Читать книгу Молитва за меня, или Игра судьбы - Олег Владимирович Печинин - Страница 2

Старинный город на Средней Волге. Июль жаркого 1977 года.

На дороге, рядом с дореволюционными мещанскими домами, утопающими в зелени, гоняли в футбол пятеро пацанов.

За игрой наблюдали постоянные «болельщики» – две старушки и дед с клюкой, сидящие на большом трехметровом бревне, покрытом какими-то цветными накидками. На краю бревна пятилетняя девочка Надежда убаюкивала куклу.

Один из футболистов ковылял по полю в разрисованном фломастерами гипсе на голени: здоровая нога обута во вьетнамский кед, а загипсованная – в домашний тапочек без пятки, который постоянно слетал.

– Вешай! – закричал Нуштик Саньку́.

– Машина едет!

Пацаны разошлись с дороги и ждали, пока проедет ГАЗ-66, но фургон с надписью «Аварийная» остановился прямо на «футбольном поле».

Из кабины спрыгнул мужчина, отец играющих – восьмилетнего светловолосого Аркадия в гипсе и четырнадцатилетнего чернявого Григория, про которого говорили, что он «копия отца».

– Григорий, иди, поможешь.

Отец открыл заднюю дверь фургона, и вся ватага увидела бильярдный стол.

– Что это? – спросил Виталя, рыжий семилетка.

– Бильярд! – важно бросил на ходу пробегающий Гришка.

Кроме Гришки, никто не знал, что значит «бильярд».

Отец с Гришкой выдвинули стол из фургона, подхватили его и понесли к ближайшему дому.

– Мел прихватите.

Отец кивнул в сторону недорисованной машины на тротуаре, где лежал кусочек белого мела. Аркашка поднял его, хромая, как мог, рванул вперед и открыл калитку. Нуштик подскакал к «воротам», достал из дупла дерева горбушку белого хлеба, посыпанную сахарным песком и намоченную сверху водой, откусил и побежал за остальными.

Во дворе между плодоносящих деревьев находилась красивая беседка, посреди нее стоял большой круглый стол. На него и установили бильярд.

Тридцатипятилетний, с густой черной шевелюрой, Владимир Разумов относился к числу мужчин, которые долго на одном месте не задерживались. Он прекрасно играл на семиструнной гитаре и пел на нескольких языках, что с самой юности делало его дамским кумиром, причем сам он не только не прилагал усилий, чтобы привлечь внимание противоположного пола, но всегда исповедовал принцип «чем меньше девушек мы любим, тем больше нравимся мы им». Веселый хулиган и головная боль местной милиции – вот самое мягкое определение для него.

Отец катал бильярдные шары без номеров, размером чуть больше шариков от настольного тенниса, по зеленому толстому сукну и подкладывал игральные карты то под один, то под другой край стола, добиваясь хоть какой-то ровности.

– Пойдет. Попробуешь разбить?

Отец собрал пятнадцать шаров в деревянный треугольник, а оставшийся толкнул в сторону Аркадия. Взял кий, помелил школьным мелом между большим и указательным пальцами, наклейку и «змейкой» саму верхнюю его часть.

Аркадий повторил отцовские манипуляции, но разбивать не торопился: он не знал, как это сделать.

– Ладно, смотрите.

Отец с силой ударил по битку, и ровный треугольник разлетелся по всей поверхности стола. Один шар, отразившись от нескольких бортов, упал в среднюю лузу. Дети в тихом восторге.

– «Дурачок»1.

Он снова ударил. Шар застрял в угловой лузе.

– «Тугие лузы»2. Новый стол. Пробуй.

Аркадий находился в какой-то прострации. На него все смотрели, стол казался просто гигантским. Он размахнулся слишком сильно, ударил, кий пролетел рядом с шаром, лишь слегка задев. Шар откатился на десять сантиметров и встал как вкопанный. На глаза навернулись слезы. Аркашка попытался убежать, отец поймал его, и они вместе вышли из беседки в сад.

– Сын, ты мужчина, и тебе всю жизнь надо будет доказывать это.

Аркашка поднял заплаканные глаза и чуть кивнул.

Лето заканчивалось. Монотонный дождь, от которого клонило в сон, стучал по крыше беседки.

Кот Васька развалился на перилах, одним глазом наблюдая за происходящим. Тут же на полу лежал Филька, небольшая дворняжка, похожая на таксу, на год старше Аркашки. Филька следил за каждым движением Аркашки, в любую секунду готовый рвануться за хозяином.

Сам Аркадий весь последний месяц буквально жил у бильярдного стола. Шары еле катались по влажному сукну, часто застревали в лузах, на обеих руках появились мозоли, но Аркадий не замечал этого. Он мелил кий, как это делал отец, и бил, бил, бил. Он больше не хотел быть летчиком, он понимал, что хочет только одного – научиться играть в бильярд.

Отец обещал взять сына в настоящую бильярдную, туда, где стоят огромные столы с огромными шарами, Аркадий жил только этим.

Хлопнула калитка. Он увидел, как во двор буквально влетела мама и скрылась в доме.

Анфиса на три года моложе мужа, уральская казачка из дворянского рода священников, высокая, немного выше мужа, крупная, с запоминающимися чертами лица и темно-русыми волосами. В восемнадцать лет она ушла от родителей, чтобы остаться с Владимиром, которого не принимали в ее набожной семье.

Аркадий почувствовал неладное, побежал по саду, поскользнулся, упал в куст малины, быстро вскочил, на крыльце сбросил ботинки и исчез за дверью. Филька следовал за ним повсюду.

Мама появилась из-за платяного шкафа и посмотрела на грязные колени и ладони сына.

– Аркадий, ты упал? Сыночка, где болит?

Она бросила какую-то одежду в сторону, подошла к нему и ощупала всего с ног до головы.

– Не болит. Мам, что случилось?

– Переоденься, трико снимай, я в стирку кину. С папой случилось несчастье, он в больнице.

По тому, как она говорила, как собирала отцовскую одежду, мыло, опасную бритву, книгу «Амур-батюшка», которую он читал, было заметно: мама сама плохо понимала, что делала.

– Никуда не уходи, будь дома. Где Гришка? – она открыла холодильник. – Поешьте. Для кого я наготовила?

Выходя на крыльцо, мать споткнулась о вездесущего Фильку.

– Да что ты! Фильку не пускайте в дом с грязными лапами.

Аркадий быстро умылся, переоделся и кинулся вслед удаляющейся матери. Он не пустил Фильку за собой, толкнул его ногой и закрыл калитку.

Филька несколько раз прыгнул, пытаясь открыть запор, но у него в очередной раз не вышло: лишь к нескольким уже имеющимся бороздкам, оставленным собачьими когтями, прибавилось несколько новых.

Больница находилась буквально в пяти минутах бегом от дома, а так как Аркадий рос подвижным ребенком, дорогу до приемного отделения «Пироговки» он знал хорошо.

По коридору санитар вез каталку, на которой лежал отец – весь в каких-то трубках, с белым лицом, с закрытыми глазами.

Мама почти бежала за хирургом.

– Нож прошел рядом с сердцем, срочно везем на операционный стол. Пока сказать ничего больше не могу.

Хирург не смотрел на маму.

– Доктор, он будет жить?

Доктор остановился, бросил взгляд на мокрых Аркашку и мать.

– Принесите полотенце, – сказал он медсестре и удалился в операционную.

В отделение зашел друг отца Сергей. Было видно, что он чувствовал себя виноватым.

– Сергей, как это произошло, ты же был с ним?

Сергей, как на допросе, переминался с ноги на ногу, отдувался, но все же выдавил из себя объяснение произошедшего.

– Да. Сидели в «Севере», выпивали, Володя играл на гитаре, пел. Все было спокойно. Тут мимо проходит какой-то черт, в руке нож. Молча размахивается, бьет в спину и убегает. Ванька-Шарик за ним побежал, но тот через стадион свалил и испарился.

– Вовка, ну как же так? Как же нам теперь быть? – мама смотрела в бесконечность, говорила тихо, постепенно переходя на движение губами, – Вовка, Вовка…

Ее взгляд просветлился.

– Аркашка!

Мама повернула голову к Аркашке, протянула руки, и он бросился к ней. Анфиса обняла его, прижимая к себе.

– Мам.

Операция продолжалась долго. Мать сидела, закрыв лицо руками, а Аркадий ходил по коридору, то и дело натыкаясь на страшные плакаты. На одном из них какой-то военный шел в черных очках и с инвалидным костылем. На плакате сверху было написано: «Не пей метиловый спирт», а внизу – «Древесный спирт – опасный яд». С другого плаката на него смотрел скелет в черном балахоне и с косой в руке, на балахоне угадывалась нечеткая надпись: «Холера».

Аркадий принес маме воды в граненом стакане.

Громко проскрипев, открылась дверь, пришел тот самый хирург.

– Мы сделали все, что смогли. Пока определенного ничего сказать не могу. Эта ночь будет решающей, – буднично отчитался он, явно делая это даже не десятый раз.

– Спасибо, – ответила мама.

Ночью отец умер.

Пролетела неделя после похорон. Мама, в темной кофте и черном платке, складывала вещи отца.

Пришел Сергей. Он вошел в гостиную дома Разумовых, прислонился к стене.

– Нашли этого выродка. Говорит – сидели в отдельном кабинете в «Севере», играли в карты. Он проигрался, ставить было нечего, кто-то предложил: если денег нет, играй на желание. Согласился, проиграл. Тот, кто выиграл, велел зарезать любого в большом зале и отправляться на зону. Ну, наш стол оказался ближе всего, подошел к Вовке, ткнул ножом и ходу…

Мать очень любила отца и двух сыновей, буквально жила для них. Когда умер отец, мать стала работать на трех работах, дети видели ее только спящей, лишь читали записки на столе, говорящие, что надеть, что съесть, что сделать. Иногда рядом с запиской лежала мелочь на мороженое.

Жизнь продолжалась, как бы не бессмысленно это звучало для покинутых.

Наступило бабье лето, закончились дожди, уставшие деревья переоделись и привели себя в порядок, солнце ранней осенью грело без тягостной жары. Это грустное время года навсегда стало самым любимым для Аркадия.

Пацаны играли в футбол. Виталя ударил мимо ворот, и мяч чуть не попал в пригревшихся на лежащем неподалеку бревне бабулек. В воротах стоял Аркадий, он побежал за улетевшим мячом, поднял его и направился мимо сидевших на бревне.

– Безотцовшына, – прошамкала в спину одна из старух.

Аркадию стало так обидно и тоскливо, что он не смог продолжать игру, бросил мяч и убежал домой.