Читать книгу Московский пациент - Олена Притула - Страница 2

Эрзац

Оглавление

Катя Тумкина.

16 лет.


Поступает по направлению участкового психиатра, в связи с неправильным поведением. К специалистам обратилась администрация детского дома. Девочка ведёт себя агрессивно в отношении окружающих, нарушает нормы поведения, избила учительницу. Поступает в сопровождении педагога-воспитателя. Контактна, ориентирована, без обманов восприятия. Жалоб не предъявляет. Формирует мотивы поступления: «Я избила учительницу, меня хотят наказать и проверить моё психическое здоровье». Интеллектуально-мнестически сохранна. Фон настроения снижен. Неврологически без очаговой симптоматики. Родители воспитанием ребёнка не занимались с 2х лет. Последний контакт с близкими: с бабушкой 10 лет назад. Живёт и воспитывается в детском доме. Со слов девочки, росла и развивалась без особенностей, болела краснухой, ОРВИ, удаление аденоидов возраст 4х лет, отит среднего уха в 8 лет. Со слов педагога пубертат у девочки протекал с нарушениями поведения. В коллективе проявляет себя агрессивно, конфликтно, цинично.


Диагноз при поступлении: патохарактерологическое развитие личности, психопатоподобное поведение.


В тихом переулке в центре Москвы стоял детский дом. Поток желающих помочь детям, именитых и не очень, граждан, не иссякал. Здание выглядело привлекательным: свежевыкрашенные розовые стены веселили взор, заботливо возделанный сад навевал мысли о приятном отдыхе. Напоминая латунные часы «Полет» на руке консервативного сорокалетнего мужчины, детский дом являл собой образцовое изделие министерства образования. Менеджеры и клерки, идя тихим московским переулком, сквозь неплотный забор видели нарядно одетых, упражнявшихся на спортивных снарядах подростков, среди которых трудно было не обратить внимания на красавицу Катю Тумкину.


Около пяти лет в детский дом ее отвела бабушка, папина мама. Маму Катя не помнила, папу тоже. Почему бабушка так поступила, почему не определила в интернат, где дети не теряют связь с родственниками, Катерина не знала. Ни бабушка, ни персонал не объяснили. В те годы детский дом был не так популярен среди столичных филантропов, истории сиротских судеб было некому рассказывать.


Катя выросла в высокую, ладно сложенную, симпатичную лицом девушку. Если кто-то спросит ее сейчас, как прошли первые дни на новом месте, Катя равнодушно ответит: «Поплакала, потом успокоилась». Поступила она в начале девяностых, росла, бездарно отмеряя время от одних визитеров к другим, от подарка к подарку. В ее зеленых глазах мерцала тревога, природу которой она не могла объяснить. Совсем не хорошие, не светлые мысли терзали маленькое сердечко.


Катя часто представляла, что все, кого она знает, да и она тоже, вдруг умрут, или с ними произойдет непоправимое несчастье: инсульт, авария, после которой они не смогут за собой ухаживать. Эти картины появлялись в Катином воображении в самых ярких, мелких подробностях. Находясь одна, перед сном, она прокручивала их часами, воображая новые детали. Катя переживала их с такой силой, будто они уже произошли. Пугало то, что никого не было жалко. Ни подруг, ни нянечку Веру, у которой останется больная дочка, ни пухлую Наташу Кривошееву, которая так и не увидит лучшей доли – никого. Рядом с фантазиями шла вина. Не сильная, но все же… Вина оттого, что чтобы ни произошло с ее близкими, она ни к кому не испытывает сочувствия, никому не сострадает. Она никого не любит. Откуда приходили мысли? К какому выводу хотели склонить? Почему так сильно, неотступно тревожили ее? Катя не могла с ними справиться, а потому смирилась. Самобичевание стало привычным ежедневным ритуалом, обкрадывало ее.


К шестнадцати годам Катя осознала ужас своих перспектив. Будущее трудоустройство: за прилавком магазина, в окошке киоска, в школьном гардеробе или еще где-то, отзывалось в Катином сознании серо-желтым оттенком. Цвет, чувствовала Катя, лишь ненадолго усилится замужеством, рождением ребенка, затем изменой мужа. Сама она не изменит – ей дело это казалось утомительным, неинтересным, чисто физиологическим.


Жизнь как приключение, наполненная планами и надеждами, все меньше интересовала Катю – мир представлялся банальным, предсказуемым, прогнившим. Поступки людей, если Катю попросить, она с легкостью внесет в две колонки: эгоистичные, совершенные в целях корысти, и эгоистично-бессмысленные, содеянные, чтобы подпитать свою лень.


Все более чуждым, противным становился для нее ее же путь, пока окончательно не отгородился толстой тусклой пленкой. Жилось Кате скучно, но и удобно. Подруги казались ей пустой тратой времени. Как заполнить день, прожить его с радостью, она придумать не могла. Собираясь с девочками, разговаривая о любви, близости, косметике, смотря вечерние сериалы, Катя выполняла обязательный ритуал. Нерастраченная энергия, давая о себе знать, сделала суждения ее резкими, поступки жестокими. Все чаще стала придаваться Катя бездумному критиканству, зорко высматривая промахи, недостатки, смешные черты в окружающих. Склоки, оскорбления, сквернословие – ни один день не проходил без них. Горький корень, разрастаясь, отравлял ядом всех, кто с ним соприкасался.


До этого момента Алла Дмитриевна была для Кати всё равно, что радио. Она не думала ее обижать. Вела себя обыденно. Едва заметно раздраженная, в душе брезговавшая воспитанников, в светло-сером свитере с «катышками», сошла с трамвая, чтобы провести урок. Урок математики, в которой Катя почти ничего не понимала. Так сложились обстоятельства: Катя не успела списать домашнюю работу, в журнальной графе на ее имя было мало отметок. Пятнадцать минут – треть урока – Катя простояла у доски, унижаемая той, о ком никогда не помнила, никогда не думала. Чувство ничтожности длилось недолго, перетекая в ярость: глухую, непроходимую, управляющую. Как тогда она не справилась с равнодушием, так на этот раз не справилась с гневом. В следующий вечер, подкараулив Аллу Дмитриевну, Катя избила ее. Сломала нос, ключицу, ребро.


Несмотря на месяц, который та провела в больнице, с привычной досадой наблюдая, как других женщин навещают мужья с детьми и возлюбленные, она была удовлетворена. Униженная, несчастная, Алла Дмитриевна, тем не менее, ощущала сладкий тянущий привкус злорадства. В глубине души она давно желала, чтобы с ней случилось нечто подобное. Быть избитой ненормальной – ну разве не лучшее доказательство ущербности этих детей, разве не прекрасное подтверждение тому, что они не вполне люди, их можно презирать?


Она видела для себя только одну сатисфакцию: сделать так, чтобы последствия поступка преследовали Катю, чтобы прямая Катиной жизни переломилась, уходила вниз до конца Катиных дней. Когда суд ограничился «строгим выговором» и постановкой на учет в милиции, Алла Дмитриевна подняла вопрос о предшествовавшем инциденту девиантном поведении девочки. На педагогическом совете пригрозила подать жалобу в контрольно-ревизионное управление. Катю поместили в психиатрическую больницу.


Окна с решетками, двери без ручек, открываемые специальным ключом, гегемония санитарок угнетали. Дружба с девочками не прельщала. Особенно не нравились ей те, кто страдал от анорексии – смирные тихони с конформистской бедой. Чтобы не потерять человеческое достоинство, она ежедневно делала зарядку, качала пресс и мышцы ног. По этой же причине не курила – отказалась от борьбы за сигареты, происходившей каждый вечер в туалете отделения.


Однажды ночью Катя проснулась оттого, что кто-то сидел на ее кровати. Она сильно испугалась, холодок пробежал по спине и рукам. Сделав над собой усилие, села и осмотрелась. Никого необычного не было ни на постели, ни в палате. Девочки спали тяжелым лекарственным сном. Катя залезла под одеяло, накрылась с головой. В его мягкой теплой темноте ей стало безопасно. Закрыв глаза, положив на живот руки, она стала по привычке считать. Возле лица Катя услышала мужской голос. Голос был ей незнаком. Угрожающим тоном голос приказал вращать глазами. Катя не могла не повиноваться. От напряжения и страха у нее свело мышцы шеи. К Катиному счастью никто этого не видел – стояла ночь, она была накрыта одеялом. Голос исчез также внезапно, как появился. Приступ миновал, она смогла пойти умыться, проверить, что с лицом. Четыре следующих ночи Катя не могла заснуть, она ждала, что голос вернется. Но он не приходил. Катя успокоилась, списав то, что случилось, на последствия лекарств.


Продолжив коротать больничное время, она почти забыла о случившемся. Об избиении Катя говорила с вызовом, с гордостью, почти что с бравадой. Она может защитить себя, а это уже немало. Другим девочкам приходилось быть настороже. В больнице Катю держали недолго по местным меркам – пять месяцев. Их хватило, чтобы вволю натешить самолюбие Аллы Дмитриевны. Под неусыпным контролем педагогов и воспитателей, ей предстояло училище. Учебники передали воспитатели. Катя старательно училась в отделении, положив на сердце по окончании семестра в одиночестве выпить бутылку шампанского. Будущая специальность называлась «моделирование и конструирование швейных изделий». По Катиным расчетам заработок должен быть высоким.


Курс писал тест по материаловедению. Сдав работу первой, Катя покинула класс, вышла за территорию. Стояла ранняя, такая приятная щедрым солнцем, осень. Она направилась в парк. Дойдя до пруда, опустилась на скамейку. Решила, что ей следует отдать себе один из двух приказов: смотреть на воду в пруду, что было самым подходящим, или поднять с земли оранжевый лист и любоваться им. Вода была обезображена торчащими из нее палками, пластиковыми бутылками, плавающими, как медузы, целлофановыми мешками. Смотреть неприятно, ее могут счесть странной. Взяв лист, Катя выпрямилась, изящно подогнула под себя ноги. Ни одной мысли не было в ее красивой головке, ни одной эмоции на лице. Стараясь не забывать вертеть в руках лист примерно каждые двадцать секунд, Катя чуть вздернула брови – ведь так, кажется, должна вести себя молодая романтичная девушка, жизнь которой только набирает обороты?


Пройдут десять лет. Катя станет лучшей портнихой в ателье, куда устроится по окончании училища. Сбудется ее прогноз. Цвет, с годами ставший из серо-желтого бурым, ненадолго усилится замужеством за человеком, которого Катя никогда толком не разглядит, затем рождением ребенка, которому Катя даст лишь эмоциональный холод при полном спектре заботы физической, затем предательством мужа. Все силы и помыслы отдаст Катя делу, выстроив башенку амбиций, которые подглядит у других. Так надо, это поощряется. От скуки, для повышения авторитета, будет вступать в баталии с коллегами. Целью станет выжить того, кто как она, претендует на приз в забеге.


Не раз Катерина будет госпитализирована в психиатрическую больницу. С годами голос, что приходил в палату, вернется. Он приведет с собой другие: детские и женские, одобряющие и императивные. Они будут мучить ее, принуждать застывать в немыслимых позах. Находясь в больнице, Катя найдет лучший выход из возможных – не думать о том, что происходит, не мыслить будущего, а каждое утро заставлять себя дышать. Вдох-выдох; шаг-поворот; поручение; вдох-выдох… К, сожалению, последующие дни, дни свободной Кати, она намеренно отдаст во власть этого сценария. В самых важных моментах она выберет не то, чего по-настоящему достойна. Она выберет эрзац. Вроде и так и сойдет, вроде, на что-то похоже, этим можно быть… Изредка спрашивая себя, что хочет ее сердце, в чем ее призвание, долг, что заполнит пустоту, яму, ноющую в груди, перебрав все доступные варианты, Катя не будет находить ответа. Безволие породнит больную шизофренией Катю Тумкину с миром разумных расчетливых, нормальных людей. С теми, кто ставит знак равенства между раскаянием и сожалением, с теми, для кого сожаление означает досаду оттого, что их поймали. Людей, которые редко задумываются, часто страдают. Людей, которые полжизни проводят, жалея себя, на вопросы собственных детей поспешно отвечают: «такова жизнь», и прячут глаза…

Московский пациент

Подняться наверх