Читать книгу Счастье, ты где? Рассказы про людей - Ольга Данилочкина - Страница 3

Он опять мне приснился. Уже в который раз. И я сказала мужу: «Все, хватит. Мне надо его увидеть». И мы поехали.

Мы провели в дороге почти четыре часа. Но когда он был совсем близко, я струсила. Я сказала мужу: «Я почему-то не могу сейчас». Мы повернули на другую улицу и поехали к нашим друзьям.

…Назавтра я решилась. Я шла к нему и смотрела. Смотрела во все глаза. Он изменился. Мы не виделись несколько лет. Я не могла понять, что у меня на сердце. Кажется, я обиделась на него. Странное дело: это ведь я ушла, а он остался. Почему же тогда обида, как камень, навалилась на меня? А когда я посмотрела в его глаза, то поняла, что это он обиделся на меня. Потому что он плакал.

Вы подумали, что это человек? Нет, это дом. Это мой родной дом. Я не могу говорить о нем как-то иначе, ведь для меня он – живой. Не потому, что это красивый образ. Не оттого, что так говорят в кино или пишут в книжках. А просто потому, что там прошла большая часть моей жизни. Потому, что я знаю каждый сучок в заборе и помню каждую половицу. Потому, что там до сих пор живёт часть меня самой. Разве у вас не так?..

Этот дом своими руками строил мой отец. Ему помогал друг – дядя Паша. Они вдвоем возвели эту большую добротную избу. Моя мама бережно ухаживала за домом, а когда я подросла, то стала ей помогать в этом. Каждый год мы красили свой дом, весной и осенью выставляли рамы и мыли окна, сажали в палисаднике цветы. А папа аккуратно обрезал деревья, латал штакетник, сгребал осеннюю листву, а зимой чистил снег. Он постоянно что-то подновлял и чинил. «Дом без заботы развалится, – учил отец. – Да и перед людями не должно быть стыдно!»

Наш дом стоял в самом начале улицы, ведущей в центр. Каждый день мимо проходило много народу, очень многие любовались нарядными ставнями, чистыми окнами с кружевными занавесками, яркими цветами в палисаднике.

А теперь мой дом плакал. Я смотрела на его глаза-окна и видела, что они воспалены. Новые хозяева залили щелки в рамах желтой монтажной пеной, и она некрасиво болезненно пузырилась. Рамы перекосились, краска на них вздулась и отлетела. За домом не ухаживали наверно с тех самых пор, как мы уехали. Он стоял выгоревший, а ведь раньше мы щедро красили каждую плашечку в красивый синий цвет. Ставни – в голубой. Квадратики на ставнях – в белый. И рамы наши были тоже белыми. Белоснежными.

Мой дом стал похож на полураздетого нищего – больного и убогого. Стекла в окнах были грязными. И шторы тоже казались тяжелыми, пыльными. Может быть, дом бросили? Я подняла глаза – из трубы шел дым. Значит, кто-то здесь живет и топит печку.

…Как же здорово было прибежать зимой с улицы домой, сбросить валенки и шубейки в замерзших снежных катышах и прижаться к печке – руками, щеками, сразу всем своим маленьким телом! Мама ругается, что мы с братом уделали все пимы и штаны, что они не успеют до утра просохнуть, и завтра в школу будет идти не в чем. А папа, улыбаясь, достает специальный неострый нож, обчищает от ледышек наши валенки и ставит их сушить в самое теплое место на печке. А печка гудит, ворчит, разговаривает! А к ночи на улице поднимается метель! Но нам с братом не страшно, и мы, наевшись пирогов с чаем, блаженно засыпаем под завывание пурги: у нас крепкий надежный дом. Нам живется весело, спокойно, хорошо. У нас есть папа и мама, а у ребят, про которых рассказывали в радиопередаче «Пионерская зорька», нет родителей и нет дома: они детдомовские…

Наш дом нас любил, но не баловал. Едва мы подросли, родители приучили нас возить из колонки воду, носить дрова, уголь, топить печку, кормить скотину. Нас научили красить пол, разводить известку и белить стены и потолок, делать мелкий ремонт. Дом не терпел нелюбви. А за заботу благодарил – теплом, уютом, покоем…

Наш дом давал приют не только нам. Иногда по субботам сосед дядя Миша напивался и гонял, как тогда говорили, свою семью – жену тетю Надю и четверых детей: Гальку, Любку, Таньку и Сашку. Вообще-то дядя Миша был замечательным человеком – добрым и совестливым, его любили соседи и ценило начальство в токарном цеху, где он работал. Но вот пить ему было совершенно нельзя – он становился дурным и буйным. Его жена и дети прибегали к нам через огород: мы с Галькой заранее соорудили лаз в заборе, оставив самую широкую плаху на одном гвозде. Спали у нас на полу. Мы, ребятишки, тогда еще не понимали масштабов трагедии, поэтому допоздна хихикали и переговаривались. Моя мама ставила тете Наде раскладушку на кухне, но женщины не спали: тетя Надя плакала, а мама ее то ругала, то утешала. Утром приходил протрезвевший и виноватый дядя Миша, просил у всех прощения и уводил домой свое шумное семейство…

Наш дом любил людей. Ехали какие-то бесконечные тетки и дядья из деревень на лошадях, запряженных телегами, а зимой санями. Часто у нас бывали друзья родителей, приезжавшие с детьми издалека – просто погостить. И тогда отец топил баню, мама накрывала на стол, доставала из погреба все самое вкусное, пекла пироги и булки. Взрослые пили вино, угощались, вели долгие беседы, шутили. Они гуляли просто, но красиво. Наш дом тоже радовался: допоздна в окнах горел свет, а на завалинке сидели нарядные люди и пели под гармошку хорошие песни. На огонек приходили соседи. На этих посиделках никто никогда не ругался. В такие особенные дни нам, ребятишкам, разрешалось допоздна играть на улице, таскать со столов вкусное, ложиться спать позже обычного.

Прошло время, и мы, дети, повзрослели и поехали в город. Учиться. Но на каждый праздник, а часто и просто в выходные дни мы приезжали сюда – в свой дом, к своим родителям. Мама несколько раз порывалась выбросить наши детские узенькие кровати с панцирными сетками и наш полированный письменный стол, но мы с братом просили ее не делать этого. Дома мы отогревали свое сердце. Мы спали на своих узких кроватях и видели безмятежные добрые сны. Неприятности и беды большого города казались ничтожными. Мы набирались здесь новых сил.