Читать книгу Во дни усобиц - Олег Яковлев - Страница 5

Толстый евнух довольно потирал руки. Как раз такого раба – молодого, стройного и красивого – велела купить ему госпожа. Ещё она повелела не скупиться, отдать торговцу на невольничьем рынке редкой красоты ожерелье и жемчужный перстень в дорогой серебряной оправе. С ожерельем пришлось расстаться, ещё отсыпать вдобавок несколько монет, а перстень евнух припрятал – решил сказать госпоже, что тоже отдал его за раба. С вожделением думал он о жемчуге, переливающемся в солнечном свете, окованном серебристыми змейками. Такого красивого камня никогда не доводилось ему доселе держать в руках. Тем приятнее будет иметь его у себя в доме.

Глупые привычки у господ! Евнух презрительно рассмеялся. Разве стоит какой-то там жалкий раб дорогого ожерелья из разноцветных камней?! Что может быть краше полыхания алмазов на шее или сверкания изумруда на пальце!

В просторном каменном доме царили тишина и покой, в воздухе ощущался терпкий запах церковного фимиама. На полу стояли большие медные чаши, через отверстия в их крышках курился голубоватый дымок. Полы украшала мозаичная роспись, в глазах рябило от сочности красок, стены покрыты были хорезмийскими коврами и парчовыми покрывалами, на столах виднелась золотая посуда, куманцы[26], старинные фарфоровые амфоры, с потолка свисали хоросы[27] со множеством сияющих свечей.

Очутившись после грязного трюма и пыльного торжища посреди этого великолепия, Талец невольно затаил дыхание. Ощущение было такое, будто попал он в некую сказку – вокруг сновали слуги в долгих одеждах, полуголые рабы носили кушанья, подымаясь по широкой, устланной коврами лестнице.

Евнух провёл Тальца в баню, велел вымыться и облачиться в чистый белый хитон.

– Предстанешь перед госпожой Евдокией. Постарайся понравиться ей, знай, раб, она – лоратная патрицианка. Ты понимаешь меня? – говорил евнух.

Талец кивнул. Он хорошо знал греческую молвь, ещё в Чернигове дядя Яровит обучил его витиеватому языку Гомера и Эсхила.

– Поторопись, не заставляй госпожу ждать.

– Что я буду делать? Зачем привёл ты меня сюда? – спросил в недоумении Талец.

– Скоро узнаешь. – Евнух недобро ухмыльнулся.

После бани два чернокожих раба провели Тальца через сводчатую галерею с мраморными колоннами в просторную залу, посреди которой находился большой фонтан. Из пастей золочёных львов с негромким журчанием струилась вода. Залу обрамляли толстые колонны, обвитые плющом.

На широком ложе у фонтана покоилась средних лет женщина в зелёном одеянии из тяжёлой парчи. Голову её покрывал шёлковый плат огненно-чёрного цвета, в ушах блестели звездчатые рубиновые серьги, руки унизаны были золотыми перстнями и браслетами. Миловидное круглое лицо её с чувственными алыми губами и зелёными, под цвет парчи, глазами расплылось в довольной улыбке.

«Верно, се и есть Евдокия», – успел подумать Талец.

Матрона поманила его к себе пальчиком с розовым ноготком.

– Как тебя зовут, юноша? – раздался нежный бархатистый голосок.

– Дмитрий. Так крестили. На Руси звали Тальцем.

– На Руси? Ты русс? – Точёный носик Евдокии наморщился. – Но ты не похож на русса. Говорят, все руссы грубы, дики. А ты хорошо говоришь на нашем языке и совсем не напоминаешь варвара.

– Мой дядя – боярин. Выучил меня вашей молви.

– Ах, так. Подойди ко мне. Ну, ближе, ближе, не бойся ты. – Женщина усмехнулась. – Сядь рядом, на ложе. Вот так. Ты смел, могуч, вон какие у тебя сильные руки, мускулы так и играют.

– Я тебе, госпожа Евдокия, не конь! Говори, что делать мне надо будет: землю пахать заставишь, в доме прислуживать понудишь?

– Фи! – сморщилась гречанка. – Землю пахать! Как грубо! Нет, сладкий мой, не землю. Ну сядь, сядь. Мне нужно твоё копьё, юноша.

– Копьё? Стражником поставишь?

Евдокия громко расхохоталась.

– Не про такое копьё говорю. До чего ты простодушен!

Её изящная рука проскользнула под белый хитон Тальца, острые ногти нежно пощекотали ему спину, гречанка придвинулась к нему, он ощутил исходящий от неё аромат духов.

– У тебя рубцы на спине. Тебя били?

– Били.

– Ты мужественно переносил боль. Бедный, ты так страдал! – Ногти гречанки по-прежнему щекотали его, её рука огладила ему живот, соскользнула ниже, Талец с возмущением вырвался и вскочил с ложа.

– Вот о каком копье шла речь, – сказала Евдокия, лукаво улыбаясь. – Понял? Ну иди ко мне, ты сильный, но дикий, как норовистый конь.

Она залилась тоненьким серебристым смехом.

– Блудница ты поганая! – гневно воскликнул Талец.

Он презрительно плюнул в сторону гречанки.

– Что?! Как ты смеешь! – взвизгнула в ярости матрона.

Шурша парчой, она поднялась с ложа, алые уста её скривились от злости, в зелёных глазах вспыхнул огонь.

– Раб, жалкий раб! Я что хочу сделаю с тобой! Пошлю на каменоломни, брошу в темницу, велю отрубить голову! Вот как благодаришь ты за ласку! Я вытащила тебя с рынка невольников! Вырвала из когтей злого купца, а ты! Так ты отвечаешь на оказанную услугу, на добро?! Ничего, посидишь на хлебе и воде, по-другому заговоришь! – Евдокия нервно рассмеялась и позвонила в серебряный колокольчик.

На её зов явились два темнокожих полуголых раба и уже знакомый Тальцу евнух.

– Василий! В темницу его! Приковать к стене! – грозно повелела гречанка. – Если не покоришься мне, – добавила она, обращаясь к Тальцу, – сделаю тебя евнухом! Таким вот, как он.

Она с раздражением махнула рукой.

Талец не сопротивлялся, это было бессмысленно и глупо. Молча спустился он, подталкиваемый рабами, по сырой каменной лестнице в тёмный подпол, его ввели в мрачное, пропитанное зловонием помещение. Евнух надел на шею молодца стальное кольцо и примкнул его к короткой, вмурованной в стену цепи.

– Глупый ты человек, русс, – говорил, глумливо ухмыляясь, евнух. – Госпожа была так добра к тебе.

– Доброта её хуже неволи, хуже плети половецкой! – процедил сквозь зубы Талец.

– Тогда сиди на цепи! Сиди, если тут тебе лучше! – Евнух злобно осклабился. – Дурак! Как цепной пёс будешь теперь!

Он пнул пленника ногой в сафьяновой туфле с загнутым кверху носком.

Со скрипом закрылась над головой Тальца железная решётка, щёлкнул замок. Узкая камора погрузилась в темноту. Сверху через забранное толстыми прутьями оконце проникал слабый солнечный свет, Талец видел осколок голубого неба с россыпью маленьких облачков.

Опять овладело им чувство безысходности и отчаяния. Ни лечь, ни встать он не мог – впивалось в шею проклятое ржавое кольцо.

Пересиливая себя, Талец отогнал прочь чёрные мысли. Нет, нельзя предаваться отчаянию, надо думать, как вырваться из этой зловонной противной клетки.

Только пустив в ход обман и притворство, уподобившись лукавым грекам, мог он теперь надеяться воротить свободу.

«Обману тя, ведьма проклятая! Греховодница скверная! – с ненавистью подумал он о Евдокии. – Тож, отыскала утеху. Хуже бабы дорожной какой! Сучка гулящая!»

Мало-помалу пленник успокоился. Хихикающий евнух швырнул ему через решётку чёрствый сухарь и сосуд с водой. Талец поел, аккуратно собрал в ладонь все крошки, неторопливо запил сухарь тёплой, неприятно пахнущей водой. Усталость смежила ему веки, он прислонился спиной к холодной стене, вытянул ноги и погрузился в тяжёлый сон.

Разбудил Тальца шум наверху. За решёткой показалось лицо Евдокии.

– Что, подлый раб, упорствуешь?! – крикнула она возмущённо.

– Помилосердствуй, госпожа, выпусти! – взмолился Талец. – Изголодался, сил нет никаких. После, что хочешь, для тебя сделаю.

– Вот как заговорил! – злорадно засмеялась Евдокия. – Эй, Василий! – крикнула она евнуху. – Выпусти раба из темницы, веди на кухню, прикажи от моего имени накормить. Потом доставишь его ко мне. И поживей!

«Ишь, стерва, не терпится!» – Талец с трудом скрывал наполняющую душу ненависть и через силу слабо улыбался.

До слуха его донеслось шуршание парчи и удаляющаяся лёгкая поступь. Вскоре показался евнух со связкой ключей. Он был один, без чёрных рабов.

«Ну, кажись, удача. Господи, спаси!» – подняв глаза к потолку, Талец набожно перекрестился.

– Что, не засиделся в темнице? – хихикал, брызгая слюной, евнух. – Предпочёл сладкую встречу с госпожой? Нехорошо быть таким упрямым.

Он снял с шеи Тальца кольцо. И как только почуял молодец свободу, резко схватил он толстого насмешника за влажную холёную руку, вырвал связку ключей и со всей силы треснул его ею по голове. Евнух охнул, обмяк и, обливаясь кровью, осел на каменный пол.

Талец, закрыв сверху решётку, стремглав ринулся по лестнице, юркнул в тёмный переход, по знакомому пути осторожно пробрался к галерее с колоннами. Слева мелькнул выход. Там, за окнами, в вечерних сумерках поджидала, манила его к себе свобода! Будь что будет!

Талец выскочил через дверь к мраморному портику, свернул в гущу зелёного благоухающего сада, постоял немного под высоким кипарисом, беспокойно прислушиваясь, затем решительно полез на кирпичную ограду. Обдирая в кровь ладони и локти, он с трудом поднялся на стену.

Внизу, под ним, лежала узкая улица, рядом виднелся полукруглый купол маленькой церковенки, вдали ярко горели окна Палатия – дворца ромейского[28] императора.

«В ту сторону идти нать, – сообразил Талец. – Тамо – бухта Золотой Рог, пристань. Где ни то да упрячусь. Может, своих сыщу».

Он осторожно спрыгнул на землю и, отряхнувшись, бросился в тёмный переулок.

За спиной послышались лай собак и крики. Он узнал пронзительный голос Евдокии.

«Хватились. Бежать нать!» – Талец рванул вперёд что было сил.

Ночная мгла окутала Константинополь, стих вдали шум. С бьющимся в волнении сердцем бежал Талец по неприветливому чужому городу, петляя по узеньким грязным и кривым улочкам, оборачиваясь и с тревогой всматриваясь в темноту. Засверкали вдали огоньки факелов – это ночная стража охраняла покой горожан.

Слава Богу, он вовремя укрылся в сводчатой каменной нише у фасада одного из домов, и его не заметило бдительное око стражника.

По правую руку показалась зубчатая крепостная башня. В тусклом свете месяца взору открылась высокая массивная стена, раздались голоса воинов. Талец насторожился. Страх сковал его движения, подумалось: как глупо выйдет, если сейчас он попадётся в руки стражи! Не помня себя, он перемахнул через ограду какого-то густо заросшего лавром и магнолией сада и спрятался под раскидистыми ветвями.

«Пересижу тут, схоронюсь до утра. Поутру спрошу, как добраться до предместья святого Маммы. Тамо свои, русские купцы торг ведут. Куда ни то пристроят, чай, не выдадут», – решил Талец, устало опустившись на землю.

Он напряжённо прислушался. Ничего, тихо, ни голоса посреди ночной тиши, ни собачьего лая. Только жужжат цикады да сверкают в траве под деревьями неугомонные светлячки.

Талец взглянул на небо. До рассвета ещё долго, придётся ждать. На зубчатую башню узкой полоской падал мерцающий свет месяца, серебрились, ласково шурша, листья в саду; слабый ветерок обдувал разгорячённое лицо.

Только теперь дошло до сознания: он вырвался, он обрёл свободу, он больше не раб, не невольник!

По измождённому лицу проскользнула лёгкая вымученная улыбка.