкали ящик с живой и симпатичной девушкой, при этом из ящика один раз даже донесся вскрик ассистентки…

Умом я понимал, что это не больше чем искусные трюки и хорошо замаскированная техника. Что у кобры, вероятно, вырваны зубы, под ящиком на арене находится люк, куда девушка прячется от протыкающих шпаг и сабель. Но во время представления я внезапно ощутил, что, кроме логического восприятия, есть еще и эмоциональное. Я не сдерживал его, хотя раньше все мои эмоции постоянно занимали место где-то на заброшенных антресолях моей личности. И поэтому разворачивающееся представление доставляло мне настоящее удовольствие. Я понял, что быть благодарным зрителем – это тоже своего рода искусство.

В какой-то миг я посмотрел на окружающих меня зрителей и увидел, что все они, даже включая Ариэль, которая жила в этом мире с детства, заворожены не меньше моего. Их глаза, их мысли и чувства были прикованы к происходящему на арене. И я понял, почему цирк лепреконов пользуется такой неизменной популярностью. Точнее, не понял, а начал понимать. Понял я это уже позднее.

Пока длилось представление, Ариэль со мной практически не разговаривала. Возможно, потому, что не хотела отвлекать, а может быть, из-за того, что и сама полностью была увлечена происходившим. Я же нет-нет да и посматривал на нее. Она подалась вперед, как будто хотела присоединиться к происходящему на арене действу. И это можно было понять: яркое зрелище на манеже заставляло полностью забыть все, всю окружающую реальность. Древний брох с раскинутым над ним вместо крыши цирковым шатром и вправду стал сказочным королевством фантастических лепреконов, с их собственной маленькой и необыкновенно грациозной жизнью.

Финал представления был не менее феерическим. Зал на мгновение погрузился во тьму. Затем арена озарилась тревожно-красным светом, и на нее вышел огромный угольно-черный конь. На его спине грациозно покачивалась девушка-карлик, казавшаяся на фоне животного просто крошечной. Она была одета в телесного цвета трико, и казалось, что это лесная нимфа, бесстрашно оседлавшая дикого скакуна. Но огромный, мощный зверь покорно повиновался приказам маленькой нимфы.

Это была очень необычная джигитовка, сочетавшая в себе элементы акробатики и воздушной гимнастики. Всадница то и дело словно воспаряла над мчащимся по кругу конем – зал замирал, – но всякий раз она оказывалась в седле. Она буквально танцевала на крупе коня, и весь зал затаив дыхание следил за этим рискованным танцем.

А потом случилось несчастье.

Я, в общем-то, даже не понял, что именно произошло. В такие минуты действуешь не рассуждая. Несколько мгновений попросту выпали из моей памяти, и первое, что я помню, – это униформисты, с трудом сдерживающие вставшего на дыбы коня, и я сам, склонившийся над сброшенной им наездницей. Девушка была в сознании и испуганно глядела на меня – она не могла пошевелиться, не чувствовала своего тела.

Не теряя времени, я осторожно перевернул ее на бок. До этого дня я не оказывал никому первой помощи, но уроки отца, кажется, прошли недаром. Полагаясь на интуицию и на внезапно всплывшие в памяти знания, о которых я и не подозревал, я определил, что кости наездницы не повреждены, переломов нет. Вероятнее всего, у нее была сильная контузия, и я уделил какое-то время на то, чтобы установить, нет ли у девушки внутренних травм, разрывов и тому подобного. К счастью, похоже, эта миниатюрная циркачка родилась в сорочке: и с этим тоже все было в порядке. Мне оставалось только вывести ее из состояния шока, что я и проделал, попросив у Ариэль булавку. Этой булавкой я уколол девушку в нужной точке, и она, вскрикнув от боли, инстинктивно взмахнула руками и села.

В зале бурно зааплодировали, и я не сразу понял, что аплодируют мне. Когда до меня дошло, что аплодисменты предназначены действительно мне, я удивился и смутился. Я же ничего ровным счетом не сделал! Элементарная первая помощь. Но публика уже высыпала на манеж и сгрудилась вокруг меня. Среди множества незнакомых лиц я увидел сияющего Барта с симпатичной рыжей малышкой, бородатого женщину, Одетт с Одиль и, конечно же, Ариэль, которая была совсем-совсем рядом и деловито помогала приходящей в себя девушке-наезднице.

– Эй, не напирайте! Дайте пройти! – рявкнула Одетт, и зрители поспешили расступиться, но до этого я успел пожать с дюжину рук, а мое плечо уже побаливало от дружеских похлопываний.

– Это наш новый земляк, – гордо заявила Одиль, – доктор медицины Фокс…

– Райан, – подсказала Одетт. – И вовсе он не доктор медицины.

Но Одиль не обратила никакого внимания на слова сестры:

– И вы все видели, как он вернул к жизни нашу дорогую Женевьеву!

– В общем-то, ничего особого я не сделал, – попытался возразить я, но, похоже, это тоже никого не интересовало. Люди вновь стали хватать меня за руку, поздравлять (вероятно, с получением гражданства), говорить комплименты… Я, откровенно говоря, растерялся – совершенно не привык быть в центре внимания, по крайней мере, такого бурного и даже несколько экзальтированного.

На помощь мне пришла Ариэль:

– Нам с доктором надо провести Женевьеву за кулисы, – сказала она. – Я сожалею, что представление окончилось так грустно…

Ее со всех сторон тут же стали ободрять, а я тем временем воспользовался паузой и повел Женевьеву к выходу. Ариэль следовала за мной с одной стороны, с другой семенили Одиль с Одетт. Все-таки передвигались они довольно ловко. Это казалось мне очень странным. Ведь большинство живущих сиамских близнецов вообще не могут ходить. А тут такой феномен, да еще в цирке! Их компания кое-как ограждала меня от назойливого внимания восторженной публики.

За кулисами открылся темный коридор, протянувшийся меж старинных толстых стен броха. Он вел прямиком в служебные помещения цирка. Эти помещения были оборудованы, конечно же, значительно позже, чем построено само сооружение, но им все равно было довольно много лет, и выглядели они очень ветхими. В отличие от зрительного зала, тут никто даже и не пытался маскировать нищету и убогость, о которых буквально свидетельствовали и стены с растрескавшейся и обвалившейся штукатуркой, и щербатые каменные полы, и прибитая кое-как старинная проводка, и допотопные бра…

Мы провели Женевьеву в кабинет директора, ничуть не выделявшийся ни убранством, ни ремонтом, и усадили ее на кожаный диван, вероятно, заставший еще времена, когда сэр Уинстон Черчилль бегал в коротких штанишках. Там я еще раз осмотрел девушку, руководствуясь своими весьма умеренными медицинскими познаниями. Я боялся так называемых отсроченных травм, незаметных при беглом первичном осмотре и не ощущаемых самим пострадавшим из-за состояния аффекта. Но, к счастью, кроме сотрясения мозга, ничего серьезного не обнаружилось. Тем не менее я предписал девушке обязательный визит к настоящему хирургу.

Пока я был занят, наша компания пополнилась еще одним человеком. Когда я закончил осмотр, он, хромая, подошел ко мне и крепко пожал руку. Увидев его, я сразу же понял, с кем имею дело. Его лицо, несмотря на присущую ему мужественность, имело слишком большое сходство с Ариэль, чтобы он мог быть кем-то, кроме Блейка Кэрригана, директора цирка лепреконов.

– Спасибо, – проникновенно сказал он. – Очень приятно познакомиться с вами, доктор. Я Блейк Кэрриган.

– Взаимно, мне тоже очень приятно, – ответил я, глядя на него. Ростом он был с меня, только чуть сутулился. – Но вы зря меня хвалите. Я почти ничего не сделал, просто эта девушка родилась в сорочке. Кроме того, ей необходимо обследоваться у настоящего врача. У меня нет необходимой медицинской квалификации, поэтому я вполне могу…

Блейк печально покачал головой:

– Конечно, Женевьева завтра отправится в местную травматологию, но, боюсь, от этого будет мало толку. В нашей стране не только ужасные дороги, но еще и медицина на уровне позапрошлого века.

– Почему? – удивился я.

– Потому что оба наших «спонсора» не желают оплачивать расходы, которые, по их мнению, не являются необходимыми, – жестко ответил Блейк. – Женевьева, детка, ты слышала, что сказал доктор? Завтра с утра отправляйся в клинику, а если до этого почувствуешь недомогание – сразу же вызывай «Скорую». Слышишь?

– Но я прекрасно чувствую себя! У меня ничего не болит, – возмутилась девушка. Говорила она с легким «континентальным» акцентом, скорее немецким или голландским, чем французским.

– Не спорь со старшими, – терпеливо ответил ей Блейк. – Доктору, во всяком случае, виднее. Так что придется сходить.

Я потихоньку вздохнул: ну что тут поделаешь… Похоже, меня уже окончательно и бесповоротно записали в практикующие медики. Этакое светило медицины! И тут мое хулиганское настроение вспыхнуло, как сухая солома от непогашенного окурка. А почему бы, собственно, нет? Если у них так плохо с медициной…

– Время еще не очень позднее, – повернулся ко мне Блейк. – Поэтому я приглашаю вас к нам в гости. Мне и раньше хотелось с вами познакомиться, а тут такой повод.

Говорил он медленно, и я заметил легкий тик, время от времени сжимавший уголки его губ. Похоже, он еще не очень оправился от подагры. Блейк Кэрриган мне понравился. У него были широкое открытое лицо, высокий лоб и коротко стриженные седые волосы. Резко очерченные губы обрамляли глубокие носогубные складки, спускавшиеся к волевому подбородку с несимметричной ямочкой. Глаза у него были карие, но по форме точь-в-точь, как у Ариэль. Над ними кустились черные с проседью густые брови, разделенные глубокими складками на переносице. В целом его облик выражал твердость и солидность с некоторой толикой скрытой печали. Впрочем, как я убедился позже, искорки веселья, столь очаровательные у Ариэль, вспыхивали и в его глазах, пусть и гораздо реже.

– Ариэль, скажи Томасу, что цирк сегодня на нем. Пусть дождется, пока все разойдутся, и все закроет, – распорядился Блейк. – Одиль, Одетт, проведите Женевьеву, пожалуйста, на выход. На стоянке стоит Дуглас с машиной, скажите ему, чтобы развез вас по домам.

– А вы, шеф? – спросила Одиль.

Блейк махнул рукой:

– Как-нибудь доковыляем. До моего дома и полмили не будет. Не так уж я и болен, чтобы полмили не пройти.

Когда все разошлись, Блейк внимательно посмотрел на меня. Это был по-настоящему испытывающий взгляд, словно мужчина хотел проникнуть в глубину моих мыслей. Мне даже стало несколько не по себе.

– Фокс, – сказал он, наконец, – могу ли я вас так называть, по-простому?

Я утвердительно кивнул.

– Скажите, Фокс, зачем вы сюда приехали? – прямо спросил Блейк.

Мне, пожалуй, в ближайшее время от этого вопроса не отделаться.

– Откровенно говоря, мне было все равно, куда ехать, – тем не менее ответил я. – Я не выбирал Хоулленд специально, если вы об этом.

Он как-то неуверенно кивнул:

– Но вы решили остаться здесь. Почему?

Я пожал плечами:

– Почему бы и нет? Мне нравится этот городок. Здесь тихо, спокойно, приветливые люди…

– Тихо… – словно про себя повторил он. – Фокс, здесь не просто тихо. Иногда мне кажется, что в Хоулленде застыло само время. Здесь ничего не меняется и ничего никогда не изменится. Те, кого это не устраивает, уезжают. И таких, увы, большинство. Я их понимаю… но сам никогда не уеду.

Я присел на стул:

– Простите, сэр…

– Блейк, просто Блейк, – сказал он, также присаживаясь.

– Видите ли, Блейк, у меня тоже сложилось такое впечатление. Но почему это так? Что мешает поменять здешний уклад жизни?

Его взгляд ожил, но вовсе не потому, что он согласился со мной.

– Здесь никогда ничего не изменится, – настойчиво повторил он. – Не вы первый этого хотите. Вы спросили, почему мы не вызвали врача к Женевьеве. Потому что в этом нет никакого толка. В городе есть платная медицина, доступная только для держателей полисов компаний Кохэгена и Харконена…

– Но ведь это львиная доля населения!

Блейк отрицательно покачал головой:

– Полисы есть только у топ-менеджмента и некоторых чиновников. Остальные довольствуются бесплатной медициной уровня сельского фельдшера.

– Но кто мешает поехать, к примеру, в тот же Дандолк…

Блейк щелкнул пальцами:

– У среднестатистического горожанина в кармане дырка. Ему недоступны подобные услуги. А социальная медицина Ирландии на нас не распространяется, мы же, – он ухмыльнулся, – независимое государство!

– Черт, это несправедливо, – сказал я, и в этот момент вошла Ариэль.

– Что несправедливо? – спросила она.

– Мы говорим о городской медицине, – пояснил Блейк; затем он ответил мне: – Вот именно. Но ничего, ровным счетом ничего невозможно изменить.

Он с трудом поднялся с дивана.

– Этот город вмерз в толщу льда, Фокс, – вздохнул он. – Здесь только кажется все уютным, а на деле… – он махнул рукой. – Так что не стройте иллюзий, если они у вас есть. Так вы примете мое приглашение?

– С удовольствием…

И мы вышли из кабинета.

Вопреки его собственному скепсису, ходил Блейк вполне резво, если можно так выразиться в отношении человека, страдающего от подагры. Впрочем, я не был уверен в том, что это именно подагра, в конце концов, хронические артриты от нее по симптомам отличаются мало. Я решил поговорить об этом:

– А почему вы решили, что у вас подагра?

– Доктор сказал, – ответил Блейк со скептическим выражением лица. – А что, вы другого мнения?