Читать книгу День, когда умерли все львы - Олег Владимирович Батухтин - Страница 3

Король Рвана Жопа был достаточно известной, но, в силу определенных причин, не самой уважаемой личностью в Нижнем Басраке. Он пользовался сомнительной популярностью лишь у определенного круга жителей села. Во-первых, у Короля Рваны Жопы всегда можно было купить пару литров убийственного первача, а во-вторых, он был единственным басрачанином, который отсидел в тюрьме. Этот факт из его биографии добавлял Королю некоего шарма с примесью одиозности.

История с тюремным сроком заслуживает того, чтобы на ней остановиться немного подробнее. Началось всё с грандиозного празднования совершеннолетия Короля, в то время сельчане знали его по классическому имени Ильшат. К сожалению, я был слишком юн, чтобы присутствовать на таком важном событии, но историю родного села я знаю на «пятерку». Очевидцы говорят, что Ильшат выпил за своё здоровье порядка трех литров вонючего самогона, который подействовал на его психическое состояние крайне разрушительным образом. Влив в себя очередной стакан, юный Ильшат бросился на деда Игната, пытаясь зубами разорвать стариковское горло. Когда же его попытались оттащить от несчастного деда, Король подхватил со стола мясницкий нож и устроил настоящее побоище на своем празднике. И хотя обошлось без смертей, наши старожилы до сих пор с гордостью показывают шрамы с «того самого праздника». Ударом бутылкой по голове Ильшата вовремя урезонил местный участковый, который, на счастье басрачан, также присутствовал на торжественном мероприятии в качестве почетного гостя.

Протрезвел Ильшат уже в обезьяннике нашего райцентра. Событие оказалось достаточно резонансным, в местных газетах его даже окрестили «резней в Басраке», и наш именинник достаточно быстро отправился в колонию строго режима по 121-ой статье на восемь долгих лет. К моменту освобождения Ильшата сельчане уже успели привыкнуть, к тому, что их земляк «продавливает шконку на зоне», и в силу скоротечности времени, возвращение знаменитого зека стало для многих полной неожиданностью.

Сразу по возвращении Ильшат всем объявил, что он официально признан вором и что его, так сказать, «короновали». В подтверждение своих слов новоявленный вор предъявил сомнительную татуировку на пояснице. Заявление Ильшата было принято с общим одобрением, а именовать его стали не иначе как Королем. В принципе, уважительное отношение к Королю сохранилось бы до конца его жизни, если бы, совершенно случайным образом, к нам в деревню не заехал дальний родственник Васи Муравкина и, по совместительству, сокамерник Короля. Гость, заприметив Ильшата, сразу же рассказал подлинную историю нашего сидевшего земляка. Оказалось, что сразу по прибытию в место заключения, новоявленного арестанта сразу отправили «в шерсть», то есть к «петухам», а всё потому, что Ильшат в первую очередь всем сообщил, что «он является гомосексуалистом и даже очень этим гордится, между прочим». Бить его не били после этого заявления, как он и надеялся, но ничего хорошего всё же не вышло не вышло. Когда эта небезынтересная история стала общим достоянием села Нижний Басрак, к прозвищу Король добавили ещё два слова – Рвана Жопа. Басрачане свели все контакты с Ильшатом до минимума, а герою нашей истории ничего не оставалось, кроме как начать варить самогон, так как на работу устроиться он просто не смог.

Так жизнь и текла в своем простом деревенском ритме. Король продавал первач, а мы с Мансуром его жадно пили. Так бы продолжалось и дальше. Если бы не одно, но… Король Рвана Жопа умер.

Посмотреть на почившего собралось очень много зевак. Двор Короля Рваны Жопы давно не видел такого количества людей. Здесь был и нервный Вася Муравкин, и супружеская пара Зубайдуллиных с выводком из четырех синхронно ковыряющих в носу детей, и чахоточный тракторист Фима, и, конечно же, командующий всем паноптикумом, наш участковый Фанис Филаретович, много лет назад саданувший виновника сегодняшнего события бутылкой. Мансур ткнул меня локтем, кивком головы указывая в сторону скромного жилища покойного, которое в народе именовалось не иначе как королевский дворец. По скрипящему крыльцу из дома вышел самый уважаемый в нашем селе человек – глава сельского поселения Варнава Фомич Пуздой.

Вращая поросячьими глазками, хмуря густые брови Варнава Фомич волевым жестом почесал огромный живот и остановил свой взор над участком.

– Что вообще произошло, где труп? – коротко спросил Варнава Фомич.

– Висит в сортире, – отрапортовал Фанис Филаретович, указав рукой в сторону покосившегося деревянного строения. – Обнаружил Василий Муравкин. Со слов нашего пастуха я понял, что он пришел прикупить самогона, а пока кричал Короля, сильнейшим образом захотел облегчить кишечник, – Муравкин судорожно закивал, видимо, пастух так и не успел сделать то, о чём мечтал, – а открыв туалет обнаружил, что наш Король повесился.

– Или повесили его! – выкрикнул Вася Муравкин, известный своей страстью к скандалам, интригам и расследованиям. Собравшийся народ взволновано загомонил.

– Сохраняйте спокойствие, – ответил участковый. Судя по выражению лица Фанис Филаретович не один вечер посвятил репетиции этой фразы.

Последовать совету сохранять спокойствие не получилось ни у кого, больно уж всем хотелось посмотреть на свежий труп Короля. Молчаливо, словно адепты какого-то странного культа, жители села побрели в сторону классического деревянного туалета. Попытки участкового противится всеобщему любопытству быстро сошли на нет, после того как Варнава Фомич хозяйским движением распахнул сортирную дверь и явил свету последнее королевское пристанище.

Нельзя сказать, что король умер на троне. Во-первых, его королевское величество находилось в подвешенном, не подобающем августейшей особе, состоянии. А во-вторых, трона-то и не было – в королевском сортире роль седалища играла огромная дыра в полу, из которой уже начинала торчать небольшая горка человеческих фекалий – туалету срочно требовалась новая яма.

– Э, смердит тута, – пожаловался один из детей семьи Зубайдуллиных. Возбужденный ребенок ковырял в носу уже двумя руками.

– Искандерка, кит але!1 – сказала дородная мамаша, отпихивая детей в сторону, для того чтобы участковый мог протиснуться.

– Малец-то прав, – пробормотал Варнава Фомич. Глава сельского поселения всегда брал всё свои руки. Вот и сейчас, пошарив толстыми руками на сортирной полке, Варнава Фомич выудил из стопки аккуратно нарезанных газет народный освежитель воздуха – спичечный коробок. Запалив весь коробок, он поводил рукой по туалетному пространству, едва не запалив при этом королевскую рубашку.

– Варнава Фомич, вдруг это место преступления, – укоризненно покачал головой участковый, выгнать из туалета главу поселения Фанис Филаретович побаивался.

Варнава Фомич изучающим взглядом окинул благородный труп. Король Рвана Жопа покачивался на короткой веревке, носки его ступней, обутых в стоптанные калоши, едва не задевали пол. Серая рубаха выскочила из штанов и неаккуратно колыхалась на летнем ветерке. На посиневшем лице покойного застыла мучительная маска боли и ужаса. Боковым зрением я заметил, как поежился Мансур, который всегда славился невозмутимым характером. Лично меня больше всего впечатлили высунувшийся изо рта синий язык и белесые матовые глаза.

– Да сам повесился, – проворчал глава сельского поселения, – кому он нужен.

Участковый уже собрался смиренно покивать головой, как в разговор вклинился Вася Муравкин:

– Смотрите, там записка!

Со сверкающими от возбуждения глазами Вася Муравкин показал куда-то в сторону выгребного отверстия. И да, действительно, на горке экскрементов лежал белый листочек.

– Фанис, посмотри, что там, – распорядился Варнава Фомич.

– Да жопу свою рваную он этим подтирал, товарищ босс, – запротестовал участковый, – не буду я в говне копаться!

Участковый бросил умоляющий взгляд на главу поселения, но естественно, не встретил там никакой поддержки. Всем своим видом Варнава Фомич Пуздой говорил: иди и принеси! Несчастный Фанис Филаретович напоследок недобро поглядел на Васю Муравкина и наклонился над дыркой в полу. После недолгих колебаний участковый выудил на свет божий запачканный экскрементами обрывок газеты.

– Я же говорил, это просто подтирка, – сказал участковый, – там на полке целая куча таких, а с тобой, Василий, я ещё разберусь, Ватсон ебучий.

– Дай сюда, – крикнул Вася Муравкин и выхватил газетку из рук участкового, – это что-то да значит, это надо изучить!

– Голову твою надо изучить, – сказал участковый.

Вася Муравкин без всякой брезгливости повертел газетку в руках. Его пытливый взгляд изучал важную королевскую улику.

– Я же говорил, что это важно, – победно сказал пастух, – с одной стороны реклама и гороскоп, а на другой стороне весьма странный стих! Смотрите!

Мы осторожно, чтобы ненароком не тронуть испачканный газетный листок, обступили Васю Муравкина и жадно вчитались в текст. Интерес проявил даже глава сельского поселения. Среди комочков дерьма прогладывало стихотворение действительно странного содержания:

…И вспомните: и вы, заразу источая,

Вы трупом ляжете гнилым,

Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,

Вы, лучезарный серафим.

И вас, красавица, и вас коснется тленье,

И вы сгниете до костей,

Одетая в цветы под скорбные моленья,

Добыча гробовых костей.

Скажите вы червям, когда начнут, целуя,

Вас пожирать во тьме сырой,

Что тленной красоты – навеки сберегу я

И форму, и бессмертный строй…2

На некоторое время нас окутало тревожное молчание. Вася Муравкин поселил в наши деревенские сердца настоящую загадку. В реальный мир нас вернул рациональный Варнава Фомич.

– Ерунда всё это, – будничным тоном заметил глава сельского поселения, не обращая внимания на оскорбленного этим замечанием Васю Муравкина, – прав был Фанис, жопу Король этим подтирал.

Семья Зубайдуллиных одобрительно закивала, с презрением поглядывая на Васю Муравкина. Несмотря на то, что супруги внимательно разглядывали вместе со всеми обрывок газеты, никто из них не умел читать, не говоря уже об их детях, которые, как я подозреваю, страдали легкой формой слабоумия.

Вася Муравкин, не обращая внимание на общее порицание, аккуратно сложил «улику» пополам и с любовью положил её во внутренний карман.

– Я это изучу! – гордо бросил он, после чего развернулся и пошел прочь с королевского двора. Его голос, его походку, его сопение можно было охарактеризовать одним словом – обида! Это слово невидимой дымкой повисло над нашим пастухом.

– Что делать, Варнава Фомич? – спросил участковый.

– Снимай его и организуй транспортировку в больницу, – ответил глава, – пусть Агафья Петровна его посмотрит.

– Хоронить, кто будет? – поинтересовался я. – Родни-то у него нет совсем.

– За счет сельсовета, наверное, твоё какое дело? – огрызнулся Варнава Фомич. Его лоб пробороздило несколько тяжелых морщин, что означало, что глава поселения находится в глубоком раздумье. Судя по всему, Варнава Фомич уже прикидывал, сколько из выделенных сельсоветом денег на похороны он положит себе в карман, и что он сможет позволить себе на них купить, – помогите лучше Фанису.

На этой ноте Варнава Фомич оставил нас наедине с покойником, решив, видимо, что его ждут другие более важные и неотложные дела. В след за ним, с видимым безразличием, королевские владения покинул чахоточный тракторист Фима.

– Нам тоже пора, – сказали в один голос супруги Зубайдуллины, и, подгоняя подзатыльниками свою детвору, поспешили прочь с королевского двора. Дети, не переставая ковырять в носах, и бросая прощальные взгляды на висящего Короля, молча подчинились родительской воле.

– Вот же хитрые жопы! – сказал им вслед Фанис Филаретович. – Ну что, ребзя, снимем Короля?

– Охотно, – сказал Мансур. Он даже и не пытался скрыть своего возбуждения. Паренек понимал, что жизнь дала нам шанс испытать приключение отличное от всего что происходило с нами раньше. По большому счету, ни он ни я, ни разу не покидали родное село за всю жизнь.

Критически осмотрев туалет Фанис Филаретович приоткрыл дверцу и поманил нас рукой. По его лицу было понятно, что участковый запланировал возложить ответственность за основную работу на меня и Мансура. Как выяснилось, это задание оказалось не под силу двоим подросткам. Неимоверных усилий стоило нам извлечь труп из цепкой скорлупы деревенского сортира. Августейшая особа оказала действительно королевское сопротивление. Казалось, что тщедушный Король Рвана Жопа вместе с вечным покоем обрел поистине царский вес. И только благодаря командной работе нам удалось извлечь мертвеца на свет божий. Проклиная покойного участковый устало опустился на траву. Сев рядом с ним, я устало достал пачку сигарет «Балканская звезда» и вытащил две сигаретки: одну себе, другую Фанису Филаретовичу. Участковый благодарно кивнул.

Какое-то время мы молча курили, наблюдая за Мансуром, который, истерично матерясь, пытался очистить штанину от фекалий свежими лопухами. Только он мог в ответственный момент снятия трупа с веревки наступить ногой в парашу и чуть не сдернуть с покойника штаны, пытаясь поймать равновесие на скользком полу сортира. И виноваты в таком поведении моего друга совсем не токсичные пары зеленого клея, он просто всегда такой.

– Жалко Короля, – сказал Мансур, закончив гигиенические процедуры, – ты ведь, Фанис Филаретович, его всю жизнь знал. Присматривал за ним. В прошлый раз его от греха уберег, а в этот раз не доглядел. Что его в петлю потянуло?

Участковый пожал плечами и отвернулся, всем своим видом показывая, что разговаривать на эту тему он не собирается. Мансур посмотрел на меня в надежде на то, что я поддержу его непринужденную болтовню. Я не стал озвучивать свои мысли, что живи я такой «королевской» жизнью – повесился бы уже давно. Я глядел на своего друга и уже видел, как всю оставшуюся жизнь он будет рассказывать эту историю, которая всегда будет обрастать всё новыми и новыми подробностями.

Мансур Хазырбаев был человеком довольно странным. Этот индивид был уникальным представителем гибрида откровенной тупости и фантастической хитрости. Родившись в неблагополучной и многодетной семье, он проявлял чудеса смекалки, дабы избежать любой физической нагрузки и повысить уровень комфорта своего существования. А условия жизни в огромной семье Хазырбаевых были просто ужасными: целая толпа бомжеватого вида людей ютилась в маленькой хибаре, похожей на старую голубятню. Мансур всегда каким-то образом умудрялся избегать и любой работы, и всяческих наказаний за невыполнения оной. Ярким примером мансуровской хитрости служит случай, когда тринадцатилетний Мансур развалил брак своей старшей сестры Зульфии, с целью завладеть более удобным спальным местом. После свадьбы сестры нашему герою приходилось спать на холодном полу, прикрытом тонким матрасом. Такие условия, само собой, не оказали позитивного влияния на характер Мансура, и после трех лет мучений и отчаянных попыток устроить разлад в новой ячейке общества, моему другу наконец-таки удалось решить проблему. Хитрый план был достаточно прост: Мансур всего-то лишь научил своего трехгодовалого племянника фразе: «дядя Васген приходил». Естественно, Вова – муж Зульфии, услышав от своего первенца мрачные слова «дядя Васген приходил», преисполненный праведным гневом, направился в соседнее село Верхний Басрак, где жил единственный в округе человек с подходящим именем. Ревнивый муж набросился с кулаками на ничего не подозревающего грузина, но получил жесткий отпор в виде порции щедрых пиздюлей, которые сопровождались вполне резонными замечаниями: дескать «в вашей халупе, дорогой, и присэсть нэгде, гдэ там сэкс дэлать». Не вняв гласу рассудка, оскорбленный и избитый Вова собрал свои вещи и покинул старую халупу, которая успела ему уже порядком надоесть. Позже Вова устроился работать на Север и, говорят, вполне себе неплохо зажил. Также, как и Мансур, который тут же занял кровать, освободившуюся от бывшего зятя. В тоже время недалекость моего друга просто поражала воображение. Сказать, что он глуп как посох, это ничего не сказать. Если бы наше село подверглось нападению зомби, которых иногда показывают по телевизору, Мансур оказался бы единственным выжившим, так как, насколько я знаю, каждому уважающему себя зомби, в первую очередь, нужны мозги.

– Ну что, как дальше его? – спросил Мансур. – До больницы его ведь как-то доставить надо.

– На моей повезем, – ответил участковый и со вздохом поднялся на ноги, – сейчас подгоню.

Фанис Филаретович щелчком отправил окурок в сторону туалета и вышел со двора. Через некоторое время послышался характерный скрежет стартера, который так и не закончился заводом двигателя. Участковый неразборчиво выругался и продолжил попытки завести машину. Мансур настороженно посмотрел в сторону шума и с заговорщицким видом достал из кармана тюбик «Момента» да пару пластиковых пакетов. Мы сделали по сорок вдохов и убрали пакеты. Фанис Филаретович всё ещё пытался завести свой «Москвич», только скрежет стартера слышался уже будто издалека.

Осоловело вращая глазами, я попытался сфокусироваться на своем друге. Но увидел совершенно другое…

Я увидел Серого Владыку.

– Оставьте меня одного, – сказал Серый Владыка. Он поджал обветренные губы и отвернулся, – просто оставьте меня одного. Я устал слышать. Устал видеть. Устал говорить. Устал думать. Я хочу уснуть и не видеть никаких снов. Не чувствовать никаких запахов, хочу лишиться всяческих эмоций.

– Но ведь это смерть, – сказал Мыслитель.

– Нет, – возразил Серый Владыка, – смерть – это просто ещё один шаг. А я не хочу никуда двигаться.

Почесав затылок Мыслитель обнаружил у себя на пальцах клок седых волос. Он стряхнул волосы и их тут же унес ветер. Они покатились по сухой земле словно перекати-поле. Он привык к царящей вокруг энтропии. У него выпали все зубы, а кожа рассохлась и стала похожа на старый пергамент. При малейшем прикосновении кожа рвалась и обвисала тонкими лоскутками. Глаза давно высохли и провалились в череп. Но Мыслитель не испытывал ни малейшего сожаления из– за утраты зрения. Ведь он мог размышлять, а для этого он и был создан.

– Серый Владыка, – Мыслитель решил предпринять, ещё одну попытку докричаться до этого загадочного существа, – скажи, что есть то место, где мы живем.

– Оставьте меня одного, – сказал Серый Владыка, – в этом месте, где гниют львы. – Он отвернулся, уставился в какую-то неведомую точку в пространстве и застыл, как статуя. От него больше ничего невозможно было добиться.

Мыслитель хотел было спросить о своей потерянной короне, но его внимание отвлек Головаст, появившийся на поляне…

Меня вернули в реальность страшные звуки автомобильных выхлопов. Участковый наконец– таки справился со строптивым автомобилем. Я ошарашено огляделся и увидел Мансура, который неподвижно сидел на траве и стеклянным взором буравил пространство. Я пнул друга, чтобы привести его в чувства.

– Бля… – прошептал Мансур, вернувшись в наш мир. Он посмотрел на меня, явно желая поделиться своим последним опытом, но этому помешал Фанис Филаретович, который деловито подогнал к нам свой древний «Москвич-412» ржаво-красного цвета.

– Потом поговорим. – ответил я Мансуру, поднимаясь с земли. – Фанис Филаретович, в багажник Короля?

– На переднее сидение сажай, – ответил участковый, – где твоё уважение к почившим?

– Да ему-то какая разница? Он умер в сортире!

– Азат, сажай, говорю, – настоял участковый, – и не забудь пристегнуть ремнем, чтобы он ненароком не упал на меня. Когда уже Варнава Фомич выпишет на село карету скорой помощи?

С помощью Мансура я усадил Короля на старое потрескавшееся автомобильное сидение и защелкнул ремень безопасности. Покойник мирно уронил голову на грудь.

Мы расселись по местам: я и Мансур расположились на заднем сидении, а участковый – на водительском. После минутного манипулирования рычагом переключения коробки передач, сопровождающегося оглушительном треском, машина тронулась, выстреливая облака черного дыма в чистый сельский воздух.

Внутреннее убранство машины давно утратило лоск былой роскоши. Потрескавшиеся дерматиновые сидения были прикрыты старыми киргизскими ковриками. Ручек, отвечающих за открытие окон, давно уже не было на месте. Украшением служила лишь огромная рыбина из капельницы, висящая на мутном зеркале заднего вида. В автомобиле пахло отсыревшим пальто. Интерьер машины, которая всем своим видом иллюстрировала теорию упадка сельских поселений, удачно дополнял труп Короля Рваны Жопы. При каждой кочке покойник весело подпрыгивал и стукался лбом о лобовое стекло.

– УАЗ хочу взять, – отметил Фанис Филаретович. Было видно, что он стесняется этой старой машины, на которой ездил ещё его отец. Участковый погладил руль и добавил, – но эту ласточку всё равно оставлю себе. Подшаманю немного…

– Я бы «Волгу», взял, – ответил Мансур.

Это заявление я не стал комментировать, так как прекрасно понимал, что ни мечте участкового, ни мечте Мансура не суждено сбыться. Мы давно свыклись, что живем в месте похожем на чистилище. Ничего хорошего здесь никогда не происходит. Я молча стал смотреть в окно на проносящийся мимо Нижний Басрак. Центральная улица была как обычно пустынна. Атмосферу умершего поселения немного разбавляли старухи, сидящие на скамейках возле своих домов. Почтенные женщины, на всякий случай, неодобрительно смотрели вслед нашему «Москвичу», но я сомневался, что они вообще разглядели: кто проехал мимо них.

Иногда дорогу перебегали стайки детишек, словно радуясь летним каникулам. Я никогда не понимал детской эйфории, которая поглощает ребенка на всё лето, стоит учебному году закончиться. Наша единственная на всё село школа не славилась особой строгостью, и учеба в ней не создавала особого дискомфорта. Нам с Мансуром осталось отучиться всего год. Буквально через два месяца мы пойдем в одиннадцатый класс. А потом в армию. Подальше от этого богом забытого места.

Мы подъехали к нашей сельской больнице. Когда-то, ещё в царские времена, это был шикарный особняк, принадлежащий исторической личности, купцу Емельяну Воробьеву-Рукову. Во времена всеобщего раскулачивания купца привязали к лошади, протащили по главной улице Нижнего Басрака, а после того как из жилища несчастного вытащили всё ценное, было принято решение использовать здание как медицинское учреждение. Время совершенно не пощадило когда-то богатый дом. Его стены отсырели, крыша провисла, с правой стороны здания появился абсолютно безобразный хозяйственный пристрой, а на фасаде стала красоваться ассиметричная вывеска «БОЛЬНИЦА». Букву «Б» сорвал ветер около двух лет назад. Я утащил её домой за что попал под вечную немилость Агафьи Петровны, древней старухи – бессменного фельдшера, единственного медработника и фармацевта нашего села.

Об Агафье Петровне ходило множество разнообразных слухов. Говорили, что она ведьма, колдунья, и, даже, нимфоманка… Я как-то подслушал, как мама Мансура говорила соседке, что наша Агафья Петровна в девичестве возлегла на ложе из еловых веток с самим шурале3, тем самым купив себе несколько десятков лет жизни. Сколько старухе было лет – не знал никто, но сама Агафья Петровна утверждала, что ей сто двадцать или около того. Во всяком случае, она частенько предавалась воспоминаниям, о прежней жизни при купце Емельяне Воробьеве-Рукове. Еще, я с уверенностью могу сказать, что каждый басрачанин появился на свет не без помощи акушерских навыков Агафьи Петровны.

Дотащить Короля до импровизированного морга, роль которого играл сырой и темный больничный подвал, оказалось несложно. Мы втроем прекрасно сработались, действуя в команде, и понимали друг друга без слов. Водрузив покойника на каталку мы с облегчением вздохнули.

– Петровна! – закричал участковый, – мы в подвале! Привезли покойника! Петровна!

Крик Фаниса Филаретовича без остатка поглотили стены с отколовшимся кафелем, но, судя по скрипящим половицам, Агафья Петровна услышала зов и направилась к нам.

– ещё одного привезли? – скрипящим голосом спросила старуха, спускаясь в подвал.

– Что значит ещё одного? – удивился участковый.

Старуха махнула рукой в глубь подвала. И мы только сейчас заметили, что вторая каталка была также занята – на ней холмом возвышалась тело, накрытое грязным брезентом.

– Это ещё кто? – спросил я.

Старуха оглядела меня с головы до ног, решая, стоит ли отвечать, такой сомнительной личности как я. Не смотря на возраст, Агафья Петровна обладала феноменальной памятью и прекрасно помнила, что это я украл её букву с больничной вывески. Придя ко мнению, что я озвучил общий вопрос, старуха все– таки решила ответить:

– Гражданин Галактики… – ответила Агафья Петровна, – утром доставили.