Читать книгу (Не)дефектная - Ольга Баранова - Страница 3

И вот я на МРТ головного мозга. Медбрат довольно равнодушно рассказал, где раздеваться, рукой показал, куда идти и как ложиться, после чего быстро ушел – инструкции закончились. Не помню, сколько минут я лежала в этой адской машине с шумом, как посередине автострады, но, когда меня достали оттуда, я как-то сразу заподозрила неладное – уж очень изменилось ко мне отношение медбрата. Такой он был предупредительный, даже ручку подал, чтобы мне удобнее было вставать. А все ведь очень легко объяснялось. У меня нашли пораженный участок мозга. Пусть он в человеческих мерках и был меньше одного сантиметра, но такое считается инсультом. Это я уже узнала в кабинете врача, к которому меня проводили под те самые ручки, за которые помогали встать с койки МРТ-аппарата.

Инсульт? Вот это да!

Дальнейшие вопросы пролетели в моей голове в одну секунду, или даже быстрее. Чем там измеряется время, когда «вся жизнь перед глазами»? Как? Откуда? Почему со мной? Почему? Почему? Это «почему» отвратительно билось внутри.

А потом резко – ничего, просто ничего! И пустота – как в голове, так и в сердце. Никаких эмоций. Захотелось плакать, но слезы не вышли. Кажется, я несколько лет назад перестала плакать, осталось только желание, а слез нет. Я просто сидела и молча смотрела на врача, а он смотрел на меня. Врач заговорил первым, объяснял что-то, но я не слышала. Вместо пустоты стало появляться нечто другое, но не страх. Очень похоже на тревогу. Она выросла быстро и заполнила меня всю.

Все эти мысли и чувства пришли ко мне за несколько минут, а потом уже было не до них. Пришлось отложить самокопание на потом.

После МРТ на модной, но довольно неудобной карете скорой помощи я отправилась на госпитализацию. Перед тем как забрали телефон и прочие ценные вещи, успела предупредить близких и, конечно, сообщила на работу, ведь я же ответственный сотрудник. Пока говорила с мужем, голос дрожал от слез. «Значит, я не безнадежна», – решила я про себя. Однако так ничего из меня и не вылилось.

Процедура в целом такова, что, как бы ты себя ни чувствовал, тебе сначала в реанимацию. Реанимация – это такое место, где тебя раздевают догола, кладут на больничную койку, если есть, или оставляют на каталке, как меня, и просто смотрят, что с тобой произойдет дальше. Если станет совсем плохо, будут реанимировать. Если нет – то переходишь на следующий уровень больничного квеста – интенсивная терапия.

В одной из ведущих больниц Москвы, в которую я попала, койки с больными расположены рядом друг с другом, тут же сидят врачи и медсестры. Все очень камерно и уютно, места мало, зато, как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Меня привезли на каталке из приемного отделения, в реанимации были заняты все койки, на которых лежали в полузабытьи дедушки, подключенные к многочисленным медицинским приборам, измеряющим различные показатели их жизнедеятельности.

В процессе моей торжественной передачи из приемного отделения и приемки сотрудникам реанимации мне пришлось раздеться при всех. Как мне объяснили, чего тут стесняться, никому ничего не интересно. Оно, может быть, и так, но мне было непривычно, поэтому понимающая сотрудница скорой помощи, как представитель передающей стороны, все же подержала некое подобие простыни, чтобы хоть как-то прикрыть мои обнаженные части тела. Небезынтересно было наблюдать за тем, как несколько дедушек вместе с ровными до этого момента показателями жизнедеятельности приободрились и вышли из забытия.

Я постаралась максимально оперативно завершить сию процедуру и юркнула под все ту же простыню. Показатели дедушек стабилизировались.

Стоит отметить, что вообще в больнице в начале апреля довольно прохладно, простыня мало греет. Хотя, возможно, это было связано с моим состоянием. Мне и раньше было прохладно всегда, а теперь – так откровенно холодно.

Слава Богу, пребывание в реанимации для меня ограничилось часами, но ознаменовалось близким знакомством со смертью и тяжелой работой реаниматологов.

Сначала в отделение привезли женщину, ей действительно требовалась реанимация. Ее сопровождал врач скорой помощи и дочь семидесяти лет, которая рвалась накрасить свою маму, чтобы она была красивой. Это выглядело странно.

В отделении было два врача – мужчина и женщина. При этом женщина являлась главной. Бабушку доверили мужчине, который вяло ходил вокруг нее, отдавал медсестрам какие-то указания размеренным и крайне невозмутимым тоном, чтобы ее подключили к аппаратуре. Врач скорой помощи продолжал толкаться рядом, надо было подписать какие-то бумаги. Я лежала под простыней, меня ни к каким аппаратам не подключили.

Давление у бабушки было невероятно низким, я таких цифр никогда не слышала. Похоже, не я одна, дежурный врач реанимации долго возмущалась квалификации молодого коллеги из скорой помощи и иронизировала над тем, что он вообще смог намерить. По лицу было видно, как он обрадовался, когда все необходимые документы оказались подписаны и можно было идти. Облегчение, что он передал свою головную боль на чужие плечи, явственно читалось на его лице.

Женщине пришлось прийти на смену своему товарищу по дежурству, потому что его расслабленный подход не сильно помогал больной. Наблюдая за врачом, как-то сразу понимаешь, как в работе помогает сарказм и набор «волшебных» матерных слов. Было видно, что этот комбо-коктейль в сочетании с профессионализмом питали ее изнутри. А еще я видела в ней дерзость и злость – вся ситуация ощущалась вызовом ее знаниям и умениям. Вот эти качества и помогали ей вытаскивать старую женщину с того света.

Она обращалась к такой же «злой» медсестре, они вдвоем работали как слаженный механизм. Было видно, что они уже привыкли друг к другу, понимают с полуслова, чего хочет напарник по реанимации. Остальные сотрудники просто были рядом, второй врач отошел в сторону и не мешался, кто-то из смены, выполняя свои обязанности, проходил мимо и безучастно останавливался на пару секунд посмотреть, что происходит, а потом двигался раньше.

Пока я смотрела, как они пытались ее реанимировать, сразу стало понятно, что все стеснения и беспокойства о приличиях действительно уходят на второй план, а никому ничего не интересно – это именно то, что наиболее понятно и естественно в данном месте.