Читать книгу Cезон любви на дельфиньем озере - Ольга Арнольд - Страница 4

О смерти Сергея мне сообщили рано утром – то есть для меня это было рано, восемь часов, когда только-только прозвенел гонг на подъем. В дверь домика кто-то постучал, залаял Тошка, потом зашла Ванда (у нее уже был совершенно проснувшийся, умытый и прибранный вид), что-то хотела сказать, но не успела: тотчас вслед за ней вошли Антонов и незнакомый мне мужчина в военной форме, очевидно, пограничник; Антонов же и обратился ко мне;

– Соберись, Татьяна. Случилось несчастье…

Его слова повергли меня в шок, и почему-то мне сразу захотелось бежать. Я и побежала, в чем была – в шортах поверх купальника – я побежала с такой быстротой, как будто от этого зависела моя жизнь – или как будто где-то в глубине души я еще надеялась спасти Сергея. "Глупость какая-то! Сережа не мог утонуть! Кто угодно, только не он!" – такие мысли вертелись у меня в голове, когда я выбежала из лагеря, пробежала мимо погранзаставы и с разбегу стала карабкаться по шедшей почти отвесно вверх тропе, чтобы срезать значительную часть пути. Наконец, запыхавшаяся и ободранная – тропинка, которой уже давно почти не пользовались, заросла колючками – я выскочила на верхнюю дорогу, и тут меня подобрали Антонов и начальник биостанции Максим на "муравье" 1. Пока мы бодро тряслись по колдобинам, нас обогнал выкрашенный в защитный цвет уазик пограничников, в котором я заметила Тахира Рахманова.

Мы приехали на место происшествия почти самыми последними. Сергей лежал у самых трибун, полуприкрытый брезентом; растолкав стоявших вокруг него и тихо между собой переговаривавшихся мужчин, я подошла к нему и стала на колени, чтобы лучше его рассмотреть. Машинально я отметила, что на нем была та же самая майка, в которой он был вчера. Да, Сергей был мертв, в этом не было сомнений; но, в отличие от других мертвецов, которых я имела возможность наблюдать, смерть его не испортила и не исказила его черты – наоборот, на его лице было написано какое-то умиротворение, которое никогда не было ему присуще при жизни, и это делало его почти красивым. Широко распахнутые глаза глядели в небо; я нагнулась, чтобы их закрыть – я помнила, что глаза у умерших полагается закрывать – но тут меня оттащили в сторону. Кто-то из тренеров завел меня в тренерскую и предложил мне сигарету.

Теперь мне забавно – если только можно применить такое фривольное слово к тем трагическим обстоятельствам – вспоминать свои реакции и поведение в тот памятный день. С одной стороны, я никак не могла примириться с тем, что Сергей, который еще вчера так нежно и чувственно меня целовал, жар чьего чересчур живого, так хорошо мне знакомого тела воспламенял меня через одежду, теперь уже не живет. С другой стороны, я чувствовала себя какой-то ущербной и бесчувственной оттого, что я, как мне казалось, не испытывала должного горя от смерти мужа, хотя и бывшего. И, наконец, меня страшил тот момент, когда я должна буду сесть в машину скорой помощи и сопровождать его тело в Новороссийск, а потом и еще дальше, в Москву. Как ни странно, именно это меня расстраивало больше всего – как будто, соприкоснувшись со смертью, я всеми силами старалась отодвинуть ее подальше от себя и о ней не думать.

Коля Антонов напоил меня чаем и рассказал, как было дело. Впрочем, рассказать он мог очень немногое. Вчера вечером они с Борей, молодым тренером-стажером, вернувшись на Озеро (и встретив нас с Сергеем по дороге), рано улеглись спать, не дожидаясь возвращения Чернецова. А сегодня утром, проснувшись, он обратил внимание на необычное поведение зверей – они явно беспокоились. Коля пошел проверить, в чем дело, и увидел Сергея. Дверца вольера была не заперта, а только полуприкрыта, и лодка, которую они обычно использовали, чтобы добраться до вольеров морских львов и котиков, свободно дрейфовала по акватории. Они с Борей подтянули ее багром к берегу, сели в нее и вытащили из воды тело, в призрачной надежде, что Сергей жив, и совсем позабыв о том, что могучий самец-сивуч может быть опасен и что он же, вполне вероятно, повинен и в гибели своего тренера. Но сивучи, на вид перевозбужденные, не подплывали к людям, а старались держаться от них подальше.

Раны, обнаруженные на теле Сергея – в основном на ногах – были несмертельными, хотя и с рваными краями – у сивучей, в отличие от их родственников-котиков, тупые треугольные зубы, и они оставляют рваные раны; скорее всего, он умер, захлебнувшись, то есть попросту утонул. Но как это произошло?

Сережу перенесли в его домик – приближалось время первого представления, и ожидались катера с публикой из Новороссийска и Анапы. Они пришли почти одновременно с машиной скорой помощи; чуть раньше из Абрау на мотоцикле явился милиционер и тут же принялся составлять протокол.

На катере из Новороссийска приехал Андрей Малютин, старший тренер "Дельфиньего озера"; он привез с собой какие-то железяки, впрочем, сейчас всем было не до них. Посовещавшись с Рахмановым, они решили: раз уж люди приехали, то представление не отменять, просто сильно сократить, ограничиться работой только с дельфинами, как с существами практически безопасными. Пусть артист умер, шоу продолжается! Если бы жертвой несчастного случая стал бы кто-то из товарищей Сергея, то Сергей наверняка бы в таком случае работал.

И пока публика рукоплескала дельфинам, параллельно прыгавшим через обручи, из хибарки за озером ребята вынесли носилки с телом того, без кого я не могла себе представить "Дельфиньего озера". Шофер "скорой" торопил, но тренеры возроптали, настояв, чтобы прощанье состоялось по-человечески. И когда катера гудками собрали пытавшийся разбрестись кто куда праздный народ и поспешно отчалили, брезент откинули, и почти все сотрудники биостанции и "Дельфиньего озера" по очереди подошли попрощаться с Сергеем.

Я, натягивая на себя антоновскую рубашку, собиралась уже залезать в «скорую», как вдруг меня отстранили. Молодая, очень тонкая женщина лет двадцати пяти с какими-то прозрачными глазами и перевязанным локтем весьма невежливо отодвинула меня в сторону, бросив на меня при этом убийственный взгляд, и уселась в кабину медицинского рафика; в ту же машину сел и Тахир, и они медленно тронулись вверх по серпантину.

– Кто это? – ошеломленная, спросила я у Антонова.

– Это Лиза, – неохотно ответил тот. – Она живет на Озере, а вчера вместе с Малютиным уезжала в Новороссийск.

Лиза… Блондинка с прозрачными глазами. Мне все стало ясно – и то, почему вчера Сергей не настаивал на посещении своего домика и не слишком пытался меня соблазнить, и то, почему в его комнате, куда я сегодня успела заглянуть, чувствовалось присутствие женщины, вплоть до небрежно брошенных на стул у окна женских тряпок.

Я немедленно принялась расспрашивать, вернее, допрашивать, Антонова и выяснила, что Лиза была из цирка, приехала на озеро вместе со своим мужем, дрессировщиком морских львов, который передерживал здесь своих животных – да так тут и осталась. Да, это в духе Сергея – чужая жена для него привлекательнее, чем своя. Впрочем, о нем теперь надо говорить в прошедшем времени… К тому же Лиза блондинка…Крашенная, подумала я со злорадством. Впрочем, мужчины в таких вещах не разбираются. Сергей любил светловолосых женщин – и я в то время, когда мы познакомились была перекисной блондинкой, этакой Изольдой златокудрой. Когда я от него ушла, то вернулась к тому цвету, что мне был дан от рожденья – волосы у меня русые и на солнце выгорают прядками. Как-то меня встретил институтский приятель и сделал мне комплимент, сказав:

– Молодец, что ты покрасила волосы в более темный цвет! Он тебе идет гораздо больше, чем твой естественный тон.

Сергея же тогда неприятно поразило, что я изменила цвет волос и прическу (я отпустила волосы); он сказал мне, что я стала какой-то чужой – чего я, собственно говоря, и добивалась.

Меня удивило, что при данных обстоятельствах я могу испытывать нечто вроде ревности. Лиза же, несомненно, меня просто возненавидела – если судить по тому, как мило она со мной обошлась; ей наверняка уже рассказали о моей вчерашней встрече с Сергеем.

Впрочем, Лиза же в конечном итоге меня и выручила. Я понимала, что, как бы я к этому не относилась, но мой долг – сопровождать гроб с телом моего бывшего мужа в Москву, Я была в ужасе – и от самой ситуации, и от того, что мне предстояла встреча с его мамашей, которая и так обвиняла меня во всех смертных грехах – а теперь наверняка обвинит еще и в гибели сына, причем громко и прилюдно, и я уже видела в красках сцену на кладбище. Чернецовы меня никогда не любили, возможно, из-за того, что они были кондовые русаки, а во мне смешалось много кровей: польская, украинская, еврейская. После свалюбы они изо всех сил старались настроить Сергея против меня, и, насколько я знаю, моя разлюбезная свекровь, говоря обо мне, употребляла исключительно слова, начинавшиеся с букв "б" или "ш".

Наверное, вид у меня был совершенно обреченный, потому что все, буквально все, подходили ко мне и уговаривали меня не уезжать в Москву.

– В конце концов, вы с ним уже пять лет как расстались, – говорила Ника.

– Ты ему ничего не должна, – подхватывала тему Вика.

Ванда, моя добрая и безотказная тетка, которая никогда не любила Сергея, считая, что он меня сделал несчастной – как будто он был виноват в том, что у него был такой характер – старалась на этот раз настоять на своем:

– Ты не можешь уехать, Таня, и оставить меня без помощника. Если ты задержишься на неделю, то мы можем пропустить нужный момент, и весь сезон пойдет насмарку. Ты не можешь меня так подвести…

Тахир Рахманов высказывался более определенно:

– Тебя приняли на работу, ты получила командировочные, так что давай работай. Ты здесь нужна. С похоронами мы как-нибудь и без тебя справимся.

Конечно, все они понимали, как мне не хочется ехать, и я уже почти готова была сдаться, если бы не внутреннее чувство долга, которое было выше меня. К тому же никто из них не видел, как мы с Сергеем целовались возле ворот накануне его смерти – равнодушные, давно уставшие друг от друга бывшие супруги так не делают. Впрочем, когда я рассказала об этом своим подругам, то они уверили меня, что это ничего не меняет.

Но когда я на следующий день пришла на Дельфинье озеро, чтобы собрать кое-какие его вещи, то обнаружила, что в его домике хозяйничает та самая девица с прозрачными глазами, и молча вышла; смущенный Антонов сказал мне, что Лиза намерена лететь в Москву, и они не могут ее отговорить. Тут с моих плеч как бы спал тяжкий груз – одной плачущей женщины у гроба будет более чем достаточно.

Поздно вечером из города вернулся Рахманов и рассказал о результатах вскрытия: легкие были полны воды, что означало, что Сергей утонул; уровень алкоголя в крови был очень высоким – то есть он должен был выпить гораздо больше, чем те две бутылки шампанского, которые мы с ним напополам распили. Раны от зубов – несомненно от зубов самца – были не такими страшными, как казались на первый взгляд, и когда они были нанесены: при жизни или сразу после смерти – сказать было трудно. Следствие пришло к выводу, что это несчастный случай.

Выяснилось, что я была последним человеком, который видел Сергея в живых. Скорее всего, проводив меня до базы и вернувшись на озеро, он захотел еще добавить, а потом в пьяном виде, как это не раз уже бывало, пошел проверить своих зверей; все знали, что он опасался могучего Гаврюшу, и, возможно, он решил еще раз проверить себя – алкоголь помог ему преодолеть страх. Что он пил поздно вечером, установить было невозможно – в нижнем отделении шкафа, что стоял в тренерской, скопилось множество пустых бутылок, да еще несколько штук валялось прямо за домиком Сергея.

Что случилось, когда Сергей подплыл к вольеру сивучей, угадать было трудно. То ли Гаврюша набросился на него, покусал и сбросил в воду, а Сергей захлебнулся от неожиданности или от болевого шока; то ли, наоборот, Сергей, будучи сильно под шофе и совершенно потеряв координацию, оступился, упал и наглотался воды, а морской лев слегка потрепал его, не понимая, что с ним произошло – этому, видимо, суждено было остаться тайной.

В любом случае, с Гаврюши было снято обвинение в смертоубийстве. Если он и в самом деле напал на человека, то провокация была слишком сильной, и его действия признали простительными. Было решено пока оставить сивучей в покое, а представления продолжать с дельфинами и котиками. Что потом делать с сивучами, должно было показать будущее.

На ближайшие два дня "Дельфинье озеро" закрыли для посетителей (сама природа, казалось, надела траур – подул норд-ост, на море начался настоящий шторм, и на несколько дней навигация в любом случае прекратилась). Гроб с телом Сережи отвезли в Москву его товарищи-тренеры, они же организовали похороны, сам Рахманов этим занимался – и все прошло, как мне потом рассказывали, достаточно гладко, за исключением того, что его мамаша все-таки устроила на кладбище истерику с хлопаньем в обморок и ломаньем рук. Может, это и естественно для матери, хоронящей сына, но я-то знала, как мало она его любила при жизни – если бы она чуть лучше выполняла свой родительский долг, его характер не был бы сломлен с самого детства, он был бы намного счастливее и, возможно, был бы сейчас жив.

Я думала о Сергее беспрестанно, и меня мучило сильнейшее чувство вины. Если бы я его не бросила… Если бы я была в свое время более терпеливой и внимательной… Если бы я не торопилась на базу, а осталась бы на Дельфиньем озере подольше… Но это все пустые "если", и мое рациональное "Я"сопротивлялось этим размышлениям: я приехала в дельфинарий работать и при этом наслаждаться жизнью, а вовсе не предаваться горю… И за вот это желание радоваться жизни, когда Сережи больше нет, я тоже все время себя ругала.

Все сотрудники дельфинария были необыкновенно ко мне добры. Я не знаю другого такого места, где хорошие люди находились бы в такой высокой концентрации. Я жила жизнью профессиональной спортсменки – и познала волчьи законы конкуренции, когда даже совсем крохотные малявки готовы на все: наушничать, подличать, даже спать с кем угодно – лишь бы попасть в сборную и поехать за границу. С другой стороны барьера, по которую стоят тренеры, дело обстоит тоже не лучше – недаром я не выдержала в детской спортивной школе больше полугода. Что же касается медицины – то медики, привыкшие иметь дело с человеческими страданиями, по большей части люди циничные, иначе в этой среде трудно выжить. Нет, двуногие обитатели дельфинария – существа совершенно особенные. Здесь, конечно, тоже бывают свои интриги и маленькие драмы, но в целом, мне кажется, они не способны на подлость, а если с кем-то случается несчастье, то биологи бросаются на помощь, не раздумывая, чего им это будет стоить. При этом они в большинстве своем оптимисты и очень веселые люди. Вы можете возразить мне, что полевые работники все такие – но это неправда. Я была как-то в студенческие годы в археологической экспедиции, но атмосфера там была совсем другая, несмотря на то, что большинство сотрудников было из Эрмитажа. На биостанции в мужчинах сохранилось какое-то рыцарство по отношению к слабому полу – например, они никогда при женщинах не выругаются матом и вообще облегчают им жизнь, как могут. Может быть, это потому, что люди, постоянно общающиеся с животными, становятся от этого добрее и лучше?

Так вот, ко мне никто в первые дни после трагедии не приставал, но все были очень внимательны. Днем я обычно сидела в ангаре, где хранилось оборудование нашей группы, и машинально подготавливала снаряжение. Эксперимент, к которому готовились целый год, был очень сложен технически, и прежде чем к нему приступать, нужно было все предусмотреть. С выделенным нам дельфином – вернее, с дельфинихой по имени Ася – пока работала другая группа, но свои опыты они должны были закончить буквально на днях, и тогда Ася поступала в полное наше распоряжение.

Вечерами мне больше всего хотелось бродить в одиночестве по берегу моря, в сопровождении одного только верного Тошки, но меня почти не оставляли одну: то одна из поварих приглашала меня на кухню, якобы помочь, и заставляла мыть посуду – и, уверяю вас, мытье котлов прекрасно отвлекает от мрачных мыслей; то меня зазывал к себе кто-нибудь из моих старых знакомых и поил чаем или чем-нибудь покрепче, ведя неторопливые разговоры о том – о сем и стараясь не касаться больной темы. Но это никак не удавалось, и мы все время вспоминали Сергея. Может быть, это было и к лучшему.

Официально, все вместе, мы Сергея не поминали: на озере была своя компания, на биостанции – своя. Больше всего мне запомнилось скромное застолье, превратившееся в поминки, у Вертоградовых. Супруги Ветроградовы жили в большой, по тем временам просто роскошной палатке за территорией лагеря; спали они, как белые люди, на раскладушках, к палатке было проведено электричество, и над большим сколоченным из досок столом, за которым мы нередко собирались, горела электрическая лампа. Инна, приятная женщина, которую вполне можно было назвать не только симпатичной, но и красивой, несмотря на то, что овал ее лица с годами стремительно приближался к кругу, выглядела намного моложе Никиты, хотя я подозревала, что они ровесники. Она очень неплохо играла на гитаре и пела. В их походном лагере вместе с ними жили их дочь Китти и собачка Даша – белый фокстерьер с двумя забавными черными пятнами на груди и спине, В тот раз нас за столом собрались практически одни "старички": хозяева, я с Вандой, ихтиолог Феликс Кустов, Максим Сибирцев, который в одном лице совмещал должности начальника экспедиции (которую он, по-моему, всей душой ненавидел) и старшего научного сотрудника, его жена Эмилия, которой, наоборот, нравилась должность начальницы – почти генеральши, и еще двое сотрудников, которых я знала мало. Разговор, совершенно естественно, зашел о Сергее. Вспоминали о нем больше хорошего, чем плохого; как ни странно, я и сама почти забыла все тяжелое, что у меня с ним было связано, и помнила только о том, что он ушел из жизни в тридцать лет – для мужчины это еще даже не расцвет.

Все признавали, что в последнее время он находился на подъеме, что никогда раньше его животные не выступали так артистично, как бы заряжаясь этой артистичностью у своего дрессировщика; и в личной жизни у него тоже в последний год вроде бы произошли благоприятные изменения (это они говорили, опасливо косясь на меня). Ни для кого не было секретом, что, "украв жену у коллеги", как прямо выразился Никита, Сергей находился в весьма приподнятом расположении духа. Его давно уже не видели погруженным в столь характерную для него раньше меланхолию. Напротив, он был в эти последние месяцы очень веселым – порою слишком веселым. Из этих застольных разговоров я узнала о своем бывшем муже много нового. Например, то, что и в самом распрекрасном настроении он не переставал пить, и что в этом году он уже два раза находился на роковой грани – причем в обоих этих случаях он был в стельку пьян. В первый раз он полез после веселой пирушки купаться в шторм – и его еле вытащили, уже бесчувственного, и потом долго откачивали. Во второй раз дело было еще серьезнее: он был в той пьяной компании, которая на "жигулях" одного из местных рабочих съехала с пирса прямо в море. Как ни странно, все остались живы, хотя кое-кого и отвезли в больницу в Новороссийск – зато на Сергее не оказалось ни одной царапины или синяка.

– Это судьба, – сказала Инна. – Ему суждено было утонуть. В третий раз вода его не отпустила.

Тут все заговорили о предопределении. Я молчала; я чуть ли не с момента нашего знакомства сознавала, что Сергей – не из тех людей, кому суждено жить долго; про таких говорят: "смерть его найдет". Но все это время я старательно гнала эти мысли прочь.

– Я всегда считала, что в Чернецове есть что-то роковое, – вступила в разговор моя тетушка. – Иногда мне при взгляде на него казалось, что на его лице – печать смерти. А еще за его плечом заметна была какая-то тень – как будто душа его стремилась покинуть тело.

Ванда – замечательный человек, я ее очень люблю, но она неисправима: она верит в экстрасенсорику, уфологию и прочую чепуху. А еще, несмотря на то, что она ученая дама, кандидат наук, она в глубине души верит в вещи абсолютно ненаучные: в духов, в привидения, во всевозможную мистику и магию. Бзик у нее такой.

Я не выдержала и вмешалась:

– Причем тут печать смерти? Просто Сережа был психованный, и все мы об этом знали. Есть люди, подверженные несчастным случаям – это характер, они все время переступают грань допустимого риска. Сам риск их привлекает, острота ощущений. Это как русская рулетка. Сережа не очень-то ценил жизнь, а в подпитии вообще отключался. Сколько раз может человеку везти? Он просто должен был плохо кончить.

И все-таки все согласились, что в его смерти было что-то таинственное. Что понесло его ночью в вольер к этим грозным животным, если он побаивался огромного Гаврюшу даже при ярком свете дня? Кстати, о своих опасениях он говорил не только мне одной.

Кто-то вспомнил, как, будучи еще начинающим тренером, Сергей решил повести на прогулку свою воспитанницу – маленькую кошечку Машеньку. Почему-то ему вдруг стало ее жаль – как же, сидит в своем вольере и ничего, кроме тесного бассейна, не знает! Он надел ей на шею ошейник Джека, жившего на базе спаниеля, прицепил поводок и повел ее к морю. Машенька, родившаяся в неволе и никогда до того моря не видевшая, страшно испугалась при виде бившихся о берег волн, выскользнула из ошейника и сильно цапнула сердобольного Сережу за ногу. По счастью, она кинулась после этого не в море, где отловить ее было бы очень непросто, а обратно, к родному вольеру, и ее сразу же поймали и водворили на место. Сергей же получил суровый выговор от начальства.

– Всегда было очень трудно отыскать логику в его действиях, – заметил Феликс, и все с ним согласились.

Да, от Сергея меньше всего можно было ожидать простой человеческой логики. Он жил, слушаясь только своей интуиции и каких-то внутренних импульсов. Трудно было сказать, что побудило его посреди ночи оказаться в вольере с морскими львами. И все же, даже учитывая его характер, в смерти его было слишком много необычного и таинственного – чересчур много странного для простого несчастного случая. Все это чувствовали, только одни, как Ванда, пытались объяснить это сверхъестественными причинами, а другие, как я, продолжали ломать над этим голову.

Но похоронили Сергея, и жизнь продолжалась дальше. Снова возобновились представления в "Дельфиньем озере", и никто из публики и не догадывался, что им не показывают самых крупных звезд дельфинария – северных морских львов. Как мне

рассказали, вернулась из Москвы Лиза и поселилась одна в бунгало Сергея; тренеры молчаливо согласились, чтобы она выполняла всю работу по хозяйству и заодно помогала им со зверями. Говорили, что другого дома у нее не было.

Меня заинтересовала история этой женщины, но никто не мог рассказать мне о ней больше того, что уже поведал Антонов. Не знаю, что за человек был ее муж, от которого ее увел Сергей, но возвращаться к нему она не собиралась. Где жили ее родственники и были ли они у нее, никто не имел ни малейшего понятия. Единственное, что я о ней узнала – это то, что незадолго до трагедии на озере с ней чуть не произошел несчастный случай – она полоскала белье на берегу моря, довольно далеко от отвесных скал, когда неожиданно возник камнепад. Но все закончилось благополучно, хотя она сильно испугалась; напоминанием об этом осталась тугая повязка на руке – единственный задевший ее камень повредил локтевой сустав.

Постепенно вошла в прежнюю колею и жизнь на самой биостанции. Люди снова стали от души веселиться и смеяться, не спохватываясь, что это выглядит неприлично. Я тоже, наконец, вспомнила, что я приехала сюда в отпуск и собиралась провести его так, чтобы впечатлений хватило на целый год. Приятных впечатлений – неприятных мне и так хватит надолго. Но легко сказать себе: все, я об этом больше думать не буду – зато как трудно это выполнить! Полная решимости не думать больше о смерти Сергея, мрачная и несчастная, я бродила по лагерю и его окрестностям.

И, наконец, произошло маленькое чудо – как-то вечером, когда уже стемнело, мы с Тошкой пошли на море. Ветер – поднимался норд-ост – гнал волны не к берегу, а как бы вдоль него. Луны еще не было, она должна была взойти позже, но я ориентировалась без фонаря – великолепное звездное небо как бы отбрасывало свой холодный синеватый свет и на прибрежную гальку. В такие ночи падают звезды, но я их не высматривала. Тошка немного побегал вдоль кромки прибоя, полаял на белые, прекрасно различимые в полумраке барашки, а потом подошел ко мне и затих. И тут на меня что-то нашло: обняв пса за шею, я заплакала. Я не из тех женщин, что легко плачут; с момента смерти Сергея я не проронила ни слезинки. Но тут меня как прорвало. Слезы текли у меня по лицу буквально ручьями – я до этого считала, что это всего лишь метафора и так не бывает на самом деле, – а Тошка слизывал их своим горячим языком, слегка подвывая мне под настроение. И с каждым мгновением мне становилось все легче и легче, как будто вытекавшая у меня из глаз жидкость смывала всю накопившуюся на душе тяжесть, все пережитое за последние дни.

И когда на следующее утро ко мне подошла Вика и сказала: хватит предаваться горю, ты рассталась с Сергеем не сейчас, а очень-очень давно, пора снова начать жить – я была к этому готова. Я носила в своей душе траур по Сергею ровно шесть дней. Пусть по всем, религиозным и светским, канонам, это неприлично мало, но я все всегда переживаю именно так: очень бурно и быстро. Тем более что время на Ашуко течет гораздо быстрее, чем где-либо в другом месте, и иногда один месяц вмещает в себя почти целую жизнь.