Читать книгу Роман Нелюбовича - Олег Велесов - Страница 5

В десятом часу утра я уже стоял возле редакции. Я не сомневался, для чего Арбатов позвал меня, конечно же, чтобы обсудить какой рассказ напечатать первым, и мне это льстило. На форумах часто говорили о том, что с первого раза на страницы печатного издания попасть сложно, почти невозможно, редакторы-звери заступают дорогу новым авторам. А я попал. И пусть «Пужанский вестник» не «Литературная газета», но всё-таки газета, её прочтут люди, много людей, и обо мне узнают. Приятно.

Дорога к редакторскому столу была знакома. Я прошёл по коридору мимо первой двери, которая на этот раз оказалась открытой; я даже заглянул в неё мельком и успел разглядеть женщину. Именно она разговаривала с Марией Александровной возле журнального столика, а потом в процессе встречи пугала меня своими виршами. Лёгким наклоном головы я поприветствовал её, хотя она этого, кажется, не заметила, и толкнул дверь в редакторский кабинет.

Сначала я увидел чёрный платок, или как там его – Илья Герасимов. Он стоял облокотившись о подоконник и что-то говорил, но при виде меня замолчал, выпрямился и сложил руки на груди.

– А, Роман, проходите, – кивнул Геннадий Григорьевич. – Здравствуйте. Мы сейчас с Ильёй обсудим своё-наше, а потом с вами.

Я поздоровался и сел на стул у стены. Что ж, подождём, послушаем. Жуть как интересно послушать, чего такого гениального выдаст нам лучший поэт города Пужаны. Мысли мои налились сарказмом, и взгляд, надо полагать, тоже. Однако читать новые свои творения Герасимов не стал. Он по-прежнему стоял, сложив руки, а Геннадий Григорьевич смотрел на экран монитора, иногда кивал, иногда качал головой. Пару раз сказал «вот это» – видимо отбирал стихи в очередной номер. Времени на отбор ушло минут пять, не больше, впрочем, для той пародии на поэзию, которую мог предложить Герасимов, и этого было много.

– Что ж, Илья, спасибо, буду ждать новых ваших стихов, – сказал Геннадий Григорьевич.

Герасимов несколько раз качнул головой. По лицу было видно, что результатами отбора он не доволен: и без того маленькие глазки его сузились, скулы зарделись – надо же, он способен краснеть! – но больше его недовольство ничем не обозначилось. Он попрощался и ушёл. Прощание было общим, с намёком на всех присутствующих, поэтому я тоже произнёс лёгкое «пока».

Геннадий Григорьевич обратился ко мне.

– Так, Роман, теперь с вами. Подходите ближе.

Я подошёл к столу, встал сбоку от редактора, чтобы видно было экран монитора. Геннадий Григорьевич дважды щёлкнул папку с моими работами, открыл первый файл.

– Я скопировал всё для удобства. Вы не против?

– Нет, с чего бы.

На экране высветился текст, я пробежался глазами по первым строчкам – монолог запертого в доме кота, небольшой рассказ с претензией на юмор. Не самая сильная моя вещь, я бы сказал, слабенькая во всех отношениях, но редактору виднее.

– Хотите начать с этого?

– Да, и ещё вот это.

Он открыл следующий файл – «Исповедь поэта». Тоже нечто юмористическое, но малолитературное. Оба рассказа я написал очень давно, находясь в депрессии по случаю развода, чтоб хоть немного поднять себе настроение, и намерений когда-либо публиковать их у меня не было. Не было их и сейчас, однако Геннадий Григорьевич сказал твёрдо:

– Пойдут в следующий номер.

Мне стал понятен расстроенный вид Герасимова. Своими приговорами Геннадий Григорьевич выдавал истину в последней инстанции, обращаться куда-то ещё или спорить было бесполезно. Спрашивается: зачем я тут вообще нужен? Просто поставили бы перед фактом, а будешь возмущаться, так следующая редакция в соседнем райцентре километров за сто. Я развёл руками: вот она деспотическая редакторская политика. Впрочем, любая политика деспотична.

Я ушёл так же, как до меня Герасимов – с кислой физиономией и разочарованием в душе. Всё-таки сетевые форумы великая вещь, и не всё там чушь про редакторов. Но пусть будет так, как решил Геннадий Григорьевич, в конце концов, ему виднее, чем и как наполнять свою газету. Одно радовало: трёхмесячная подписка лежала у меня в кармане – первый мой гонорар.

Мой первый гонорар. В глупых юношеских мечтах, когда я только учился соединять слова в предложения, я возносил себя на самый верх Парнаса в объятия муз, и все мои гонорары издавали золотой звон – в буквальном смысле. Потом я начал обретать себя, понятие «мастерство» стало не пустым звуком, мой статус в моих же глазах понизился и вместе с ним понизился состав металла. Золото превратилось в серебро, потом в медь, в олово, в чугунину, а потом и вовсе стало деревянным. Это уже в переносном смысле. И вот теперь как финал мечтаний – прямоугольный кусочек бумаги с правом получения других прямоугольных кусочков бумаги в течение трёх месяцев – прекрасный результат двадцатилетних литературных потягушек.

Я вновь оказался в том месте, где рождаются мечты, и вся разница между мной тогдашним и сегодняшним заключалась лишь в том, что складывать слова в предложения я уже научился. Отрадно. Осталось понять, какова будет следующая мечта.

Очень интересно, очень… Теряясь в мыслях, я добрался до рынка. Идти к Лёхе на шашлыки с пустыми руками было неловко, надо купить чего-нибудь, хотя бы цветов его жене. Я прошёл вдоль торговых рядов, приглядываясь к выставленному товару. Лица некоторых продавцов казались знакомыми. С тех пор, как я поселился в Пужанах, они успели примелькаться и при встрече я кивал им как старым своим друзьям. Они кивали в ответ, но когда я начинал торговаться, скидок не делали.

– Почём колокольчики?

– Побойся бога, какие колокольчики? То тюльпаны! Очки дома забыл?

– Какие же это тюльпаны? Бутоны висят, будто головы поникшие. У них сегодня настроение плохое?

– Знаешь, уважаемый, иди-ка ты в поле ромашки собирать!

Хорошая идея. Чего зря деньги тратить, если за забором всё бесплатно и намного натуральнее? Я уже успел приметить одну красивую луговинку на окраине около леса, там этих ромашек и васильков целые россыпи. Люська женщина простая, для неё что парниковые цветы, что луговые – всё равно цветы.

Я развернулся и направился к облюбованной луговине, благо находилась она недалеко. По дороге я продолжил ковыряться в мыслях, пытаясь найти себе новую мечту. О чём же я буду мечтать теперь? Конечно, о славе. И немножечко о деньгах. По сути, мечта осталась прежней, только ныне подходить к ней я буду без возношений на греческие горы. Итак, когда-то я мечтал уподобиться Достоевскому или Чехову и написать нечто такое, что обязательно поставит меня в один ряд с классиками. Тут всё просто – кто же не хочет стать генералом, особенно в юности! Но время прошло, генеральские звёзды потускнели и перестали меня интересовать, да и желание уподобляться кому-то, пусть даже очень великому, растворилось в понимании житейских реалий. Надо идти своей дорогой, и желательно, чтобы эта дорога была заасфальтирована. Значит, нужно выбрать путь наименьшего сопротивления, написать что-то популярно-приключенческое с расчётом на массового читателя, который с лёгкостью потребляет кашу из слов и лихого сюжета и не кривится. Главное меньше рассуждений и больше действий.

Хорошая мечта и не сложная, ибо опыт написания чего-то подобного у меня уже есть. В моём литературном багажнике затерялась пара повестей лёгкого жанра, остаётся переработать их, довести до толщины романа и можно собирать лавры. В том, что лавры действительно можно будет собирать, я не сомневался, на литературных сайтах эти повести пользовались успехом и были весьма востребованы читательской аудиторией. А что-то серьёзное… Что-то серьёзное пусть пишут те, кто по-прежнему желает уподобляться кому-либо.

Придя к такому заключению, я почувствовал себя лучше. Все эти стремления подняться до высот, заработать имя в литературе… Какое имя? Какие высоты? К чёрту! К чёрту прозу – буду писать тексты.

Добравшись до луговины, я вскинул руки, вдохнул глубоко, задержал на миг дыхание и медленно выдохнул. Воздух. Какой здесь воздух! По вкусу – настоящий мёд. Почему никто не догадался поставить тут пару ульев? Надо приходить сюда чаще и дышать, дышать…

– Эй, здорОво живём.

Я обернулся. На меня с подозрением смотрел коренастый мужичёк преклонного возраста, я бы даже сказал дед. В одной руке он держал косу, второй тянул за собой хозяйственную тележку с высокими бортами. Не иначе косарь, дед косарь. Или косец? Неважно, он пришёл скосить, нет, уничтожить – уничтожить всё это наслаждение, весь этот мёд на потребу живота своей коровы. Какая дикость…

– Здравствуйте, – ответил я.

– Гуляешь чево ли или по делу стоишь?

– Гуляю… Воздухом дышу. Воздух здесь хороший. Пряный.

Дед не понял. Его суженые до прищура глаза скользнули по луговине, по окраине леса, словно выискивая причину моего здесь появления, не нашли и вернулись обратно. Недоверие из них не исчезло. Дед преступил с ноги на ногу и пробурчал недовольно:

– Ходют тут разные, траву мнут. Воздуха им, вишь, не хватает, – и уже громче. – Шёл бы ты отсель, сынок. Змей тут полно, кабы не куснула которая.

У меня мелькнула мысль, что змей здесь отродясь не водилось. Запугивает меня дедок, чтоб не мешал ему косить. Что ж, не буду. Я сорвал несколько васильков, добавил к ним пару стеблей душицы и ушёл полный сожаления, что весь этот аромат вскоре исчезнет, потому что трава превратиться в сено.

Лёха просил быть у него в три часа дня. Я покопался в комоде, нашёл цветную ленточку, перевязал букетик – так красивее – и в три часа стоял у двери особнячка. Открыла Люська. Увидев цветы, всплеснула руками, зарделась и чмокнула меня в щёку. Задаваться глупыми вопросами «Кому цветы?» и «Неужели это мне?» она не стала. Как я уже говорил, Люська женщина простая, неизбалованная и всё понимает с собственного полу взгляда. Приняв цветы, она коротко бросила:

– На задний двор иди.

Я пошёл. Дом Лёха отстроил большой, всё пространство перед ним занимали КамАЗ и тентованная «газелька», поэтому под задний двор места осталось немного, соток пять. На этом клочке земли компактно расположились бревенчатая банька, беседка с летней кухней и шашлычной, небольшой бассейн и два парничка под помидоры и огурчики. Я пришёл вовремя, но всё равно опоздал. Лёха уже сидел в беседке со своими закадычными приятелями Санькой Галышом и Серёней. В лицо я знал обоих, но здороваться за руку ещё не доводилось.

– Опаздываем, – шутливо погрозил мне пальцем Лёха, – мы уже по пивку приговорили.

– А как же банька? – спросил я. Рассчитывая на помывку, я прихватил с собой полотенце, халат и новые трусы.

– Баньку уж час как скутали, можно идти.

– Ну так пойдём.

Я не любитель парной и причины этого уже объяснял, но Лёхина баня меня порадовала: светлая, просторная, с высоким кутником, с деревянными ушатами на лавочках – полное раздолье лубочных картинок. Квасу только не хватает, но и здесь Лёха не пожадничал и плеснул на каменку ковш пива. Мутное облако поднялось под потолок, пахнуло хлебом и солодом, защипало уши; лицо и плечи покрылись испариной. Галыш замочил в ушате веничек и к запаху хлеба примешался стойкий запах свежего берёзового листа.

Парились мы часа два, перемежая парилку с бассейном и холодным пивом. Под конец, кто в халатах, кто в простынях, уселись в беседке. Серёня разлил по рюмкам водочки, Люська подала шашлык на шампурах – горячий, ароматный – и вместе с нами села за стол.

После бани, водки и хорошей закуски меня разморило. Я облокотился о стол, положил подбородок на ладони, прикрыл глаза. Лёха о чём-то спросил, я кивнул невпопад. Люська быстренько заварила чаю, добавила какой-то травы, поставила передо мной.

– Пей! – почти приказала.

Я выпил – ничего так, вкусно. Сонливость ушла; я приободрился, даже улыбнулся, только в голове немножечко шумело от водки.

Галыш рассказал анекдот – глупый, наивный, но все засмеялись, я тоже. Серёня снова наполнил рюмки, Лёха предложил тост за Люську, мы поддержали. Потом выпили за пятницу, за армейский автобат. Я хотел предложить тост за пожарную охрану, но постеснялся, побоялся, что неправильно поймут.

– А ты чего из города уехал? – спросил вдруг Лёха.

Вчера мне уже задавали этот вопрос. Лёха, конечно, не Геннадий Григорьевич и уж тем более не Мария Александровна, но ответа он ждал с не меньшим интересом, поэтому я, как и вчера, озвучил основную версию.

– Пенсия маленькая, прожить сложно. А здесь дешевле. И дом тётка оставила.

– Так нашёл бы работу. Пенсия да зарплата, плохо что ли?

– Да ладно, Лёш. Мне уж на пятый десяток перевалило. Кем тут работать? Охранником разве что или грузчиком.

– Дворником можно, – подсказал Галыш.

– Можно дворником, – согласился я. – Двадцать лет пожары тушил, в таком дерьме побывал – не во всяком сне приснится…

В душе начала зарождаться обида – колючая, капризная. Я хотел отмахнуться от неё, но усиленная водкой, она заклокотала кипятком и через горло полезла наружу. Я придвинулся к Галышу вплотную и зашипел:

– Ты вообще знаешь, сколько мы народу вытащили? А сколько раз сами горели? А сколько раз чудом живыми выбирались? Чудом, понимаешь? И после этого дворником?!

Галыш испугано выдохнул, а Лёха обнял меня за плечи и потянул к себе.

– Ладно, Ром. Чё завёлся? Сидим нормально, пьём, разговариваем. Думаешь, у нас в жизни дерьма не было? Было. И ещё будет. Плюнь.

Да уж, чего-чего, а этого добра нам и без спросу наваляют. Мы выпили за то, чтобы всё было хорошо. Люська выставила на стол тушёную курицу с картошкой, поставила рядом малосольные огурцы и салатик из свежей капустки. Я подцепил немного вилкой, отправил в рот – хрустит. Захотелось поделиться чем-нибудь душевным.

– Я девушку встретил…

– Я встретил девушку, – тут же запел Галыш, – полумесяцем бровь…

– Да погоди ты, – отмахнулся от него Лёха. – И что за девка? Красивая? Как зовут?

– В том и проблема. Ни как зовут, ни… ничего не спросил.

– Понравилась, да? Какая хоть из себя?

– Какая… Высокая, стройная, волосы тёмные, глаза, губы… – я вздохнул мечтательно. – В библиотеке познакомились. Там литературный вечер был, и она пришла. Волосы на затылке в пучок собраны, а в глазах такая, знаешь, хитринка. Прям таки колдовская. С ней, правда, тип мрачный ходит, Илюша Герасимов…

– Я знаю кто это, – ухмыльнулся Галыш. – Если из библиотеки и с Илюшкой, значит, Анька Арбатова. Не связывайся с ней. У меня младший брат с ней в одном классе учился.

– Какая Арбатова? – спросил Лёха. – Петровича дочка?

– Не, какая Петровича? Ты чё? У Петровича сын. А это Анька, этого, как его… директора… м-м-м-м… редактора. Редактора газеты! Ну, того самого, как его… Имя вылетело.

– А, вон какие Арбатовы. Ну всё, понял. Серёня, спишь что ли? Давай ещё по соточке.

Я хмыкнул. Значит, её Аня зовут и она Геннадия Григорьевича дочь. Однако. Теперь понятно, какие знаки она имела ввиду. А этот Илюша тот ещё пройдоха. Ухватился за юбку редакторской дочки! Молодец. Иначе не видать ему публикаций в газете…

Зазвенел телефон, я посмотрел – смайлик – впервые, наверное, не захотелось отвечать. То ли настроение такое равнодушное, то ли просто перегорел, но всё же ответил:

– Да, Солнце.

– Я же просила!..

– Просила, просила. Отвыкну, обещаю. Чего хотела?

– Ты занят там чем-то? Пьёшь что ли опять?

Ничего от неё не скроешь, словно чувствует, ну да теперь других пускай воспитывает.

– Слушай, говори, чего хотела или я телефон выключу.

По ту сторону связи возникла тишина, та самая, которая взрывается. Я приготовился к гневному всплеску, даже губы сжал, чтоб ненароком не взорваться в ответ, и очень удивился, услышав осторожное:

– У тебя всё в порядке?

– Да. Говори, давай.

Она ещё помолчала, я услышал звуки, похожие на всхлипывание. Но она никогда не плакала; злилась – да, но не плакала.

– Вадим хочет к тебе приехать, – голос спокойный, уверенный и немного недовольный, но это не удивительно: Вадим всегда был маменькиным сыночком, а тут, можно сказать, проявление характера, поэтому понятно, почему недовольный. – Не знаю, откуда на него такая блажь нашла, но я не против.

– Я тем более не против, пусть приезжает.

– Хорошо, я передам ему. Пока.

– Пока.

Я задумался: ко мне хочет приехать сын. Странно. За десять последних лет мы виделись с ним раз пять, может шесть. Ещё звонил ему на дни рожденья, поздравлял – и вдруг хочет приехать. Странно. Даже как-то… даже как-то боязно. Что я скажу ему при встрече?

– Что случалось? – спросил Лёха.

– Да ничего… так, сын приезжает.

– Сын? Большой?

– Двадцать два года.

– Большой. Женат?

– Какое, даже в армии не был.

– Не был? – хмыкнул Галыш. – Армия нужна, без неё мужик никак, тем более нынче всего год служить. Это мы по два года отхватили – это да. А год, так, бахвальство. Батя мой вообще трёшку служил в пехоте. А на море и того больше.

– Не в годах дело, – махнул рукой Лёха. – Какая разница сколько. Главное, был. Понюхал, попробовал, мужиком стал. Мой, вон, охлёсток, не хочет идти. Ему рано ещё, конечно, но тоже вот скоро. Но я с ним ещё поговорю, объясню как полагается!

– Тоже мне объясняльщик, – улыбнулась Люська.

– Григорич, твою мать! – воскликнул Галыш.

– Ты чего, Сань?

– Да редактора зовут – Григорич. Я же помню, из головы просто выскочило.

Лёха рассмеялся:

– Ну, теперь можно ещё по соточке.

Свечерело. Лёха принёс керосиновую лампу, повесил над столом. Мягкий свет фитиля осветил беседку, бросил по сторонам корявые тени. Люська повела глазами по теням, вздохнула глубоко и вдруг запела:

Белым снегом, белым снегом

Ночь метельная ту стёжку замела,

По которой, по которой

Я с тобой, родимый, рядышком прошла…

Галыш подхватил. Дуэт получился красивый, я даже вскинул брови от удивления. Ласкающий, томный голос Люськи и неожиданно сильный тенор Саньки Галыша заставили прислушаться и вытянули из глаза слезинку. Я посмотрел на Лёху, тот улыбался и тоже слушал, слегка покачиваясь в такт мотива. Для него этот дуэт не стал откровением, только Серёня дремал, прислонившись головой к столбику беседки.

Я налил себе водки, выпил. Слова ложились на душу лёгким белым полотном, снежным, как сама песня, и потому прохладным. А душа как раз требовала прохлады и требовала полёта, и мне захотелось подхватить этот чистый русский напев, дать ему волю, дать возможность наравне с Люськиным голосом поплыть вдоль по темнеющей улице Светлой, порадовать народ красотою исполнения… Слава богу, удержался, не испортил песнь своим фальшивым хрипом.

Я страдала, ожидала,

Я ждала тебя, звала тебя в тоске.

Только стёжка пропадала,

След знакомый затерялся вдалеке.

Пришёл Аркашка, трезвый. Остановился возле беседки, дождался, когда песня кончится, кашлянул в кулак. Лёха махнул ему рукой, приглашая за стол.

– Давай к нам, Аркань. Выпьешь?

– Да не, – замялся тот, – завтра с утра до Проскурина надо съездить, заказ люди дали. Мне бы вон с Романом перемолвиться.

Со мной? Я удивился: с чего бы вдруг? Не то чтобы нам не о чем было поговорить – говорить всегда есть о чём – просто странно: ни с того ни с сего…

Я встал, подошёл к нему, протянул руку. Аркашка нервничал. Глаза его немного косили, как будто он набедокурил и от того чувствовал себя виноватым. Ну сущее ребячество, если уж кто и должен чувствовать себя виноватым, то явно не он.

– Здорово, Аркаш. Случилось чего?

Аркашка пожал мне руку, кивнул неуверенно.

– Да, в общем… Ты, помнится, говорил, пенсия маленькая и с деньгами у тебя… в общем не очень, ну там телевизор нельзя купить, – с каждым произнесённым словом его голова опускалась ниже и под конец фразы подбородок уверенно лёг на грудь. Тяжело ему давалось общение на трезвую голову.

– Может выпьешь? – предложил я.

– Нет-нет! – едва ли не испуганно произнёс Аркашка и даже отступил на шаг назад, зато воспрянул духом и изъясняться стал понятнее. – Нельзя. Завтра в Проскурино надо ехать, заказ есть. Вот я и подумал, может и ты со мной? Деньги не очень большие, но всё по-честному будет, не обижу.

– Я? Знаешь, Аркань, я бы не против, конечно, но я не строитель и не плотник. Я и топор-то в руки брал только чтобы сломать чего-то. Понимаешь?

Аркашка кивнул и тут же поспешно добавил:

– Да там делов-то ничего сложного. Я сам всё сделаю, тебе только подержать надо будет, да подать, ежели чего надо. Не сложно.

Ага, вон как: принеси, подай, сядь в тенёчек не мешай. Нормально. Много на такой работе не заработаешь, ибо подсобный рабочий самая неквалифицированная во всех отношениях профессия. Но почему бы нет? Тем более, сын приезжает, расходы увеличатся, да и телевизор тоже неплохо было бы приобрести наконец.

– Ладно. Когда ехать?

– Завтра. – Аркашка оживился. – Завтра утром. В полседьмого автобус с остановки от хозяйственного отходит. Ты приходи. Инструмент у меня есть, ты только одежонку плохонькую какую возьми с собой, чтоб переодеться. Не в чистом же работать.

Вот и договорились. Аркашка ушёл, я тоже стал собираться. Если завтра на работу, значит надо поспать и проспаться, одним словом, подготовиться. Лёха начал было возражать, дескать, хорошо сидим, какая работа? Но Люська его упокоила, а Галыш предложил выпить на посошок. Ну как же без этого! Выпить на посошок – это святое, иначе пути не будет. Мы выпили, попрощались. Напоследок Люська нагрузила меня провизией, наложила всяких вкусностей в корзину и сунула мне в руки. Я не противился, кто ж от такого отказывается, одна беда – холодильника нет, как бы не испортились продукты.

Вернувшись домой, я поставил корзину на пол, накрыл старой скатёркой и сел на диван. Муська потянулась ко мне, принюхалась. Я дыхнул, и она брезгливо отвернулась. Я развёл руками.

– Да, пьяненький. Извини, дорогая.

Включил будильник, лёг. В голове закружилось; закрыл глаза, вздохнул довольно. Хорошо посидели: банька, шашлыки, песни – славно. И душой отдохнул, и телом. Давно такого не было, если Лёха ещё раз пригласит, пойду непременно.