Читать книгу Командарм. Позади Москва - Олег Таругин - Страница 8

Район Вязьмы, 10 октября 1941 года

Такого выхода из слияния с разумом реципиента у Кобрина еще не было. Едва успев ощутить себя командующим 24-й армией генерал-майором Константином Ивановичем Ракутиным, Сергей оказался сброшен с кровати могучим пинком ударной волны. Судя по всему, авиабомба рванула метрах в двадцати от избы, где он расположился на ночлег: стена спрессованного воздуха вышибла окна вместе с рамами и прокатилась по комнате. На спину – повезло, что реципиент спал не раздеваясь, командирская гимнастерка плотной ткани и исподняя рубаха защитили кожу – сыпанули осколки стекол, в паре метров грохнулся опрокинутый буфет, в глубине которого тоже что-то со звоном разбилось. Комната быстро заполнилась удушливым дымом.

С похвальной быстротой осознав, кто он и где находится, Кобрин перекатился под попавшую под удар стену – чисто автоматически, на одних рефлексах, хрен пойми чьих, то ли его собственных, то ли Константина Ивановича. Скорее, все-таки его: Ракутин, хоть и участвовал в Гражданской и Финской войнах, вряд ли попадал под внезапную бомбежку. Под локтями и коленями неприятно хрустело битое стекло, несколько раз кожу дернуло короткой болью, порезался все-таки. А вот любопытно, это командованием специально так задумано или некая накладка вышла? Наверняка второе: в прошлые разы ничего подобного не наблюдалось. Да и какой смысл? Роднин ведь, помнится, говорил, что больше никто не собирается испытывать слушателей в экстремальных условиях. Значит, именно что накладка. Можно даже предположить, чем она вызвана: историческая последовательность начала меняться, возможно, даже лавинообразно. Вот он и попал под одну из таких «лавин», которые не смогли заранее предсказать многомудрые сотрудники академической спецлаборатории. По их данным, здесь сейчас вполне обычное раннее утро десятого октября, а на самом деле – именно в эти минуты немецкие пикировщики решили отработать по заранее разведанным целям. История могла измениться буквально на каких-то полчаса, но и этого хватило, чтобы командарм со своим штабом попал под налет. Хотя и вряд ли, конечно, ничего эти самые полчаса не могут изменить. Скорее всего, в той, прошлой, реальности этой бомбардировки вовсе не было. Даже наверняка.

Почему именно пикировщики? Да оттого, что он уже ни с чем и никогда не перепутает звук, сопровождающий атаку «Ю-87», вот отчего! Поскольку сталкивался, причем не раз и не два. Причем в каждом своем погружении в прошлое сталкивался, вот ведь как выходит – уж больно любят фрицы этот свой «точечный инструмент». И когда комбатом был, и когда комбригом, да и в бытность командиром дивизии тоже, пусть и издалека наблюдал. Судьба, блин…

Опять рвануло, теперь несколько дальше. Изба, тем не менее, вздрогнула до самого основания, с щелястого потолка посыпался какой-то то ли мусор, то ли труха. Жалобно звякнули, осыпаясь на пол, остатки стекол в перекошенных оконных рамах, в соседней комнате что-то гулко упало. Откуда-то с улицы раздалось знакомое звонкое «пах-пах-пах» тридцатисемимиллиметровых скорострельных автоматов и заполошная пулеметная трескотня, с небольшим запозданием вступили в бой зенитчики, отгоняя непрошеных гостей. Сориентировавшись, Кобрин перекатился в сторону, рискнув подняться на ноги. Ощутимо потянуло сырым уличным холодом и дымом – не знакомой тухлой вонью сгоревшей взрывчатки, а вполне нормальным дымом горящей древесины. Видимо, во дворе что-то загорелось.

И тут же столкнулся с ворвавшимся в перекошенную дверь командиром в расхристанной гимнастерке и без ремня, налетевшим на него не хуже давешней взрывной волны:

– Тарщ генерал-майор, вы живы?! Целы?! Уходить нужно! Да скорее же! Вас контузило, что ли? Давайте помогу!

«Капитан Еремеев, мой адъютант, – автоматически подсказало сознание, несмотря на все перипетии определенно нештатной ассоциации, уже успевшее разобраться, что к чему. – Игорем Анатольичем звать, с июля сорок первого вместе».

– Нор…мально, Игорек, уходим, – подхватив со спинки упавшего стула портупею и полевую сумку, торопливо зашлепал босыми – только сейчас заметил – ногами к перекошенной двери. Подошву правой тут же болезненно кольнуло: наступил-таки на стекло, хоть осколков возле двери валялось и немного. Еремеев, на миг отпустив командира, метнулся куда-то в угол, тут же вернувшись. В руках он держал сапоги с повешенными на голенища портянками. Снова подхватив генерала под руку, едва ли не волоком потащил за собой:

– Да скорее же, Константин Иваныч! Не ровен час, накроет следующей бомбой.

– Не накроет. – Рывком освободившись, Кобрин нырнул в дверной проем, в последнюю секунду ухитрившись избежать удара башкой о низкую притолоку. – Первый уже отбомбился, сейчас второй перенесет…

Тяжелый удар навалился будто одновременно со всех сторон. Кобрина швырнуло куда-то вперед и вбок, к счастью, примерно как раз в ту сторону, куда они и направлялись. Сознание погасло, и последним, что он еще успел осознать, было: «Вот сука, накрыли-таки прямым попаданием. Блестяще экзамен сдал, твою ж фрицевскую муттер…»

* * *

«Ракутин Константин Иванович, 1902 года рождения, уроженец деревни Новинки Нижегородского уезда, русский. Тридцатидевятилетний командарм. Прошел две войны, Гражданскую и Финскую, причем во время первой воевал на Западном фронте, участвовал в польском походе и боевых действиях на Дальнем Востоке. В 1920-х годах – служба на разных должностях в погранвойсках ОГПУ там же. Боевой путь начал помощником командира роты стрелкового полка, к 1940 году дослужившись до начальника Прибалтийского погранокруга. С лета этого же года – генерал-майор.

В 1919 году окончил пехотные курсы красных командиров в Тамбове, в 1931-м – Высшую пограничную школу ОГПУ, а в 1936-м – вечерний факультет Военной академии РККА имени Фрунзе. Несколько лет преподавал в учебных заведениях НКВД, два года был начальником погранотряда в Белорусской ССР, после чего занял пост начштаба Ленинградского пограничного округа, а еще через год возглавил Приб ПО.

Великую Отечественную встретил в Прибалтике, с первых дней войны командуя войсками, ведущими оборонительные бои, в частности под Лиепаей и Таллином. Отозван в столицу, где назначен командующим 31-й армии резерва Ставки, формирующейся под Москвой. В середине июля принимает под командование 24-ю армию. Но не Резервного фронта, как было в прошлый раз, а Западного. И потому теперь вовсе не факт, что ему суждено погибнуть в октябре под селом Семлёво Смоленской области, выводя из окружения попавшие в немецкое кольцо войска. Да и место его гибели военные археологи теперь вряд ли станут искать долгих полстолетия[6]. И Золотую Звезду Героя с орденами Ленина и Отечественной войны I-й степени он тоже теперь вряд ли получит с пометкой «посмертно», скорее уж лично из рук товарища Калинина или даже Самого…»

Стоп… это что ж такое получается? Это он что, о самом себе в третьем лице размышляет?! Причем находясь в бессознательном состоянии и одновременно воспринимая и как исторического персонажа из прошлой версии истории, и как самого себя?! А… кто он сейчас НА САМОМ ДЕЛЕ, собственно говоря? Майор Сергей Викторович Кобрин, слушатель четвертого курса ВАСВ[7]? Или все же генерал-майор Константин Иванович Ракутин, бывший пограничник, а ныне – командарм 24-й армии Западного фронта?

Что за бред?

И все же, кто он такой, КТО?! Что с ним происходит?!

Застонав, Кобрин зашелся в мучительном, разрывающем грудь кашле – и очнулся, парой секунд спустя окончательно придя в себя.

Или не придя, а, скорее, ОСОЗНАВ, кто он такой…

Земля, далекое будущее

– Что значит, накладка?! Какая еще, на хрен, накладка, при вашем-то уровне подготовки?! Вы ведь утверждали, что точка переноса рассчитывается чуть ли не до долей секунды и фиг знает скольких знаков после запятой и многократно проверяется?

Сказать, что генерал-лейтенант Роднин был взбешен, выслушивая сбивчивый доклад начальника спецлаборатории, значит не сказать ничего.

– Вы там что, совсем сдурели?! Да за такое и под трибунал можно угодить, лично прослежу! А еще лучше – на фронт отправлю! Как наши героические предки делали! Кровью… искупать!

– Товарищ генерал, да поймите же вы! – застонал бледный, как полотно, ученый. – Подобное крайне сложно предсказать заранее! Практически невозможно! Тем более раньше ничего подобного не случалось. Причина, полагаю, в том, что изменения истории достигли некой точки невозвращения, своего пика, так сказать! И сейчас мы…

– Заткнись, Виктор Палыч, дай немного подумать. – Иван Федорович уже взял себя в руки, постепенно успокаиваясь.

Закончив нарезать круги вокруг рабочего стола, начальник академии тяжело опустился в кресло. Помолчав еще несколько секунд, в упор взглянул на ученого:

– Ладно, эмоции побоку. Давай, докладывай подробно, только без лишней воды. Исключительно факты. Что именно произошло, как произошло, почему произошло, чем это грозит и так далее. И самое главное – что с Сергеем?

– Есть, – по-военному четко ответил тот, вызвав на лице генерала скептическую ухмылку. – Разрешите начать с последнего вопроса: с майором Кобриным ничего критически страшного не произошло, судя по поступающей информации, небольшая контузия и легкие телесные повреждения, полученные в результате обрушения постройки. Ну, в смысле, той избы, где во время бомбардировки находился реципиент. Царапины и пара синяков, проще говоря. Плюс подошву ноги битым стеклом повредил, тоже неопасно. Жизни ничего не угрожает, это установлено абсолютно точно.

Начлаб сделал крохотную паузу, вопросительно взглянув на Роднина. Верно истолковав взгляд, тот махнул рукой, угрюмо буркнув в стол:

– Присаживайся, шея уже болит на тебя смотреть.

– Благодарю. Так вот, теперь касаемо первого вопроса… в смысле, вопросов. Согласно нашим данным, никакого немецкого авианалета на деревню, где с позавчерашнего вечера расположился штаб 24-й армии, в прошлой версии истории в эти дни не было. Вообще.

– Но он был? – иронически хмыкнул Иван Федорович. – Что есть факт. Свершившийся, как говорится. Причем бомбили, насколько я понял, весьма прицельно, наверняка отлично зная, по каким целям работают. Объяснение имеется?

– Предположение, – осторожно поправил научник. – Как я уже говорил, инспирированные нашими действиями изменения главной исторической последовательности (знакомый с этим неуклюжим, с его точки зрения, термином Роднин поморщился, но промолчал) достигли определенного предела, за которым крайне сложно отслеживать незначительные отклонения от базовой линии, на информации которой мы и выстраиваем наши планы, в частности, выбирая место и время ассоциации с реципиентом. Проще говоря, если тот же Гудериан вдруг решит сменить направление одного из своих ударов, мы этого, разумеется, ни в коем случае не пропустим, поскольку подобное оставит в истории более чем заметный след. Но заранее «заметить» внезапную атаку эскадрильи пикирующих бомбардировщиков или, к примеру, проведенный какой-нибудь мобильной батареей артобстрел уже не сможем. По крайней мере, до того момента, пока это не вызовет сколь-нибудь серьезного отклика в будущем. Конечно, подобное объяснение является весьма упрощенным, но суть примерно такова.

– Ладно, с сутью более-менее понятно. А что там с точкой невозвращения?

– Так в этом-то и первопричина! – буквально подскочил на месте ученый. – Согласно нашим предположениям, в определенный момент количественные изменения должны были неминуемо перейти в качественные! И, судя по всему, именно это только что и произошло! Суммарные изменения, вызванные боевыми действиями проходящих «Тренажер» слушателей, достигли некоего уровня, способного окончательно переломить естественную ригидность исторического процесса.

– Диалектика, блин! – не удержавшись, хмыкнул Роднин. – Тоже мне, открыли Америку! Прямо по учению господина Энгельса шпаришь.

– Ну… в определенном смысле, да… – осторожно согласился собеседник. – По крайней мере, впервые этот закон именно он и сформулировал…

– Хорошо, оставим теоретиков материализма в покое, тем более все это – не более чем седая древность. Но мы ведь и раньше фиксировали подобные изменения? И прекрасно ориентировались в изменившейся реальности. Вон, того же Кобрина взять, даже во время своего первого погружения он уже многого добился? Два «котла» предотвратил, кучу народа спас?

– Разумеется, товарищ генерал-лейтенант, – кивнул тот. – Любое более-менее серьезное воздействие на прошлое неминуемо приводит к изменениям будущего, что мы неоднократно и наблюдали. Нынешняя проблема в том, что до определенного предела мы могли четко отслеживать подобное. Причем отслеживать в реальном времени, по мере необходимости корректируя дальнейшие планы. Теоретически считалось, что так будет продолжаться до того самого момента, который и был назван «точкой невозвращения». Что произойдет дальше, мы точно не знали, даже сугубо умозрительно.

– А теперь знаем? – иронически фыркнул Иван Федорович. – Теоретики, понимаешь ли!

– Разбираемся, товарищ генерал-лейтенант. Но, полагаю, уже сейчас можно сказать, что наши теоретические выкладки нашли подтверждение. Нам нужно время… – Увидев выражение начальника академии, научник торопливо добавил: – Совсем немного времени! Обработать поступающую информацию, проанализировать, сделать выводы, составить математическую модель, прокачать в компьютере в нескольких вариантах…

– Хорошо, я понял, – нетерпеливо дернул рукой Роднин. – Ну и чем все эти изменения грозят нашей программе и участникам «Тренажера»? Так сказать, в целом и в частности? Например, майору Кобрину?

– В целом – ничем катастрофическим, просто придется более тщательно рассчитывать точку встречи донора и реципиента. Плюс – постоянно иметь в виду возможность неких, гм, осложнений. Те же информационные пакеты, которые мы готовили для наших людей, в определенной мере потеряли актуальность. Ну, а в частности, применительно к нашему испытуемому? Лично я бы предложил немедленно эвакуировать его в наше время. И повторить попытку погружения в прошлое с учетом новой информации и наших новых возможностей. Специалисты информационно-расчетного центра уже работают, главный компьютер загружен на полную мощность, предварительные результаты будут в течение суток. Полагаю, адаптировать имеющиеся компьютерные программы под новые реалии удастся в самые кратчайшие сроки…

– Добро, работайте, – буркнул Роднин, больше не глядя на ученого. – Мне эти подробности без надобности, нужно будет – сам разберусь, не настолько уж и тупой. Что же до майора Кобрина, эвакуацию запрещаю категорически, только в случае непосредственной угрозы жизни или опасности невыполнения задания.

– Но…

– Это приказ, так что не обсуждается! А с Серегой все нормально будет, нисколько в этом не сомневаюсь. И не из таких передряг выбирался. Все, свободны. Докладывать каждый час, всю новую информацию немедленно сбрасывать на мой терминал. Возникнут вопросы – сам с вами свяжусь.

– Так точно. – Зачем-то одернув лабораторную пижаму, словно это была военная форма (что выглядело достаточно комично), начальник спецлаборатории аккуратно отодвинул кресло и бочком двинулся к выходу.

– Да, вот еще что. Ветвицкая в курсе наших… проблем?

– Нет, – отрицательно качнул тот головой. – Это вообще была не ее смена, вышла… ну, сами понимаете почему. Вернее, из-за кого. Когда мы получили первую телеметрию, Маша… то есть товарищ прапорщик, уже покинула лабораторию.

– Вот и не сообщайте ей ничего, пока сами не разберетесь. И временно ограничьте доступ, только аккуратно. Если полезет узнавать, что с Кобриным, а она обязательно полезет, пусть думает, что сервер там перезагружается или еще что – вам виднее, не впервой. Это тоже приказ. Идите.

Дождавшись, когда за ученым закроется дверь и индикатор защитного контура засветится ровным зеленоватым светом, Иван Федорович задумчиво постучал пальцами по лакированной столешнице, зачем-то взглянул на подушечки, будто намереваясь обнаружить там следы пыли, и едва слышно пробормотал:

– Вот и дождались… Не ошиблись, получается, высоколобые относительно этой самой точки невозвращения, все верно предположили. И это хорошо, очень даже хорошо! А Серега… Серега справится, пусть только попробует мне не справиться!..

Район Вязьмы, 10 октября 1941 года (продолжение)

Пришедший в себя Кобрин полусидел, опираясь спиной на нечто податливо-мягкое, похоже, пухлую деревенскую подушку. Ощущал он себя – учитывая, каким оказалось недавнее пробуждение! – как ни странно, вполне сносно. Немного кружилась голова, что было для него вполне привычным, не впервой контузию получает, да саднила правая ступня, которой он напоролся на осколок оконного стекла. Причем с последней определенно что-то делали, аккуратно ворочая туда-сюда. Ни гула авиационных моторов, ни взрывов больше слышно не было, лишь где-то вдалеке размеренно тявкала зенитка, видимо, посылая вслед улетающему восвояси противнику последние снаряды.

Помедлив еще пару секунд, Сергей слегка приоткрыл глаза, быстро оглядевшись. Ну да, очередная изба. Выбитые взрывом окна задрапированы плащ-палатками, так что внутри полутемно, свет дает лишь керосиновая лампа, стоящая на массивном табурете возле кровати. На которой он, собственно говоря, и покоится в полулежачем положении. Ну, или полусидячем. Самая обычная кровать, на какие он уже успел насмотреться в этом времени – скрипучая панцирная сетка под ватным деревенским матрацем и никелированные шарики на прутьях в изголовье. В комнате было ощутимо прохладно, то ли печь в октябре еще не топили, то ли тепло успело выветриться через вышибленные при бомбежке окна.

Над пострадавшей ногой склонилась девушка в медицинском халате и повязанной на голове косынке, умелыми движениями пеленая ступню турами бинта. Интересно, сколько он без сознания провалялся? Судя по всему, не столь уж и долго, коль зенитчики еще по летучим фрицам пуляют. Собственно, уже и перестали, вот как раз только что бухнул последний выстрел.

Почувствовав, что раненый пришел в себя, санинструкторша – ну, или кто она там, петлиц под халатом не видно, так что вполне может оказаться каким-нибудь военфельдшером – подняла голову. Быстрая смущенная улыбка сделала миловидное личико еще более привлекательным:

– Ой, простите, товарищ генерал-майор, не заметила, как вы очнулись! Виновата, не могу оторваться, повязку не окончила.

Захватив руками края бинта, девчушка с видимым усилием разорвала его надвое, марля поддалась с легким треском. Тонкие пальцы профессионально завязали аккуратный узелок чуть повыше лодыжки.

– Вот и все, товарищ командир, даже с портянкой мешать не будет. Через сутки повязку нужно будет сменить, не забудьте, пожалуйста.

Ощутив некоторое неудобство, Кобрин потрогал рукой замотанную бинтом голову:

– Благодарю. Что с головой?

– Ничего страшного, несколько царапин, когда вас упавшим потолком привалило. Повезло вам, товарищ генерал, могло хуже закончиться! А так две балки чердачные друг в дружку уперлись, а вы с товарищем капитаном в аккурат под ними оказались, словно в шалаше каком. Завал бойцы быстро разобрали, и пяти минут не прошло. Пока я прибежала, вас уже наружу вытащили. Хорошо, что загореться ничего не успело!

– А вроде дымом воняло… – автоматически пробормотал Кобрин, думая о своем.

– Так то сарай с сеном бомба подожгла! – охотно пояснила многословная медичка. – Пока вас вытаскивали, он и сгорел. Зато немцы больше по тому подворью не бомбились, видать, решили, что попали куда нужно.

– А с капитаном Еремеевым что?

– Живой, не переживайте, ему только спину сильно исцарапало да поясницу ушибло, когда вас собой накрывал.

– Что? Это в каком смысле накрывал?

– Ой, так вы ж не в курсе! Так в прямом и накрывал, вас так и раскопали, вы внизу, а он, значится, сверху. Навалился, чтобы от обломков защитить. Только по голове-то как раз вас и ударило, а ему по спине. Но он даже сознания не терял, помогал завал изнутри разбирать. Бойцы говорят, товарищ капитан так матерился, что вас сразу же нашли, по голосу. Перевязали уже, в соседней комнате сидит.

– Все-то ты знаешь, красавица. Прямо не доктор, а чистый разведчик! Как звать-то?

– Олесей кличут, товарищ генерал-майор, – смущенно улыбнулась девушка, тут же вытянувшись в неком подобии стойки «смирно». – Ой, то есть виновата, санитарный инструктор боец Ташевич! Разрешите идти? Сейчас вас товарищ военврач второго ранга осмотрит, он тоже в соседней комнате дожидается, просил немедленно сообщить, как вы в себя придете. И начштаба ваш там же.

– Свободны, товарищ санинструктор…

Много времени осмотр у вошедшего в помещение военного медика не занял – да и с чего бы? Кобрин и сам мог сказать, что на этот раз обошлось без серьезной контузии, поскольку сознание он потерял, исключительно получив по башке обрушившимся потолком. Да и то не особенно сильно, поскольку иначе б его уже отправили в госпиталь.

Врач, впрочем, придерживался такого же мнения, осмотрев пациента, проверив рефлексы и задав несколько вопросов, лишь развел руками:

– Повезло вам сегодня, товарищ командарм! Стена ударную волну ослабила и вверх отразила, потому она только чердак снесла да перекрытия обрушила. Так что признаков серьезной контузии не вижу, предполагаю небольшое сотрясение, когда вас обломками привалило. А может, даже и сотрясения никакого нет. По-хорошему, вам бы, конечно, буквально на денек-другой в госпиталь, на обследование, так ведь не согласитесь же?

– Глупостей не говорите, товарищ доктор, – буркнул Сергей, вполне бодро садясь на кровати и натягивая гимнастерку. – Сегодняшним утром немцы начали наступление, будто не знаете, какой уж тут госпиталь?

– Прекрасно вас понимаю, – поправив на узком, с небольшой горбинкой носу покосившиеся круглые очки самого что ни на есть штатского вида, грустно кивнул тот. – Именно потому и говорю, что повезло. Работы для меня и моих подчиненных и без того скоро ох как немало будет, а если б армия еще и командующего лишилась… совсем беда.

Встретившись с Кобриным взглядом, военврач торопливо вскочил на ноги.

– Виноват, товарищ генерал-майор, лишнего сказал! Разрешите идти?

– Идите. – Сергей уже справился с первым раздражением. Да и с чего это он, собственно говоря, решил, что медик, как в этом времени говорить принято, «пораженчество разводит»?! Скорее, как раз вовсе наоборот, абсолютно трезво оценивает ситуацию. Поскольку как профессионал просто не может (да и права такого не имеет) не понимать, что массированное наступление противника даже в самом благоприятном для РККА случае приведет к значительным потерям, прежде всего ранеными.

– Погодите… как вас, простите? Прослушал, когда представлялись.

– Военврач второго ранга Антюфеев, – заученно отчеканил тот.

– А по имени-отчеству?

– Иван Никанорович.

– Воевали, Иван Никанорович?

– Так точно, с пятого дня войны… или седьмого? Да, виноват, запамятовал, так и есть, с двадцать девятого июня на фронте. Правда, особенно повоевать и не пришлось, почти два месяца в тыловом госпитале провалялся, когда нас немецкие бомбардировщики в самом начале июля на марше раскатали, вместе с эвакуируемыми ранеными и персоналом. Только девять человек и уцелело, если вместе с ранбольными считать. Прямо по красным крестам на крышах автобусов, подлецы, били, словно по мишеням…

– Простите меня, Иван Никанорович, погорячился. Никак мысли в порядок не приведу, сами понимаете.

– О чем вы, товарищ командарм?! – Антюфеев, похоже, искренне удивился. Ну, или сделал вид, что удивился.