Читать книгу Южное направление - Олег Ярков - Страница 6

Олег Ярков

СИМФЕРОПОЛЬ.

Сегодня двадцатый день с момента пропажи Баранника и десятый день нашего мало результативного сидения в Симферопольской квартире Влада. Такая случилась круглая дата и, почти, юбилей.

Мы не продвинулись ни на шаг в деле поиска разгадки исчезновения этого коллеги Самсона. Если говорись совсем откровенно, особенного рвения в наших действиях и не наблюдалось. Валера, изредка пересекавшийся с Калом, приносил нам такие же результативные сводки об их поисках. Всё замерло в ожидании следующего шага тех, кто уже получил к своему имени приставку «разыскиваемый» и тех, кто, по моему мнению, должен был объявиться в радиусе внимания к этому делу и, соответственно, получить такую же приставку в своё пользование до полной поимки. Если она, в теории, возможна.

В наших общих разговорах Валера всё чаще переходил на скучно-отстранённые темы, что, лично для меня, красноречиво говорило о начавшемся недоверии то ли в благополучное расследование, то ли в мою способность в чём-то разбираться вообще. Но сегодня вечером я решился на разговор, чтобы расшевелить Валеру.

– Это… что я хотел сказать? Сегодня уже сколько? Уже двадцатый день от начала пропажи Баранника. Я же вижу, что ты себя как-то ведёшь….

– Ты, конкретно, о чём?

– О том, что тебе не нравится наше безделье. Точнее, моё.

– Ты, типа, оправдываешься?

– Типа, конечно! У нас нет ничего, на что можно было бы опереться. Мы знаем, что произошло, так? Возьми, хоть, Михыча или Султана. Мы много знаем и пробуем сложить в кучу этот конструктор. И что на выхлопе? Правильное решение и гордость за себя. А что у нас есть сегодня? Фамилия – Баранник, образование в Минске и дочь в Англии. У нас есть география.

– А что тебе ещё надо?

– Только давай без психов, ладно? Можно подумать, что я сам в восторге от сидения в этой квартире.

– Говори, что надо.

– Без подготовки? Ладно, сейчас придумаю. Так, нужна фотка Баранника, его описание, где живёт и тому подобное. Если получится, то, тоже, с фотками. Мне интересно, где его машина, на чём он попробовал пропасть – автобус, самолёт, метла…. Давай начнём с этих мелочей, ладно?

– А чего раньше не просил?

– Не знаю. Раньше, подожди, сейчас придумаю отговорку…. Есть! Раньше я думал, что события вокруг Баранника закрутятся быстрее, а вышло, сам видишь, как. И потом, Самсон не давал «добро» на собственные действия. Отмазался?

– Тогда я поехал искать твой заказ. А ты сам-то веришь, что оно, ну, ты понял, вообще закрутится?

– Ещё неделю назад я был настолько уверен, что поспорил бы с кем угодно и на что угодно. Сегодня я только надеюсь.

– Ты бы хоть поделился своими надеждами.

– Привези мне, хоть, что-нибудь из моего заказа, потом буду делиться.

– Добро, я рванул!

С заметной ленью Валера поднялся с кресла и вышел из квартиры. Не походило это движение на рывок. С другой стороны, хорошо, что хоть так.

Жену я нашёл на кухне. Она сидела и пила чай. И только глазами следила за моими передвижениями на кухонных шести квадратных метрах.

– Чего мечешься?

– Тоскливо мне.

– Веселья хочешь?

– Мне ничего не хочется! Мне тоскливо от того, что скоро Валера привезёт стопку макулатуры, которую я заказал. А что мне это даст? Ну, почитаю то, что он притащит, а дальше что? Скорчить умный вид и туманно сказать, что мне есть теперь о чём подумать? Только думать не о чем! У меня нет способа найти Баранника ни живым, ни мёртвым! У меня нет вариантов найти деньги! У меня есть уверенность, что у меня ни в чём не уверенности.

– Какую часть твоего монолога я должна обсудить с тобой? Если ты мне не подскажешь, то я выберу первую фразу – «мне ничего не хочется». А что, интересно мне знать, тебе должно хотеться? Ты тут, в Симферополе, как наблюдающий советник, а не как сыщик. Ничего не получается? Тогда брось всё, и поедем домой. И бросить не можешь? Тогда сиди и жди, пока всё, что надо, не созреет. Такое убийство, если это убийство, в тишине не прячется, понимаешь меня? Зима в июле не наступит, даже если этого сильно захотеть.

– Ты забыла добавить, что так голосит народная мудрость.

– Я ничего не забыла. Я помню Чехию, когда ты пошёл курить второй раз подряд, и в результате побил Лёху. А вот вспомни, почему ты пошёл на улицу?

– Захотелось.

– Вот! Тебе захотелось выйти именно тогда, когда этого требовала созревшая ситуация. А что тебе хочется сейчас?

– Вспомни первое предложение моего монолога.

– Это ты сам вспоминай. Всё случится не тогда, когда ты этого не ждёшь, а когда начнёшь чего-то хотеть. Чаю налить?

– Напоминаю первое предложение.

– Тогда сиди и жди Валеру. Не хочется ему….

МАЛЕЧКИНО. ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ.

Дверь снова отворилась и выплеснула через проём крашеное существо женского обличья.

– Ну, как?

Виктор Лукич не проявлял признаков жизни. В том смысле, в каком он её проявлял во все остальные дни, предшествовавшие сегодняшнему. Он просто сидел в своём, акционно приобретённом кресле модели «Каролла», и молчал. Если бы глаза могли говорить способом моргания, то Лукич молчал, даже глазами. Дышал он тоже, как-то молчаливо.

– Алё! Нострадамус!

Если бы она, кстати, Ирина Дмитриевна, не окликала его во второй раз, а просто молча стояла и смотрела, то ничего бы и не изменилось. Но этой, не случившейся метаморфозы, она не знала и, вследствие, определённых свойств её натуры, не могла предвидеть, поэтому и продолжала голосовую атаку своего сожителя. С результатом, равным исходному.

Начав переживать из-за стремительно развивающегося непонимания от сидящего экстрасенса, Ирина Дмитриевна открыла впустившую её дверь и резко захлопнула с приложением значительного усилия. В комнате, от этого стука, интерес к женщине не возрос.

Сильно заинтересованная, но совершенно не переживающая дама, вплотную приблизилась к Лукичу и тщательно заглянула в его глаза. Ей, почему-то, захотелось проверить реакцию глаз, для чего она замельтешила перед его лицом пальцами, ногти на которых были украшены чем-то таким, что напоминало изразцовую плитку.

Зрачки мелко подрагивали, то увеличиваясь, то уменьшаясь в размере. Значит – жив.

Ирина Дмитриевна опустила глаза вниз, до самого стыка рубашки с брюками, и заметила тёмное пятно справа от ширинки.

– А это… что это? Алё!

Женщина выпустила из себя квант механической энергии, эквивалентной по цифровому значению той, которая потребовалась ей для «силового» захлопывания двери. На этот раз испускаемая энергия направлялась сознанием в левую ладонь, которая отвесила неестественно громкий подзатыльник.

– Алё!

– Что?

Ирина Дмитриевна на всякий случай обрадовалась приходу в себя мужчины, но её терзал другой вопрос, который она тут же и озвучила.

– Тебе так понравился мой цвет? – С интонацией, для которой трудно было подобрать определение, женщина указательным пальцем с изразцовым ногтем, перевела бессмысленный взгляд Лукича из «ни во что» на мокрое пятно на брюках.

Виктор Лукич смотрел на свои брюки и молчал. Кто может похвалить тем, что ему известно всё происходящее в могучей голове экстрасенса?

Ещё один подзатыльник, но намного слабее, вкупе с дурацким окриком «алё», вернули сообразительность мужчины в человеческое русло. Он поднял голову и, твёрдо глядя женщине в глаза, спросил.

– Чего?

– Эй-эй-эй! Это мой вопрос – чего? На штанах у тебя чего? Мой новый цвет впечатлил или простата загнобила?

– Какая, на хрен, простата? Чо ты хочешь?

– Чего штаны мокрые?

– Не знаю, ясно? Тут такое происходит!

– Так поделись!

– Не сейчас. Мне надо в себя прийти. У нас выпить есть?

– Нету. Как тебе мой вопрос? Я же хотела тебе приятное сделать!

– Знаешь, что? Приятное…. У бабы Поли все куры во дворе в такую же рябь покрашены, что и ты. Так, что, ты во двор пореже выходи, поняла? А то её петух спутает тебя со своими курами и снасильничает.

– Идиота кусок!

– А ты – сельпо! Ты можешь пока не лезть ко мне? Сходи в магазин! Придёшь – говорить будем. Что-то произошло такое, что…. Короче, двигай, давай! Только быстро! Обговорить всё надо. Чего губы намандячила? А-а… хороший цвет, тебе идёт. Всё? Тогда топай в магазин.

Дверь, позади Виктора Лукича, всосала женщину обратно, и комнату снова обуяла тишина. Но ненадолго.

В прихожей заскрипела входная дверь, кто-то закашлялся мужским кашлем, и хорошо различимое шлёпанье босых ног приблизилось к комнате экстрасенса.

– Ах, Чудаков, Чудаков, Чудаков! Музыка, песни, интриги и танцы! Привет, кудесник! Как проходят оставшиеся мгновения жизни?

– А-а, это ты…. Ну, привет, Чудаков – человек. Ты по делу? А то….

– Без дела не прихожу. Я тут экспериментальным путём изобрёл кальвадос из прошлогодних яблок. Надо поистязать организм дегустационными причудами. Ты в списке?

– В чём?

– В списке дегустаторов. Я всё принёс с собой. С тебя стол и стаканы. Ирка твоя где?

– В сельпо… чёрт! В магазин пошла, за бутылкой.

– А что ты ей заказал? Снова самую рекламную? «Немиров – метровая с перцем»?

– Да, по херу! Выпить надо. Давай, во дворе сядем, а?

– Изволь! Кальвадос приемлем на любой территории местной галактики.

– Слышь, Чудаков, а ты не можешь не выделываться словами?

– Могу. Но, тогда, я буду похож на вас, простых алкоголиков.

– А так ты похож на алкаша – пришельца?

– Всё дело во внутреннем содержании. Идём!

То, что пили Чудаков и Виктор Лукич, было, даже, приятным. Довольно крепким (я же говорил, что тут пятьдесят два градуса по Фаренгейту), светло-коричневым и обладающим яблочной отрыжкой. Смугляночка и кальвиль снежный, возможен и ранет. Хотя… нет, всё-таки в отрыжке ранет проступал.

Виктор Лукич начал уже отходить от эмоционального ступора, полонившего его неожиданным внутренним разговором. Хмель, значительно ослабивший напряжённость и однобокость мышления, позволил посмотреть с иной стороны на минувшую беседу и, даже, выработать конкретную программу поведения и, вполне возможно, принять решение. Только одно раздражало – петух бабы Поли. Он нервно ходил вдоль разделительного забора, сделанного из плетёной сетки, и не отводил своих подозрительных глаз от калитки Виктора Лукича.

– Заметил – таки, стервец!

– Кто и кого?

– Могла бы, дура, пакет одеть на голову. Ой, не будет ей покоя, ой, не будет.

– Мне стоит поддерживать разговор, или ты сам справишься?

– И на суп баба Поля его не отдаст… ни за что не отдаст…. Попёрло мне с этой Иркой!

В эту секунду Виктор Лукич ясно осознал, что пьян по-настоящему, иначе не переживал бы так откровенно из-за жены и петуха. Это его развеселило, расслабило и потребовало снова наполнить братину для осушения ея за искусство Чудакова гнать самогон из всего, что растёт и не требует вложения денег.

На исходе второй пол литры стук калитки возвестил о приходе Ирины Дмитриевны.

СИМФЕРОПОЛЬ.

Теперь я перешёл топтаться в зал. Дверь, диван, окно, телевизор, гладильная доска, дверь. Траектория передвижения было довольно примитивной, так что заблудиться я не смог. От скуки я принялся считать шаги, но когда их количество перевалило за две сотни, я стал произносить всякие слова под шаг каждой ноги. Левая – правая, что – делать, левая – что, правая – делать, левая – что, правая – может, завести себе попугая, пусть вместо меня повторяет это пошаговое заклинание? Нет, не заведу, попугаи нынче дороги. Левой – что, правой – звонок в дверь. Что-то рановато для возвращения блудного сына в виде Валеры.

Не интересуясь личностью звонящего, я открыл дверь и выглянул в коридор.

С прилепленными улыбками на лицах, передо мной стояли двое – парень в костюме и девица. Парень прижимал к себе книгу, сильно разбухшую от разноцветных закладок, а девица была без макияжа.

– Здравствуйте. Мы хотим поговорить с вами. Вы читали Библию?

– Привет. Как я понял, будет не интересно. Читал. И всё, что вы скажете, меня не интересует. Я православный христианин.

– Ну, мы все христиане….

– Нет, не все. Вы не произнесли слово «православный». Разницу улавливаете? Скорее всего, нет. Если у меня появятся вопросы, я пойду к священникам, прошедшим обряд рукоположения и спрошу у них. Но, не у вас. Это всё?

– Зачем вы так расстраиваетесь? Вы имеете право ходить в церковь, это, даже, хорошо. Но я хочу задать вам вопрос – вы верите в Бога живого?

Первые несколько секунд я оторопело молчал. Такого вопроса мне ещё не задавали.

– А вы можете повторить вопрос?

– Могу. Вы верите в Бога живого?

– Сынок, не обижайся, ладно? Ты – идиот? Ты сам понимаешь, что городишь? Или просто тупо повторяешь чужие слова? Если я открыл тебе дверь, то это, по-твоему, означает, что я такой же идиот, как и ты?

– Я задал вам безобидный вопрос.

– Ладно, я постараюсь говорить спокойно. Верю ли я в Бога живого, так вопрос звучит? Так. Значит, по-твоему, выходит, что на противоположной стороне логической цепочки есть Бог мёртвый? Не мотай головой, а начинай сам думать! Что, «нет»? Если есть Бог, то почему он живой? А какой он должен быть? Прилагательное «живой» даётся только в противовес определённому положению, подтверждающему наличие возможности на противоположное состояние. Не сложно? Если Бог есть, то он только живой, а если он мёртвый, то, так уж вышло, он не Бог. Эта фраза проще. Или у вас два Бога сразу? Если хочешь….

– Кто пришёл? Валера? – Крикнула жена из кухни.

– Нет, хуже! О чём я? А, да. Или Бог есть, или его нет. Это вопрос веры и только, но не вопрос с биологическим подтекстом «живой – мёртвый».

– Я не говорил «мёртвый»….

– Ты не говорил, это правда. Но, идя к людям с этой книгой, ты ещё и не думал. Ты собирался такими вопросами насобирать адептов в свою молельную избу, но никоим образом не собирался вести теософские беседы. Потому, что ты говоришь чужими словами, до которых сам ещё не дошёл. И закладки в твоей Библии разного цвета, знаешь почему? Чтобы открывать подходящие цитаты под соответствие моменту. Зелёная – ни о чём, а красная, скорее всего, из «Апокалипсиса». Для устрашения слушателей и подтверждения предсказаний.

– Но послушайте, апостол Павел, в послании….

– Стоп! Если мне понадобится вспомнить, что и кому апостолы посылали в посланиях, я возьму Библию и прочту. Сам. А почему ты не цитируешь «Евангелие»?

– Это одна и та же книга.

– Не ври. Всё писалось разными людьми и в разное время, да и название далось диаметрально противоположное – «Старый» и «Новый». Улавливаешь? Ты опять ищешь цитату? Выбрал синюю закладку, да? Не хочу слушать. Если ты такой приверженец Библии, то, скажи мне, ты обрезан?

– Что? Не понял….

– Всё ты понял. Ты обрезан? Библия написана евреями и для евреев, а у них это дело есть обязательное.

– Нет, я не обрезан. Я вам хочу прочесть….

– Не буду я тебя слушать! Ещё один вопрос – в книге «Числа» Бог наказывает мужчинам из колена Левитова быть священниками и охранниками святынь. Что тут делает эта дама?

Я задал этот вопрос не из личной неприязни к девице, а потому, что она несколько раз порывалась встрять с замечаниями в разговор.

– И, вот ещё что. Вы, господа, которые пришли ко мне, странные. Вы из Библии выбрали для себя что-то удобно-выгодное, а остальное просто не замечаете. Или вы Библию полностью принимаете и следуете каждой её букве, или вы врёте себе и другим.

– Может быть, я и не готов, полностью, к такому разговору, но Иисус сказал, что там, где трое соберутся во имя моё, там и я среди них.

– Сынок, в катастрофических масштабах своей невежественной глупости, тебе нет равных. Иисус никогда не говорил ничего буквально. Всё им сказанное – эвфемизмы, притчи и намёки. Он сказал, что там, где соберутся трое, но не с бутылкой трое, а с верой, понимаешь, с верой, то дальше по тексту. И не с трёпом о Боге живом. И, если ты не готов к такому разговору, то сиди дома и читай. Думай, читай, потом опять думай, а не таскайся по квартирам, подыскивая себе паству. Или, что ещё хуже, паству для кого-то другого. Это, сынок, пирамида. Всё, будь здоров!

Дверь захлопнулась намного сильнее, чем должна была бы закрыться. Переборщил я с нервами.

– Зачем ты отвязался на них?

– А зачем они пришли? Причём, сами. Мне перестало нравиться, когда меня считают глупым.

– Тебе об этом напрямую сказали?

– Перестань. Я сказал только то, что я думаю. А если я так думаю, то я в этом уверен. И, следовательно, прав. И моей правоты достаточно, чтобы говорить так, как я говорил.

– По-моему, ты грубо с ними говорил.

– Ничего подобного! Эта молодёжь подгоняет ситуацию с верой под себя, понимаешь? Чтобы покрасоваться. Не стану оскорбительно отзываться ни о ком, но любой человек может ходить по квартирам и сыпать цитатами из Библии, которые были заранее подготовлены. Я не дал ему прочесть ни одной, и знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что не готов к подобному разговору. Ловко выкрутился, правда? А почему он не готов? Потому, что вера у него показушная. Это не осуждение, это констатация. Что ему стоило сказать, что он считает себя правым во всём потому, что он верит? Что он считает неправым меня? Опять-таки, исходя из собственной веры? Почему он так не сказал? Потому, что такой цитаты у него не припасено. У каждого есть своё понимание веры, правильно? Но одно общее всё же есть – вера. Вера, это взаимоотношение одного человека с тем, кого он считает Богом. Од-но-го! Вера – это труд, за который придётся отвечать. Вот представь себе, ты… нет, скажу иначе. Некто попадает после смерти на суд к Богу и его спрашивают, мол, чем ты занимался на земле? Как чем, отвечает некто, я ходил и носил людям слово Божье. Это я как раз и понял, говорит Бог, люди, там, по квартирам, старушки, это я всё видел. Чем ты занимался с той душой, которую я тебе дал? Некто снова за своё, мол, так я и говорю, что к людям ходил, слово, опять же, носил. Бог говорит, – ты, видать, вопроса моего не понял, да? Я душу дал тебе, только тебе и именно тебе. Как ты её воспитал, вырастил, доброту, прощение и остальное сделал? На что потратил время, данное только тебе? На других? Так я с других потом и спрошу, что они делали и почему не развились. А конкретно ты, что ты делал? Ходил и тратил время, вместо того, чтобы развиваться самому? То есть, ты украл у меня время, которое ты не потратил на себя и на развитие души по моему образу и подобию? Ты Иисус читал? Так у него это называется грех. Понимаешь, в чём штука? Воровство не материальное, а воровство времени, которое ты мог потратить на себя. И что может противопоставить этот некто? То, что он взялся за богословие вместо тех людей, которые теософию и теологию изучают годами и традиционно рукоположены на служение тому самому Богу, которого этот юноша решил назвать «живым»? Мало того, он ведь и у меня украл часть моего времени, которое я собирался потратить на что-то полезное для себя, при этом, он ведь не спросил у меня, есть ли у меня на него время и желание с ним беседовать? А барышня, с которой он пришёл? Без макияжа, с зализанными волосами – изображает вселенскую скорбь. Хотя, именно тот самый пастырь, который их сюда прислал, и запрещает краситься. А я тебе точно говорю, что идя по улице, эта барышня засматривается на других девиц, которые в помаде и в тенях. Вопрос – ей не хочется сделать макияж и приодеться? Ой, как хочется! Тогда, что её останавливает? Вера? Глупости! Это не ислам, который устанавливает правила для женщин, это – игра на публику для показа своих страданий. Ты сможешь поверить, что ей, в её девятнадцать – двадцать лет, не хочется иметь красивый мейк-ап и красивую одежду? И я не верю. Значит, это маркетинговый ход и его использовали для меня приходящие менеджеры от религии.

– Тебе хочется выговориться? Я не буду тебя перебивать.

– Дело не в том, хочу я выговориться, или нет. Дело в том, что меня, а если бы вышла ты, то и тебя, посчитали бы среднестатистической единицей, которая подлежит соответствующей обработке. И неважно кто приходил – эти сектанты или агитаторы на выборы очередного всенародно любимого. Кто-то сильно страдает от нехватки денег и, соответственно, власти. Нас обрабатывают для подчинения кому-то, понимаешь? Кто-то страдает без культа его личности, а прикрытие для такой обработки может быть любым – от Бога живого до страстной любви к народу, как у премьерши на доверии, которую сейчас судят. Кстати, второй человек в её партии по совместительству и есть главный пастырь страны. Обработка идёт с двух сторон и уже есть результаты. Но обидно то, что нас с тобой считают быдлом, которое можно затуманить болтовнёй, подобной недавней и перетащить под свой каблук. Мне это не нравится, и я буду с ними говорить так, как посчитаю нужным, потому, что они меня не считают за ровню. А вот на минуту представь, только на минуту представь, что я окончил духовную академию очно. Представила? Вот, и тут приходит такой менеджер с закладками, и с фригидно – фальшивой барышней и вопрошают о Боге живом. Ну, не парадокс? Может, им стоило бы узнать, с кем сведёт судьба разговаривать? Не-а, не хотят, Они просто идут к двери и лупят такие вопросы.

– Ты о ком тут соловьём свистишь? – Из-за моей спины спросил Валера, тихо зашедший в квартиру. – Если про пару баптистов, то их консьерж отловил и нагнал. Они на бэхе прикатили, джип седьмой модели.

– Видишь, Бог их всё-таки любит, без макияжа и в БМВ. А я тут вера….

– Пошли, посмотрим, чего я нарыл.

– Пошли. Мне кажется, что дело началось.

МАЛЕЧКИНО. ВОЛОГОДСКАЯ ОБЛАСТЬ.

Утро началось неожиданно. Совершенно не похмельное состояние, ясность ума и отсутствие жажды в первые секунды после пробуждения, сначала обрадовали и удивили, а после здорово насторожили. Ничто Виктора Лукича так не беспокоило, как отсутствие постоянства и предсказуемости в вопросах утренней абстиненции.

Экстрасенс сел на кровати и, используя сильнейшую амплитуду колебательных движений, замотал головой из стороны в сторону. Самые худшие его опасения начали подтверждаться – похмелья не было! Мало того, Лукич смог вспомнить весь вчерашний вечер, вплоть до касания головой подушки. Он смог бы пересказать дословно весь вчерашний разговор с тёщей Кольки Марьянова, приходившей вчера за снадобьем и оставившей у него на столе вторую часть оплаты. Что, твою мать, происходит, а?

Не одеваясь, Виктор Лукич вышел в люди, простите, в зал. Пройдя через него, он натолкнулся на плотную стену запаха, выплывающего из кухни. Что-то произошло страшное – нет похмелья, и Ирка готовит завтрак. Или заговор, или конец света.