Читать книгу Массинисса. Из заложников – в цари. Книга 1. По дороге в Карфаген - Олег Таран, Олег Александрович Сизоненко, Олег Александрович Жирков - Страница 5

В это утро впервые за много лет царская семья завтракала вместе. Аглаур сидела рядом с Массиниссой и полными слез глазами неотрывно смотрела на него, из-за чего сыну кусок в горло не лез. Царь укоризненно поглядывал на жену, но та не обращала на него никакого внимания, и делать ей вслух замечание он не стал. Гайя немного отведал жареного мяса и чуть пригубил вина. Зато за всех, шумно чавкая, отъедался их старший сын Мисаген – пухловатый, низкорослый, с неприятным ехидным взглядом, который он иногда бросал на Массиниссу.

Первенец Гайи и Аглаур был явно рад отъезду брата, которого всем сердцем ненавидел. Не любил за то, что с ним приходилось делить любовь матери, и за то, что именно на него сделал ставку отец, провозгласив младшего своим наследником. После этого даже слуги во дворце тихонько посмеивались над положением старшего сына царя, не говоря уже про остальных жителей Цирты. А после того как Мисаген с помутившимся разумом вернулся из Карфагена, его сторонились все, кроме матери. Только она заставляла слуг проявлять к нему должное почтение, и лишь царица находила для него покорных и терпеливых служанок, таких как Демейя, поскольку женить известного своим нездоровьем сына, пусть даже и царского, не представлялось возможным.

Впрочем, в какой-то мере Мисагену и так было хорошо: теперь не нужно было ничему учиться и к чему-то стремиться – живи в свое удовольствие, ешь-пей от души, ласкай по ночам податливых служанок да не попадайся на глаза отцу. Это было все, что от него требовалось. Конечно, даже у него периодически возникали мысли о том, что хорошо бы самому стать царем, только пока ни союзников, ни средств, для того чтобы что-то предпринять в этом направлении, у старшего царевича не было. Была только ненависть к Массиниссе, ради которой он был готов на все.

– Демейя! – по привычке обратилась царица к служанке, стоявшей у нее за спиной, но, вспомнив, что случилось с ее любимицей и еще не запомнив имя девушки, которая ее заменила, неловко произнесла: – Прости, милая! Принеси из моих покоев серебряный поднос с тем, что лежит на нем.

Служанка с поклоном вышла из зала.

– Мама, а где Демейя? – поинтересовался Мисаген.

Долгая тишина была ему ответом.

Наконец покрасневшая Аглаур, собравшись с силами, произнесла:

– Она наказана… За предательство!

Мисаген понял, что подробней ему сейчас ничего не объяснят, и больше не расспрашивал.

Чувствуя напряженность момента, царь раньше всех закончил трапезу, встал из-за стола и ушел в свои покои – слегка отдохнуть перед выездом. Перед этим, проходя мимо Мисагена, он повелительно положил ему руку на плечо, и тот, поняв, что от него требуется, вытер руки о скатерть и нехотя последовал за ним, ревниво поглядывая на царицу.

Массинисса понял, что отец дал ему возможность попрощаться с матерью. Аглаур встала из-за стола, подошла к нему. Царевич поднялся, и они вновь обнялись.

– Прости, сын, что не могу отменить эту поездку, – гладя его кудри, проговорила царица. – Раньше я имела большую власть над твоим отцом, но теперь мое слово ничего для него не значит.

– Мама, а почему вы поссорились? – спросил Массинисса о том, что давно его мучило, но так и не удавалось узнать.

– Когда-нибудь тебе все станет известно, но пока не спеши взрослеть, дождись совершеннолетия. И еще… – Царица заглянула ему в глаза. – Будь осторожен в Карфагене. Там очень много соблазнов, кажущихся выгодными предложений, ярких развлечений. Но ты не забывай: пунийцы – наши враги! Даже если они что-нибудь будут делать для тебя (пусть это и покажется приятным или полезным), то лишь с той целью, чтобы получить с твоей стороны что-то нужное им. Помни об этом! И еще – помни обо мне, сын! Возьми это на память… – Мать сняла с пальца небольшое серебряное кольцо. – На него вряд ли кто-то позарится, а тебе оно напомнит обо мне.

Она протянула кольцо сыну. Тот сразу надел его на один из пальцев и поцеловал украшение.

– И это возьми и спрячь, – протянула Аглаур сыну небольшой кожаный кошель. – Не смотри, что он маленький, в нем только золотые монеты. Это тебе на крайний случай.

– Мама, не надо было, – смутился царевич. – Мне отец и так уже дал денег, еще вчера.

– У тебя, кроме отца, есть еще и мать!

В голосе царицы зазвенел металл, и Массиниссе стало неудобно. Он бережно положил мамин кошель за пояс, рядом с отцовским.

– Прощай, сын! Очень надеюсь, что в мире что-то изменится, ты пораньше вернешься домой и со временем станешь царем Массилии. Думаю, ты будешь править не хуже своего отца. Уважаемый Бодешмун хорошо подготовил тебя как воина. Главное, сохрани в Карфагене светлый разум и любовь к своей стране! Помни, кто ты!

Царевич кивнул и поклонился матери. Она поцеловала его лоб.

– Иди! Пиши мне! Не забывай!

Солнце уже довольно высоко поднялось над нумидийскими степями, когда из Капских ворот столицы Массилии вышел конный отряд. Развевающийся над ним флаг с вышитым изображением льва говорил о том, что это была так называемая царская сотня – отборное подразделение, которое охраняло главу Западной Нумидии.

В отличие от обычных легковооруженных конных воинов-нумидийцев, эти кавалеристы были облачены в кольчуги, самые разномастные, шлемы, тоже разнотипные, а также имели более прочные, чем у соотечественников, щиты. Из-за обилия металлического снаряжения, а кроме того, за стойкость в бою, царскую сотню еще называли железной. Вооружение у них было стандартным для нумидийцев: набор из двух-трех дротиков, меч и кинжал – все более качественное, чем у обычных армейских воинов, хотя и крайне разнообразное. Царь Гайя не жалел денег для оснащения своей охраны, но приобрести единые для всех комплекты доспехов и оружия даже ему было не под силу.

Выезд царской сотни для жителей Цирты означал лишь одно: правитель Массилии покидал столицу с неизвестной им целью. Немногочисленные горожане, в основном жены и взрослые дети воинов царской охраны, сопровождали отряд до самых ворот, а кое-кто из самых шустрых уже взобрался на городские стены. Стражники, дежурившие здесь, им не препятствовали. Только на стрелковую площадку над Капскими воротами детишек не пустили: там стояла царица Аглаур с личной охраной.

Гайя, словно почувствовав ее взгляд, обернулся, нахмурился и пробормотал:

– Зачем она пришла? Ведь она с тобой во дворце попрощалась… Теперь все всё, наверное, поймут…

Царь в общении с супругой не всегда был такой сдержанный, как в последнее время. Со стороны казалось, будто он мстил ей за то, что потерял голову от красоты Аглаур, когда впервые увидел эту мулатку – дочь карфагенского вельможи и ливийской принцессы. Гайя знал, что тогда над его безумствами, совершаемыми во имя ее, втихомолку посмеивались не только во дворце, но и далеко за пределами Цирты. Он преподносил любимой самые роскошные подарки, привезенные из далеких стран, миловал по ее просьбе отъявленных преступников, великодушно отпускал пленных, щедро одаривал городских нищих.

Кроткая и добросердечная Аглаур родила ему двоих сыновей. Первенец рос излишне избалованным матерью красавчиком, любимчиком придворных девочек и со временем стал серьезно раздражать отца. Младший же поначалу был не настолько красив, зато больше походил на отца, был крепким и смышленым. К тому же именно с рождением второго сына у Гайи появились настоящие отцовские чувства. Едва малыша Массиниссу отлучили от материнской груди, он занял свое место на отцовских коленях, на царской лошади, за столом, на охоте.

Аглаур смирилась с таким положением дел, поскольку с годами ее чары меньше действовали на царя, чем прелести его юных наложниц. А кроме того, ее внимание теперь особенно требовалось нездоровому Мисагену, которого Гайя, казалось, совсем не замечал. Нелюбимый старшенький окончательно разочаровал отца, когда после отправки его в Карфаген в качестве почетного заложника он неожиданно перестал писать письма матери. Возвращавшиеся из пунийской столицы гонцы и купцы как-то подозрительно прятали глаза, не решаясь сказать царю всю правду о сыне. Причину происходящего ему открыли пунийцы, которые настойчиво попросили забрать домой заболевшего царевича и прислать другого значимого почетного заложника.

Гайя почти весь прошедший месяц вспоминал тот страшный день, когда ко дворцу подъехала повозка в сопровождении охраны и воины достали из нее безвольное тело старшего сына с пустыми глазами.

«Царевич лишился рассудка, – пояснил сопровождавший Мисагена лекарь-грек по имени Пеон. – Переучился, не рассчитал силы, такое в Карфагене случается. Ну и безмерные возлияния тоже сыграли свою роль. К лекарям обратились поздно, и, прости, царь, не я его лечил. Впрочем, ему бы уже никто не помог…»

Правитель мрачно посмотрел на затрепетавшего эллина, но понял, что карфагеняне специально послали к нему того, кого им было не жалко. «Останься с сыном! Не сможешь вылечить – хоть облегчи его страдания», – велел Гайя Пеону и жестом велел увести старшего царевича с глаз долой.

Когда Мисаген, ведомый под руки воинами, скрылся во дворце, оттуда послышался горестный плач царицы. Царь поморщился, но помимо жалости в его душе бушевали тогда бессильная ярость и отчаяние: приходилось отдавать Карфагену любимого Массиниссу…

Ехавший сейчас рядом с царем младший сын тоже обернулся на ворота Цирты и, увидев мать, прощально помахал ей рукой. Аглаур махнула ему ладонью в ответ и сразу прижала руки к лицу, стараясь остановить слезы.

– Не сердись на маму, – попросил царевич отца. – Ты же знаешь, я и так мало с ней общался. А теперь еще и нескоро ее увижу…

Почувствовав в словах сына справедливый упрек, царь недовольно поморщился и велел железной сотне отправляться в путь.

Когда всадники уже почти скрылись из виду, на стрелковой площадке Капских ворот, рядом с матерью, неотрывно глядевшей в Большую степь, появился Мисаген.

– Мама, ты и вправду так сильно переживаешь за него? – поинтересовался старший царевич. – Ты же его почти не знаешь! Он все детство провел с отцом и Бодешмуном.

Аглаур недовольно покосилась на охрану, жестом руки отправила их с площадки и, подойдя ближе к Мисагену, зло прошипела:

– Прекрати свои козни против Массиниссы! Его уже нет в Цирте, а ты все успокоиться не можешь! Я не могу понять: в кого ты у меня такой злой и вредный?!

Старшему сыну редко говорили неприятные вещи, и материна отповедь вызвала у него полную растерянность и жгучую обиду.

– Наверное, в тебя, мама! От отца ведь мне ничего не досталось! Не то что Массиниссе, правда? – со слезами выкрикнул он.

Аглаур быстро накрыла рукой его пухлые губы и, встряхнув истерившего сына, быстро заговорила:

– Мисаген! Вы оба мои сыновья, моя кровь, и обоих вас я люблю одинаково! Тебе достается даже больше моей заботы и внимания, чем младшему. А потому не надо меня чем-то попрекать! Я делаю для тебя все, что могу, жертвуя даже хорошим отношением ко мне царя. Цени эту жертву!

Мисаген обиженно, по-детски надул губы и громко всхлипывал. Видя это, Аглаур вдруг вспомнила его маленьким и забавным. Каким же хорошеньким ребенком он был! Что же сын так сильно изменился, повзрослев, и далеко не в лучшую сторону?

Царица ласково погладила его по голове:

– Мисаген! Слушай меня внимательно! Пока в Цирте нет Массиниссы, ты должен постараться измениться в лучшую сторону. Хотя бы попытайся… Интересуйся делами государства! Постарайся хоть чем-то помогать отцу. Тогда, глядишь, он может и изменить свое решение насчет того, кто унаследует трон. В конце концов, Массинисса теперь настоящий красавчик. Он может найти себе в Карфагене какую-нибудь богатую пунийку из знатного рода. Глядишь, женится и останется там жить, поступит на службу в армию столицы мира. Некоторые знатные нумидийцы делали там хорошую карьеру…

Слезы мгновенно высохли на глазах Мисагена.

– И тогда я стану наследником?!

– Непременно, – погладив его по щеке, соврала Аглаур.

Уж кому-кому, а ей было известно, что ни при каких раскладах Гайя не назначит полоумного отпрыска будущим царем. Но ей по-матерински было жаль своего непутевого первенца.

– Мама, а где Демейя? Может, ты простишь ее и пришлешь вечером ко мне? Она такая ласковая и покорная, мне хорошо с нею, – заканючил сын, зная, что, когда он так просит мать, она редко отказывает. Этой детской привычкой он в последнее время пользовался часто, что начинало раздражать царицу.

– Демейи больше не будет во дворце! – вскричала Аглаур. – Из-за нее чуть не погиб Массинисса!

Глаза Мисагена блеснули одновременно обрадованно и разочарованно, и он произнес с легкой усмешкой:

– Как жаль, что он чуть не погиб.

Аглаур огляделась по сторонам и, даже убедившись, что охранники стоят достаточно далеко, вновь перешла на шепот:

– Думай, о чем говоришь! Речь идет о твоем брате!

– Вот именно. Мне всегда нравилась Демейя, а после этого случая я ее просто полюбил!

Мисаген вдруг заговорил с каким-то зловещим сарказмом, которого мать у него раньше не наблюдала. Она вглядывалась в лицо сына, и ей начинало казаться, что за привычной маской недалекого, глуповатого парня проглядывает какой-то другой человек.

Но мгновение спустя Мисаген вновь привычно с нею засюсюкал:

– Мамочка, мамочка! Ну, может, можно ей как-то помочь? Ты же царица! Ну попроси отца! Верни Демейю!

Подозрительно поглядывая на эти превращения, Аглаур произнесла:

– Ты полюбил не ту девушку. Убить Массиниссу пыталась Аришат, а Демейя просто достала для нее ядовитую змею.

– О боги! Три змеи не справились с одним мальчишкой! Мой маленький братик поразительно живуч! – вновь как-то непривычно пошутил Мисаген, и царице стало страшновато от этих изменений в сыне.

– Демейю отправят в Карфаген и продадут в дом утех – это воля царя! Все! Идем во дворец. И еще раз прошу тебя: поменьше болтай!

Аглаур взяла сына за руку и повела за собой.

– Вечером я пришлю к тебе свою новую служанку. Надеюсь, она окажется не хуже Демейи…

– А уж как я на это надеюсь, – с невинным видом пошутил Мисаген.

Царица остановилась и внимательно вгляделась в его глаза – взгляд сына из внимательно-насмешливого в одно мгновение вновь стал пустым и безразличным ко всему.

* * *

Конный отряд, охранявший Гайю и царевича, двигался в соответствии с раз и навсегда заведенной традицией. Далеко впереди шла передовая десятка, разведывая ближайшие окрестности. Еще две десятки двигались справа и слева, прикрывая общее построение с флангов. Четыре десятки двигались, окружая непосредственно охраняемых персон, которые, в свою очередь, передвигались, сопровождаемые так называемой ближней десяткой. И еще две десятки прикрывали тыл.

Все эти мелкие подразделения имели свои особенности. Те, что двигались впереди и прикрывали фланги, состояли из самых опытных воинов, которые должны были издалека высматривать опасность и при необходимости вступать в бой даже с превосходящими силами врага, давая возможность спастись царю. Десятки, что окружали правителя, состояли из наиболее крупных и сильных воинов. Они были лучше вооружены и защищены и могли оказать серьезное сопротивление врагу, прорвавшемуся к их построению.

Ближняя десятка включала начальника царской сотни – огромного роста молчуна Стембана, распоряжавшегося чаще движением рук и головы, нежели словами; коренастого Харемона – телохранителя Гайи; уже знакомого читателю Бодешмуна и еще семерых наиболее преданных и отчаянных бойцов. Они были последним рубежом защиты царя, гордились своим приближенным положением и его доверием.

Две тыловые десятки были неравнозначными. Одна из них также состояла из опытных воинов, а одна – из молодых. Молодые были вооружены попроще, чем их старшие товарищи, и на этих парней больше возлагались обязанности прислуги в походе и охраны запасных лошадей сотни. В бой они вступали только в самом крайнем случае.

Нумидийцы не признавали рабства, и для компактности царь не брал в поход слуг. С готовкой пищи и уборкой (мытьем) посуды, чисткой лошадей и присмотром за ними справлялись воины молодой десятки. Такое положение никого из них не унижало и не оскорбляло. Наоборот, попадание в царскую сотню, пусть и в ее молодую десятку, давало своеобразный трамплин любому из парней: со временем он мог занять свое место в старших десятках и прекратить прислуживать более опытным воинам.

Место в боевых десятках освобождалось по разным причинам и необязательно из-за гибели и (или) ранения доверенных людей: кто-то из них уходил по старости и болезни, а кто-то назначался царем командиром в армейских частях и покидал элитное подразделение. Таким образом, царская сотня была не просто охраной царя Массилии, но еще и кузницей командирских кадров. Она давала возможность наиболее способным и верным царю нумидийцам занять более высокое социальное положение в обществе. Будучи в душе больше воином, чем правителем, Гайя искренне любил своих охранников, доверял и всегда благоволил им. Под его командованием они довольно быстро богатели и становились влиятельными людьми. Охранники очень ценили это и, в свою очередь, очень преданно относились к Гайе.

Кроме того, если во дворце и на церемониальных мероприятиях между ним и охранниками выдерживалась положенная субординация, то в походе они могли общаться с царем едва ли не по-дружески. Этому способствовало то, что, по негласному закону, командование в походе (и, соответственно, полная ответственность за все происходящее) передавалось командиру железной сотни Стембану. Тот распоряжался действиями подразделений по своему усмотрению, определяя время и место дневок и ночевок. А царь становился как бы одним из простых, хотя и привилегированных воинов и не должен был своими действиями мешать командиру. Благодаря хорошо продуманной системе охраны, на Гайю еще ни разу не пытались напасть в походе.

Солнце уже было в зените, когда Стембан велел сделать первую дневку. Немного съехав с дороги, сотня в том же порядке, как шла, остановилась и спешилась. Молодые тут же забрали у старших воинов коней и увели их пастись к запасным. Двое из парней накрыли походную скатерть и поставили несколько столовых приборов перед царем и царевичем. Обед их был скромным – он состоял из особой каши, называемой «зумита», нескольких кусков сушеного мяса, фруктов и воды с медом. Вино в походе было под запретом, пока сотня не оказывалась за стенами города или крепости, в надежном, защищенном от внезапного нападения месте.

Зумита – это особым образом приготовленное ячменное зерно, каша из которого получалась очень вкусной. Для приготовления достаточно было залить крупу водой, пусть даже и теплой. Чтобы она нагрелась, приходилось держать ее в тонком кожаном бурдюке, нагревавшемся с одной стороны от солнца, а с другой – от тела лошади, к которой он приторачивался. Седел нумидийцы не признавали, но для перевозки грузов на лошадях использовали особые сумки. Для питья же использовались другие сосуды, с двойными стенками, которые сохраняли воду прохладной.

– Зумита – походная пища воинов, – шустро работая ложкой, говорил царь.

На свежем воздухе аппетит его разыгрался, и он с удовольствием поглощал пищу, которую редко доводилось вкушать во дворце. К тому же позавтракал он неважно и теперь наверстывал упущенное. Не отставал от него и Массинисса, уплетая теплые рассыпчатые комочки крупы.

– А почему мы не остановимся на подольше, не разведем костры и не зажарим мяса? – поинтересовался царевич.

В таких дальних военных походах ему бывать еще не доводилось, а на охоте всегда жарили добытую птицу или дичь. Зумита зумитой, но хорошо запеченному на костре куску мяса она не конкурент, а тонкие пластинки вяленой баранины приходилось подолгу разжевывать, к тому же их обильно солили, чтобы они не портились, и после них очень хотелось пить.

Евший неподалеку Стембан насторожился и посмотрел на юношу недовольным взглядом. Ему явно не нравился этот вопрос и то, что может за ним последовать. Вдруг Гайя захочет напоследок побаловать наследника и вместо дальнейшего движения затеет охоту, отдых посреди открытой степи, и поставит едва начавшийся поход под угрозу? Стембан очень ревниво относился ко всем, кто претендовал на его нынешнюю почти безграничную власть. Его не так давно назначили на эту должность, почему-то переведя из города Чамугади в Цирту. Воины еще недостаточно хорошо знали своего нового начальника, и ему было с ними непросто.

Царь не стал ждать, пока командир сотни что-то объяснит, а сам спокойно ответил сыну:

– Причин много, царевич. Во-первых, за дневное время мы должны покрыть как можно большее расстояние, найти удобное для обороны место, чтобы потом спокойно отдыхать там ночью. Во-вторых, дым от костров, разведенных днем, может выдать неприятелю наше передвижение. Мы сейчас в своих владениях и не боимся здесь никого, но, согласись, неразумно не предпринимать меры предосторожности. Это к тому же еще и тренировка действий в настоящем военном походе или набеге. И в-третьих, легкий обед одновременно поддерживает силы и позволяет нам сохранить подвижность для отражения внезапного нападения по дороге. Ты сейчас и подкрепился, и не перенасытился, не так ли?

Царевич согласно кивнул.

– Поэтому скоро поедем дальше. У нас с тобой будет увлекательная поездка. Я покажу тебе все самые большие города нашего царства, и ты узнаешь об их особенностях.

Глаза Массиниссы обрадованно заблестели. Быстро облизав ложку и запихав в рот несколько кусочков вяленого мяса, он проговорил:

– Я готов ехать дальше…

Гайя посмотрел на Стембана, которому уже подвели коня.

Командир взобрался на него и зычно крикнул сотне:

– Выступаем!

Воины сели на подведенных к ним коней, дождались, пока молодая десятка быстро уберет остатки пиршества. Затем маленькое войско, соблюдая прежний порядок, двинулось дальше.

А еще Массиниссе понравилось в этом походе то, что в ближнюю десятку входил Балганон, молодой, но начитанный парень, который считался неофициальным историком и архивариусом, причем не только железной сотни, но и всей дворцовой канцелярии. Гайя велел, чтобы, пока они двигались по Массилии, историк рассказывал царевичу все, что знал об истории Нумидии.

Во дворце царь старался этого не делать из опасения, что какие-то сведения о подобном обучении попадут в Карфаген и вызовут там неудовольствие. Любые исторические сведения, которые рассказывали о непростых отношениях пунийцев и нумидийцев, карфагеняне не приветствовали. Они опасались, что тем самым Гайя будет готовить будущего наследника к противостоянию столице мира. Потому грек-лекарь Пеон учил царевича безобидным наукам – математике, письменности, литературе, языкам. Но здесь, в кругу своих верных воинов, царь мог не опасаться, что кто-то донесет на него пунийцам.

Балганон поведал царевичу о том, что Нумидия была некогда большим единым государством, которого боялись соседние страны Ливия и Мавретания, опасались племена гетулов и пустынные дикари – гараманты. И когда на побережье Африки появился Карфаген, нумидийцы, не чувствуя опасности, наладили отношения с этим городом-государством и даже защищали его от нападок недружественных соседей. Но после того как пунийцы набрались сил, они стали создавать наемные армии и завоевывать новые территории. В Африке под их власть попала Ливия.

Не решаясь в открытую напасть на воинственную Нумидию, карфагеняне спровоцировали конфликт между братскими племенами массилов и массесилов. Это вызвало раскол страны на два царства. Вражду и недовольство друг другом среди нумидийцев пунийцы разжигают до сих пор. Массилы в течение нескольких веков не раз пытались выступить против карфагенян, но те привлекали на свою сторону массесилов, и западные нумидийцы били в спину соплеменникам.

– А с тех пор как у пунийцев появились боевые слоны из Индии, а также тяжеловооруженная наемная пехота и сильная кавалерия, победить их ни разу не удавалось, – грустно проговорил Балганон. – Тяжелая пехота, защищаясь от дротиков нумидийцев крепкими доспехами и прочными щитами, всегда остается несокрушимой на поле боя. А из-за длинных копий пехотинцев их почти невозможно достать нашими короткими мечами. Пунийские слоны пугают наших коней одним запахом и видом, не говоря уже о том, что на них есть вражеские воины-стрелки. И если с тяжелой конницей карфагенян мы еще можем как-то справиться, то вот с их доспешной пехотой и слонами пока никак…

Массинисса подумал и вдруг спросил царя:

– Отец, а почему бы и нам не завести у себя тяжелую пехоту? А слоны и в наших степях водятся – наловим их и научим драться с чужеземными!

Воины ближней десятки заулыбались и ободряюще закивали.

Царь тоже усмехнулся:

– Как ты хорошо и быстро все это придумал, царевич! Трудность только в том, что у нас не хватит денег, чтобы вооружить и обеспечить доспехами тяжелую пехоту. А еще некому учить ее воевать, как это умеют карфагенские наемники, ливийцы или римляне. Да и со слонами у нас никто не может управляться. Так что пока мы не можем на равных противодействовать пунийскому войску.

Тягостное молчание последовало за этими словами царя.

– Я что-нибудь придумаю! – громко пообещал царевич своим звонким голосом, и его услышали все.

– Массинисса! – ободряюще закричала ближняя десятка, не столько веря словам юноши, сколько стараясь сделать приятное отцу.

– Массинисса! – крикнул еще раз со всеми и царь, выражая восхищение сыном.

Сотня продолжала путь по, казалось бы, нескончаемой степи. Окрестности были наполнены пением птиц и жужжанием насекомых. Только животные, своим звериным чутьем ощущая опасность, исходившую от этого небольшого, но грозного отряда, предпочитали не попадаться его воинам на глаза.

За интересным рассказом незаметно прошла вторая половина дня, и ближе к вечеру по команде Стембана сотня, выбрав место в стороне от дороги, на небольшом холме, принялась готовиться к ужину и ночевке. Ближняя десятка расположилась посреди построения, остальные – несколькими кругами вокруг них.

Молодые воины разнесли всем дрова и продукты. Вскоре на разожженных кострах зашкварчали жареные барашки, а на расстеленных походных скатертях появились вареные яйца и сыр, овощи и фрукты. На ночь нумидийцы наедались от души. Не отставал от воинов и налегавший на мясо царевич.

Глядя на его аппетит, Стембан склонился к царю и проговорил:

– Уж не знаю, насколько хорошо его наставник учит царевича воинскому ремеслу, но ест он по-бодешмунски – много и беспощадно! Эту науку своего учителя Массинисса прекрасно усвоил.

Гайя усмехнулся:

– Ну что же, хороший аппетит – уже неплохо!

Бодешмун, краем уха услышав, что говорят о нем, недобро покосился на Стембана, но ничего не сказал.

Когда с едой было покончено, чуть отдышавшись, воины стали подниматься и делать различные упражнения. Молодые шустро унесли скатерти. Вместе с царем поднялся и Массинисса.

Стембан вдруг скомандовал:

– Бой!

Наевшиеся воины поднялись, выстроились попарно, достали мечи и принялись рубиться друг с другом. Схватились за оружие и царь с сыном. Правда, Массинисса, держа в одной руке меч, из второй не выпускал кость с недоеденным мясом.

– Защищайся! – крикнул отец, и его меч замелькал так быстро, что царевич вскоре увидел острие у своего лица.

– Отец, я не доел! – возмущенно вскричал царевич. – И сейчас не настроен сражаться.

Гайя ударил его лезвием меча плашмя по плечу.

– Во-первых, в походе – не отец, а царь! А во-вторых, нумидиец всегда должен быть настроен на бой! Враг не будет спрашивать, когда тебе удобней с ним сражаться! Он может напасть в тот миг, когда ты этого не ждешь! Защищайся!

Массинисса, вяло отмахиваясь мечом, поинтересовался:

– Но почему после такого обильного ужина нельзя просто отдохнуть?

– Тут много причин. С одной стороны, мы не заплываем жиром, с другой – немного утомляемся, чтобы крепче спать. Дополнительная тренировка совсем не лишняя, а кроме того, человеческое тело «запоминает» движения перед сном. И если нас внезапно разбудят из-за нападения, мы даже сонные будем готовы дать отпор. Да сражайся ты, наконец!

Царь вновь пошел в атаку, но Массинисса вдруг крикнул:

– Лови! – и подкинул отцу баранью кость.

Гайя всего на миг отвлекся на нее, и в следующий миг острие меча Массиниссы было у его горла.

Царь в восхищении развел руками:

– Ты победил!

Сражавшийся рядом с ними Стембан произнес:

– Надо же, какой хитрец! Не сможет победить силой – возьмет верх изворотливостью!

– Это называется «наука по-бодешмунски», – проговорил противостоявший ему наставник царевича.

Бодешмун изрядно утомил командира отряда, и тот, утерев со лба пот, подал долгожданную для многих команду:

– Отдых!

Так как поединщик не «одолел» его в их импровизированной схватке, Стембан не удержался от колкости в адрес телохранителя Массиниссы:

– А ты, Бодешмун, оказывается, не так хорош, как о тебе рассказывают.

– Старею, видимо, – равнодушно пожал плечами тот.

Однако, услышав это обидное замечание, к ним стали подтягиваться другие воины железной сотни и недовольно переговариваться. Стембан растерянно завертел головой, не понимая, что происходит. Зато Гайя, сообразив, что его ветераны обиделись за товарища, который просто не захотел ронять авторитет начинающего командира, быстро придумал способ, как решить проблему, никого не обидев.

– Бо-деш-мун! Бо-деш-мун! – громко хлопая в ладоши, стал он призывать его продемонстрировать свое искусство.

Стембан уже устраивался на своем лежбище, и поэтому это не выглядело для него как вызов на новый поединок. Царь просто просил старого воина показать, что он умеет.

Все вокруг поняли задумку Гайи и тут же подхватили:

– Бо-деш-мун! Бо-деш-мун!

Тот нехотя вышел в круг, ловко поймал брошенный ему кем-то щит и вновь вынул свой меч из ножен…

Конечно, после случая со змеей Массинисса понимал, что неспроста его наставника считают лучшим воином Восточной Нумидии, но то, что он увидел в этот раз, было поразительным. Бодешмун начал размеренно, с нескольких выпадов и ударов, при этом быстро и ловко защищая свое крупное тело довольно маленьким щитом. После он стал двигаться все быстрее и быстрее, и при этом не делая лишних, ненужных движений. Поступь его была то мягкой, словно он подкрадывался, то решительной и грозной, словно он добивал врага. Короткий нумидийский меч так часто поблескивал при свете костра, что казалось, будто наставник жонглирует какими-то огоньками.

Воины сотни восхищенно смотрели на все его движения, а Массинисса невольно попытался их повторять, чтобы хоть что-то запомнить. Гайя ободряюще похлопал его по плечу: дескать, правильно делаешь, сын, учись.

Наконец Бодешмун завершил свое выступление, более походившее на некий танец, под громкие одобрительные выкрики.

– Повезло же нашему Стембану, что он уже лежит, – послышались приглушенные насмешливые высказывания.

– Ну да, против такого Бодешмуна он бы все равно долго не выстоял.

– Если бы он дрался в бою, с полсотни врагов положил бы, не меньше!

Стембан, неотрывно следивший за воинским искусством наставника царевича, уже пожалел, что подшучивал над ним. Ничего не говоря, он укрылся с головой покрывалом, делая вид, что не слышит неприятных слов в свой адрес.

После тренировки молодые воины положили прямо на траве небольшие, но плотные покрывала для царя и царевича и набросили на них звериные шкуры.

– Устраивайся! – велел царь. – И укрывайся, ночью может быть холодно. Это тебе не в шатре ночевать! Это самый настоящий отдых воинов.

Остальные сами устроили себе небольшие лежбища и расположились вокруг своих костров головой к огню. У костров остались по два караульных от каждой десятки.

– А почему мы ложимся головой к огню? – спросил, зевая, Массинисса.

– Если на нас нападут враги или дикие звери, то мы, поднимаясь, не ослепнем от света огня и сможем сориентироваться, чтобы сражаться. Все, спи, царевич! За один вечер всю воинскую науку тебе не преподашь.

Из телохранителей первым лег спать Харемон, а Бодешмун, заботливо прикрыв почти сразу уснувшего Массиниссу, чуть погладил его кудри.