Читать книгу История о невероятных приключениях девицы Елены Тихменевой, рассказанная ею самой - Ольга Болгова - Страница 2

На следующий день, выполнив малую часть плана, я распрощалась с подругой и, заплатив рубль, села в карету дилижанса, который курсировал между Гатчино и Царским Селом. Оттуда поездом добралась до Петербурга. Первым делом отправилась в гостиницу, где должны были остановиться кондитеры Штольнеры, и где находились мои вещи. Никто не следил за мною в Гатчино – в этом я была уверена, – и никто не мог знать, что я прибыла на Царскосельскую станцию и извозчиком поехала в гостиницу. Встречи с самими Штольнерами избежать не удалось – едва я вошла в вестибюль гостиницы, как попала в их галантные семейные объятия.

– Wo waren Sie so lange, Fräulein Helen? – вскричал Франц. – Ich скучать, обеспокоен… ein Hotelzimmer mieten, но вас нет.

– Herzlichen Dank. Я пойду переоденусь. Kleidung wechseln.

– Ich warte, Fräulein Helen2.

Не очень-то нужно ваше ожидание, Herr Franz Stollner, но, с другой стороны, подумала я, его сопровождение не принесёт вреда, а, возможно, будет полезным.

Номер, точнее, комната, входящая в состав номера, снятого разумно экономным семейством, была небольшой, но чистой и светлой. Платья поглажены и развешены в шкапу. Я сполоснулась в крошечной туалетной, надела чистое белье, выбрала платье – шерстяное оттенка речного жемчуга, – поправила волосы, добавила аромата духов, приличного для скромной девушки со скромными средствами, но не без вкуса; надела пальто и шаль, и спустилась в вестибюль в призрачной надежде, что Франц испарился. Разумеется, такого никак не могло произойти с добродушным суетливым толстяком.

Следующая часть плана была самой рискованной, но необходимой, поскольку я просто не знала иного выхода. Я намеревалась ещё раз посетить злосчастную квартиру в доме на углу Садовой и Гороховой – возможно, там оставлен какой-либо знак или сообщение, – или хотя бы пройти мимо – вдруг соратник погибшего увидит меня и что-то предпримет. План был скверен, почти безнадёжен – вход в квартиру наверняка закрыт в силу полицейского расследования, а соратники вряд ли сутками болтаются под её окнами, – но, если это письмо, столь дорого оцененное, с таким трудом добытое и почти доставленное, действительно важно и даже может изменить ход военных событий, то я буду не я, если не предприму сию попытку. И, в конце концов, две тысячи на дороге не валяются.

Франц поймал извозчика, и мы, под аккомпанемент его затейливой смеси немецкого и русского, отправились к месту назначения. День выдался сумрачным, серым, абсолютно ноябрьским, а когда мы вышли из экипажа, поднялся ветер, погнал по мостовой сырую листву, ударил в лица предзимним холодом. Франц заворчал, ругая петербургскую погоду, я слушала в пол-уха, дрожа то ли от стужи, то ли от волнения.

– Lass uns gehen, sie wohnen im zweiten Stock,3 – сказала я, приглашая Франца подняться.

Вошли в парадную, швейцар, которого в прошлый раз и вовсе не было, вопросил, куда мы направляемся.

– Ми идти zweiten Stock! – выступил Франц, надув и без того пухлые щёки.

– Моя знакомая, певица, э-э-э… мадам Жармо, живёт на втором этаже, в квартире номер шесть… или семь, не помню, – прощебетала я. – Erinnern Sie, Franz?

– Ich erinnere nicht,4 – честно признался Франц.

– Нет тут никаких певиц, мадам, – пробасил швейцар. – Верно, в другой парадной?

– Нет, в этой, на втором этаже. Я поднимусь, поднимусь… – щебетала я, строя глазки пространству.

– Подымайтесь, мадам, но в седьмой квартире проживают их высокородие господин Булдаков, а шестая ныне пустует. Там на прошлой неделе человека убили…

– Как убили? – ахнула я. – На самом деле убили? До смерти?

– А как ещё можно убить? Не до смерти, что ль, – усмехнулся швейцар.

Франц испуганно зачастил про опасность и осторожность.

– А можно… посмотреть? – закинула я удочку.

– Что посмотреть?

– Квартиру… где убили… так интересно!

– Какой там интерес. Пустая квартира, сударыня.

Я запустила умирающую от любопытства дурочку, вдруг забывшую о певице мадам Жармо. Швейцар вздыхал, твердил о полиции и запрете, я настаивала, Франц стенал и ахал. В конце концов я победила. Швейцар взял ключи, мы поднялись на второй этаж, и он открыл квартиру. Здесь было тихо и темно из-за задернутых штор. Я прошла в комнату, где неделю назад обнаружила на полу тело. Разумеется, сейчас здесь не было никаких признаков произошедшего. Напрасно я пришла сюда, но сделать то, что решила, всё-таки нужно. Когда глаза привыкли к полутьме, а Франц и швейцар увлеклись беседой, я вытащила заранее приготовленную записку и сунула ее за стеклянную дверцу посудной горки так, чтобы виднелся уголок бумаги. Всё было сделано, я заахала, восклицая, что мне стало дурно от одной мысли об убийстве. Мы вышли в парадную и начали спускаться вниз, когда на лестнице показалась внушительная фигура будочника, а следом за ним – худощавая полицейского чина в черном мундире.

– Вот она, эта дама, – сказал будочник, кивая в мою сторону.

– Вы поднимались в шестую квартиру, мадам? – обратился ко мне чин.

– Что случилось? – заворковала я. – Здесь живёт моя знакомая, мадам Жармо, а потом швейцар сказал, что там кого-то убили, вот мне и захотелось посмотреть…

– Вы есть Тихменева Елена Даниловна? – спросил чин.

– Да, это я. Как вы знаете? – спросила я, выходя из роли от испуга.

– Позвольте сопроводить вас в участок, вы задержаны.

– Позвольте, почему? – возмутилась я, чувствуя, как летит к пяткам душа.

Франц вращал глазами и вертел головой, кажется, мало что понимая.

– По подозрению в убийстве господина Камышина.

– В убийстве? Какая чушь! Что вы такое говорите?

– Was ist denn hier los?5 – вопросил Франц.

– Вы также следуйте за мной, – сказал ему чин.

У меня подкосились ноги. Да, я подозревала, что эта часть плана – наихудшая.

– Вы – Елена Даниловна Тихменева? – спросил следователь, тот самый, что задержал меня в парадной у квартиры.

– Да, – подтвердила я, подавив желание добавить, что об этом он меня уже спрашивал.

Меня била мелкая дрожь, словно возвращалась недавняя лихорадка. То ли в комнате, где я сидела напротив следователя, было холодно, то ли мёрзло всё внутри.

– Ваше звание? – продолжил следователь.

– Девица, – сообщила я и, подумав, добавила: – Сирота, дочь обер-офицера Тихменева Данилы Гавриловича.

– Так и запишем, хорошо-с. Бываете, разумеется, на исповеди. Состояли ли под следствием и судом?

– Нет.

Секретарь в углу усиленно скрипел пером, время от времени бросая короткие взгляды из-под круглых очков.

– Замечательно-с, – продолжил следователь. – Должен вас предупредить, что чистосердечное признание и раскаяние смягчают вину преступника и, следовательно, степень наказания.

– Мне не в чем признаваться и раскаиваться, я ни в чём не виновата.

– Но факты и улики говорят об обратном.

– Я ничего такого не совершала…

– Первого ноября сего года, в воскресенье, – монотонно начал следователь, глядя на меня из-за кипы бумаг, что заполонили его стол, – вы прибыли в Петербург и поехали на квартиру номер шесть в доме Яковлева на углу Садовой и Гороховой. Там вы встретились с господином Камышиным, которого и убили по неясным причинам.

– Я не знаю никакого господина Камышина…

– Что в таком случае вы делали в его квартире?

– В его квартире?

– Да, в той самой квартире, которую вы посетили вчера.

Несомненно, последняя часть моего вчерашнего плана была не просто наихудшей, но и наисквернейшей.

– Я приехала к певице, мадам Жармо, – пробормотала я.

– Но в этом доме не живёт никакая мадам Жармо.

– Не живёт, я перепутала адрес. Или Жармо бессовестно дала неверный.

– Хорошо-с, но неубедительно. Значит, вы отрицаете, что были на квартире погибшего первого ноября.

– Отрицаю, – кивнула я, уже догадываясь, что последует дальше.

– Знакомы ли вы со студентом Плетневым?

– Нет, не знакома.

– Хорошо-с. А вот он утверждает, что знает вас и, более того, видел, как вы выходили из квартиры господина Камышина первого ноября сего года в таком нескрываемом волнении, что даже не ответили на его приветствие.

Я молчала. Отрицать встречу со студентом, лицо которого тогда показалось мне знакомым, было нелепо, но я всё же попыталась.

– Стало быть, вы не отрицаете этот факт-с? – уточнил следователь.

– Я… я не помню такого, – промямлила я.

– Не помните о встрече со студентом, когда выходили из квартиры после убийства?

– Нет, не помню и не выходила…

– Что ж, так и запишем-с.

Секретарь потряс своим скрипучим пером. Вероятно, поставил кляксу…

– Второе… – продолжил следователь. – Возле тела убиенного было обнаружено дамское зеркальце, вот это…

Он порылся в ящике стола и почти торжественно извлёк оттуда моё злосчастное зеркало. Зачем, зачем я кинулась проверять, жив ли этот… Камышин? Сжала кулаки, пытаясь унять проклятую дрожь.

– Вам знакома эта вещь?

– Нет, не знакома.

– А вот эти инициалы?

Он сунул зеркальце и лупу мне под нос, но я не стала всматриваться, и без того зная, что на обратной стороне иглой нацарапаны две буквы Е.Т. Моя жизнь катилась куда-то вниз, в тёмную бездну.

– Я никогда не видела этого зеркала. Зачем вы показываете его мне?

– Это улика… Вы напрасно отрицаете, что это ваша вещь. Господин Штольнер подтвердил, что видел это зеркальце у вас и даже держал его в руках, разглядывая инициалы. Вот так-то, сударыня.

Ах, Франц, Франц! Неужели ты не мог соврать? Следователь смотрел на меня, будто поставил точку, пригвоздив к месту. Рассказать всю или часть правды? Признаться, зачем и почему я пришла на ту квартиру? Придумать что-то другое? Справиться с паникой, собраться с силами. Отрицать всё, даже очевидное…

– Я… я не помню, ничего не помню. Скажите, если кто-то убил этого… Камушина, то как?

Следователь уставился на меня, прищурив и без того узкие глаза. Секретарь же, напротив, округлил их, став похожим на прилизанного филина.

– Камышин, его звали Камышин, – сказал следователь. – Вы не помните, как убили его?

– Да, не помню, не знаю… потому что я его не убивала! Его зарезали? Задушили? Ударили?

Слёзы брызнули и потекли по щекам, хлынули потоком, словно во мне прорвалась лавина.

– Воды, подайте воды! – скомандовал следователь секретарю.

Тот, засуетившись, притащил пожелтевший графин и стакан такого же вида, плеснул в него воды. Я взяла стакан двумя руками, чтобы не расплескать воду. Больше всего мне хотелось выплеснуть её в лица, уставившиеся на меня, но я сделала глоток и вернула стакан, не поблагодарив.