Читать книгу Житейская правда войны - Олег Смыслов - Страница 8

Когда стемнело, полковой инженер и командир батальона руководили погрузкой первой роты. Огневого сопротивления не было, и глубоким оврагом бойцы начали выдвижение к высоте 244.5. На этой высоте противник уже успел организовать свой опорный пункт в нескольких километрах от берега реки¹³.

Вторым рейсом, со второй ротой батальона Ламко, на тот берег переправился и ПНШ Лебединцев: «Было за полночь, стрельбы почти не велось. Только редкие очереди трассирующих пуль прочерчивали туман над поверхностью реки да одиночные ракеты мерцали в тумане. Слышался скрип уключин и всплеск воды от весел.

Много за ту ночь появилось у гребцов кровавых мозолей на ладонях, но еще больше проявили они храбрости, скользя на своих утлых лодочках между разрывами снарядов мин и бомб в светлое время. Вот кто постоянно проявлял героизм, по значению сродни пехотной атаке!..

Вот и противоположный берег. Лодка носом ткнулась в прибрежный песок, и мы быстро выскакиваем на берег прямо в расщелину оврага, по дну которого протекал небольшой ручеек. Увлекаю связистов влево, и на четвереньках карабкаемся по крутому склону вверх. Вот и встали на ноги, осторожно продолжаем путь. Показались строения, заходим в крайнюю хату, жители в погребе. Зажгли трофейную плошку, завесили окна и начали устанавливать телефоны и развертывать радиосвязь. До смерти я не забуду позывные тех дней по радио: “Гектар, Гектар, я Авиатор, даю настройку: раз, два, три и т. д.” А телефонисты со штабом дивизии перекликались: “Бокал, Бокал, я Сосна. Сосна слушает”. Это нельзя забыть! Вспоминалось мне это много раз на встречах с радисткой Раей с Кубани, телефонистками Явдохой из города Ромны и Надей из Тульской области. Последние появились пару месяцев спустя, а до них были только Рая и Маша. Я вывел всех посыльных и связистов во двор. Здесь тумана не было и видимость была лучше. Хата стояла почти под обрывом, который возвышался над ней почти до крыши. Я указал Митрюшкину размер щели, и связисты сразу приступили к ее отрывке, работая посменно и вычерпывая землю стальными шлемами. Через час появились начальник штаба и командир полка. Кузминов с телефонистами пошел на КНП, который ему оборудовали те же телефонисты за селом примерно посредине расстояния между батальоном и штабом полка»¹⁴.

Как вспоминает командир взвода разведки Зайцев, наконец подошла большая группа батальона Ламко: «Перед ней стояла задача: расширить плацдарм, захватить господствующую высоту. Не случайно это нелегкое дело Кузминов доверил именно Ламко, опытному командиру, беспредельно храброму, но расчетливому, хладнокровному, всегда действовавшему с умом.

Когда пехотинцы влились в нашу траншею, мы встретили их криком “ура!”. А они наше “ура” подхватили, и этот боевой клич мощно прозвучал над высотой как предупреждение гитлеровцам о том, что пора убираться восвояси, ибо очень скоро последует суровая расплата.

Вскоре прибыл комбат. Мы посоветовались, как действовать дальше. Выслушали предложения сержантов, учли данные, полученные нами от пленных. Выходило, что наиболее слабое место в обороне гитлеровцев было на южных склонах, спускающихся к окраине Григоровки. Фашистам, сидевшим на высоте, никакая опасность со стороны села не грозила. Все внимание они сосредоточили на нашей траншее.

– Вот оттуда мы и начнем их теребить, – сказал Ламко. – Один взвод пойдет по оврагу в обход высоты справа, наделает шуму – пусть фрицы думают, что основной удар мы нанесем оттуда. А на вершину пойдем в лоб.

Я предложил комбату остатками моего отряда попытаться с левого фланга обойти высоту и ударить по обороняющимся с тыла. Он согласился, дал на усиление нескольких бойцов, поделился боеприпасами. Договорились о сигналах и взаимодействии. Затем я собрал свой пополненный отряд, разъяснил задачу, и мы отправились по траншее на левый фланг.

К тому времени небо на востоке уже начинало светлеть, но над землей еще висела густая тьма, а в овражках и лощинах, в распадках и низинах клубился серый туман. Мы передвигались то по-пластунски, то на четвереньках, а где можно было – короткими бросками, используя естественные укрытия на местности.

У северной стороны высоты уже вовсю «шумел» один из взводов 1-го батальона. Видимо, все силы противник сосредоточил на ее гребне, на восточных и северных скатах. Это обстоятельство значительно облегчило наши действия. Скрытно, ничем себя не обнаруживая, бесшумно ликвидируя встречающихся на пути фашистских солдат, нам удалось по ходам сообщения и траншеям подняться почти до половины высоты. Конечно, времени на подобное “восхождение” ушло немало, и у Ламко, видимо, не хватило терпения. Он поднял подразделение в лобовую атаку. Минут на пять позже и мы с криком “ура!”, пустив в ход гранаты, стреляя из автоматов и пулеметов, бросились на врага. Внезапный удар с тыла был для гитлеровцев неожиданным и ошеломляющим…

Восход солнца мы встретили на вершине высоты. Перед нами открылась величественная картина общего форсирования Днепра. К сожалению, полюбоваться ею как следует не пришлось – из глубины обороны гитлеровцы открыли массированный артиллерийский и минометный огонь по реке и по нашей теперь уже высоте.

– Стреляйте, гады, стреляйте, – приговаривал Новиков, засекая огневые средства противника и нанося их на схему. – Насыпят вам перцу наши артиллеристы.

Захватив высоту, мы лишили гитлеровцев возможности визуально наблюдать за рекой примерно на пятикилометровом участке, а к полудню была освобождена Григоровка. Скоро весь полк переправился на правый берег, а вслед за ним подразделения 51-й гвардейской танковой и 69-й гвардейской механизированной бригад. Началось создание знаменитого букринского плацдарма, сыгравшего значительную роль в сокрушении пресловутого Восточного вала»¹⁵.

Глазами старшего лейтенанта Лебединцева картина на том берегу Днепра обретает несколько иные тона. Но это уже работа штаба полка на плацдарме: «Мой прямой начальник Ершов был, прямо скажем, в каком-то трансе. Вызвано это было, скорее всего, страхом и безысходностью нашего положения на плацдарме, тогда как я воспрянул духом после удачной переправы и руководил всеми делами штаба. Только начало светать, я увидел, что в огороде нашего дома разместилась минометная батарея 120-мм калибра, но не нашего полка. Эти “самовары” принадлежали мотобригаде 3-й гвардейской танковой армии. Я попросил их переместить позиции дальше от штаба полка, но минометчики стояли на своем, утверждая, что позиции заняли раньше нас и никуда не уйдут. Я просил, чтобы Ершов употребил свою майорскую власть, но он только рукой махнул.

Утро обещало ясный день. В чистом небе первыми появились над нами четыре “мессера”. Увидев батарею, они сбросили на нее и на хату по два контейнера с мелкими бомбами. Мы еще до этого все свалились в щель в несколько слоев. Я был верхним и заметил в простенке хаты солдата-связиста, которому не хватило места. Он до бомбежки ощипывал убитую утку. А у стенки, прижавшись к ней спиной, стояла фельдшер, лейтенант медицины, молдаванка Оля Дейкун. <…>

Основной удар мелких бомб пришелся по минометной батарее на “нашем” огороде, где были несколько человек убитых и раненых. Ольга бросилась туда оказывать помощь пострадавшим. Связисты принялись копать на возвышении яму для тела своего товарища. <…>

Ю-87

Начальник штаба укрывался под лавкой в хате и разразился бранью за то, что я выбрал именно эту хату. Он впервые с самого начала боев дивизии решил сам лично выбрать место командного пункта и, захватив всех людей штаба, пошел в овраг искать подходящее место, оставив меня и радистку Раю Хабачек поддерживать связь до того времени, пока он не возьмет связь на себя. Минут через пять после их ухода появилась новая волна вражеских бомбардировщиков Ю-87 и Ю-88. Это были фронтовые пикировщики, близко знакомые нам, пехотинцам. Они наносили точные удары по целям, и пришлись они теперь в основном по скоплениям штабов, службам тыла и медучреждениям, облюбовавшим себе спасение во множестве промоин крутых обрывов большого оврага. Были сброшены несколько бомб и по минбатарее. Теперь она практически перестала существовать. Бомбежку я перенес под лавкой, а радистка с испуга забралась в подпечье русской печи и теперь никак не могла вылезть, задевая своими ягодицами и рыдая от страха и темноты. Я предложил ей лечь там плашмя и высунуть ноги; ухватившись за них, я извлек ее всю в курином помете и пыли. Зазуммерил телефон. Это майор разрешил нам двигаться по проводу на новое место. Взгромоздил ей на плечи приемопередатчик, а себе упаковку питания и телефонный аппарат, и через пять минут мы увидели своих, сидящих в промоинах. Теперь, после второй бомбежки, начальник штаба ругал себя за неудачный выбор места, видя вокруг огромное скопление тыловых служб, и повелел мне с Митрюшкиным найти новое место, более укрытое, замаскированное и отдельное от других обитателей. Почти по отвесному скату оврага на четвереньках мы выбрались севернее, пробежали метров сто пятьдесят вдоль обрывистого берега Днепра и обнаружили именно то, что и было необходимо. Здесь были такие же промоины, но не обозначенные на карте и поросшие терновником, хорошо маскировавшим предполагаемое расположение КП.

Сержант остался с автоматом охранять место, а я вернулся, чтобы привести к нему всех. Впервые Ершов похвалил меня за удачный выбор. Связисты принялись устанавливать связь, а я распределять промоины службам штаба. Громко объявил всем, чтобы не нарушали кусты, и указал, где отрывать котлован землянки. Из всех ПНШ только я один находился при начальнике. Остальные, переправлявшиеся другими рейсами, видимо, блуждали в поисках нас, и я послал на берег к месту причала Митрюшкина, чтобы он указывал место штаба и КНП Кузминова. Только к обеду был доставлен нам поваром Петровичем завтрак на лодке. Петрович был пожилой кубанский казак из станицы Гулькевичи под Армавиром. Он дрожал от пережитого страха после разрывов вокруг лодки и извинялся, что остыли в ведре каша, а в термосе чай. Уже с наступлением темноты он привез нам обед и ужин одновременно. Как мы обрадовались полному ведру жареных окуней, которых он собрал с поверхности реки, возвращаясь на свой берег после завтрака. От разрывов снарядов, мин и авиабомб на реке гибло много рыбы и она всплывала на поверхность и уносилась вниз по течению. Ее даже было видно в бинокль из нашего штаба. Начальник связи капитан Лукьянов часто смотрел в бинокль на противоположный берег, где заправлял переправой полковой инженер Чирва. Рыбу тогда как грибы в лесу собирали многие переправлявшиеся. Ее несло течением также с Щучинской и Зарубинской переправ, которые подвергались бомбежке не менее нашей.

Мы имели свою телефонную связь с находящимся впереди комбатом Ламко и командиром полка. Постоянно была связь с командиром и штабом дивизии, находившимся все еще на левом берегу. Из трех стрелковых полков дивизии только линия по дну реки, наведенная нашим начальником направления связи (ННС) младшим лейтенантом Оленичем И.И., служила безотказно по одной простой причине – она не имела ни одного сростка под водой на протяжении километра и была проложена немецким трофейным кабелем в полихлорвиниловой изоляции. На нашем берегу вынуждены были подключиться к ней и другие два полка, а когда и штаб дивизии переправился на плацдарм, то эта же линия служила проводной связью со штабами 40-й и 27-й армий.

Вот за нее и получил Героя Иван Иванович по моей рекомендации. Хотя этого высокого отличия он вполне заслуживал и за другие дела, часто прикрывая ручным пулеметом КНП Кузминова. Он был истинный Герой, скромный и малоизвестный в дивизии…

К вечеру начальнику штаба захотелось иметь данные о положении рот от непосредственного свидетеля и он послал меня в боевые порядки. Шагал я с посыльным «по проводу». Первоначально я навестил командира полка на КНП, там с ним находился начальник артиллерии, командир поддерживающего артдивизиона капитан Багрянцев и начальник разведки полка старший лейтенант Борисов»¹⁶.