Читать книгу Любовь нечаянно нагрянет - Ольга Демидова - Страница 4

Светлана Луговая, приглашённая на приём к шефу, с грустью окинула безбрежную роскошную синь вечного и глубокого небесного океана. После продолжительных надоевших дождей, принёсших с собой грязь и слякоть, установилась ясная, солнечная погода, вёдро. Молодая женщина вздохнула, возвращаясь мыслями к житейским проблемам. Очистив от налипшей грязи резиновые сапожки, вымыла их плавающей в железном корытце воде щёткой и подняла глаза на незамысловатое двухэтажное бетонное сооружение, где в ряду других учреждений размещался и отдел образования. Аскетически-монашеский вид этой архитектоники, явно не красящей местность, свидетельствовал об отсутствии даже намёка на какие-то излишества и усилий зодчего. Природа пыталась хоть как-то скрасить деяние рук человеческих – синькой отражались в окнах прямоугольной коробки голубизна неба и пушистые лебединые облака. Просвечивая зелёным глянцем узорчато-шатровых кронов, возле деревянной оградки стояли призадумавшиеся берёзки в белоснежных платьицах. Учительница поднялась на второй этаж, приоткрыла дверь в кабинет Калюжного.

– Светлана Марковна, добрый день! Проходите, садитесь! – заведующий отделом образования, светло-русый, с открытым взглядом синих глаз мужчина, приветливо и благожелательно поприветствовав её, жестом указал на стул против себя.

– Здравствуйте Василий Михайлович! Рада видеть вас в добром здравии, – губы молодой, лет под 30 женщины растянулись в усталой, вымученной улыбке, тёмные тонкие брови на овальном бледном лице взметнулись подобно крыльям птицы. Ей было приятно бывать в кабинете шефа, мягкосердечного, мудрого, всегда готового добрым, окрыляющим словом отогреть сердца подчинённых. Присев, она сняла слегка затемнённые дымчатые очки, смахнула платочком влагу со слезящихся и припухших глаз, протёрла стёкла и снова водрузила на нос.

– Как дела? – улыбаясь, спросил шеф. Он уселся напротив, за столом, и, не дожидаясь от пасмурной, опечаленной чем-то Луговой ответа, вдруг тоже нахмурился: – Ваш директор всё пьёт?

– А вы откуда знаете? – пухлые губки женщины сложились в округлую форму, впалые, бледные щёки слегка порозовели под напором явной симпатии, исходившей от Калюжного, искреннего, доброжелательного его тона.

– Ну, скажем, находятся осведомители, – уклончиво заметил тот и, протянув руку, коснулся её ладони, лежащей на столе. – У меня к вам предложение, Светлана Марковна!

– Какое? – потупившись от мягкого, ласкового прикосновения ещё не старого мужчины, тихо и кротко спросила она.

– Надо вам возглавить школу! – произнёс Василий Михайлович, глядя в глаза собеседнице, чтобы подчеркнуть значение слов своих. Заметив протестующий жест Луговой, торопливо добавил: – Больше некому!

– А если завуча Моркину назначить? – предложила та, подняв на него выпуклые серые глаза, которые, сняв очки, снова промокнула от набегающей влаги. – Она любит власть, буквально наслаждается, пользуясь ею.

– Вот именно – власть любит, а не работу и людей. Корыстна и надменна! Сама знаешь, каково терпеть несносный её характер! Пусть завучем пока трудится! – отметая возражения, твёрдо сказал Калюжный.

В этом, пожалуй, Светлана согласится с ним. Как она могла предложить кандидатуру Евгении Львовны в качестве директора, не подумав о последствиях? Стань та директором, никому не будет продыху от её деспотизма, и, в первую очередь, самой Светлане! Она хорошо знала всю подноготную завуча, так как училась с ней в одном классе, сидела за одной партой; правда, дружбу их вряд ли можно было назвать искренней. Верховодила в их дуэте Моркина, и, учитывая покладистость Светы, её готовность помогать людям, Женя же и извлекала выгоду из их приятельских отношений. Гордая, заносчивая, она загружала Светлану своими проблемами. Пока та бегала, хлопоча по поводу её дел, или советовала, как поступить, все было хорошо, но стоило ей заикнуться о своих затруднениях, Моркина равнодушно перебивала и уводила разговор в сторону.

Когда девушки после окончания школы поступили в институт, всё осталось без изменения. Однажды Евгения навязала Светлане очередное поручение – попросить студенток иняза, проживающих с Луговой в комнате общежития, перевести для неё довольно большой текст с немецкого на русский. Однако «немки» явно не горели желанием загружать себя, тратить свободное время на кого-то – лучше лишний раз на танцы сбегать! И лишь после намёка о вознаграждении они согласились это сделать. Когда Светлана сказала Моркиной, что неплохо бы в благодарность купить девчатам коробку конфет с шампанским, та, бросив на неё подозрительный, искоса взгляд, фыркнула и возмутилась: «Ещё чего? Обойдутся!» Уж не думает ли она, что Света требует плату за свои хлопоты? Несмотря на скромные финансовые возможности, расплачиваться за оказанную услугу ей, обескураженной, пришлось самой. В очередной раз убедившись, что подруга детства использует, да ещё и подставляет её, и окончательно разочаровавшись в ней, Луговая дала себе слово держаться от неё подальше. Но судьба распорядилась так, что после института они попали в одну школу – чего боишься, то и случается чаще всего.

Евгения Львовна вскоре выбилась в завучи. Добиваясь превосходства и услужливости Луговой, при каждом удобном случае подчёркивала, что она выше по должности, особенно когда дело касалось приобретения дефицитной модной одежды через Светланиного мужа-дальнобойщика, ездившего по городам страны. Если вещь не нравилась завучу, норовила отказаться от неё. Подчинённой стоило немалых трудов перепродать или самой носить то, что не пришлось по вкусу Моркиной. Благодарности Евгения Львовна не помнила, готовая в любой момент унизить и уязвить Луговую в присутствии коллег – цеплялась и придиралась по мелочам. После посещения урока литературы заявила во всеуслышание, что Светлана Марковна привязана к конспекту. В другой раз, как сейчас помнит она, был урок по теме: «Лирика Пушкина». Светлана анализировала стихотворение «Бесы», и сама была в восторге от своего удачного дебюта. Просмотрев её записи, завуч пробурчала, что в конспекте одно, а на уроке – другое, нестыковка. У Моркиной за импровизацию было принято ругать – творчество она не поощряла. Не нравилась Евгении Львовне и манера Луговой диктовать по русскому языку. Ты, мол, диктуешь так, что ученики везде поставят нужные знаки препинания. Вот горе-то!

Занимая в школе второй после директора пост, Моркина была убеждёна, что все ей чем-то обязаны – пусть заискивают, ощущая себя должниками; упрекала, мол, столько часов отдала при распределении, и как мало цените добро! Затаив злобу на неугодившего учителя, могла ограничить его минимумом часов.

– Ну, возьмётесь за руководство школой? – прервал её размышления Василий Михайлович, с выжидательным добродушием посматривая на неё маленькими лучистыми глазками. Взгляд его был направлен не прямо в глаза Луговой, а ниже лица – на тело до уровня груди, что говорило не только о деловой, но и несколько большей заинтересованности в общении, что очень смущало Светлану.

Ему, действительно, нравилась эта привлекательная, с пухлыми губами, доверчивая учительница со звучным именем, выгодно отличавшаяся среди коллег высоким профессионализмом. Проверки показывают, в процессе урока учитель проявляет себя как творческую и эрудированную личность, любящую и знающую свой предмет и умеющую его преподнести просто, интересно и доступно. Луговой стараются спихнуть классы, где много слабоуспевающих учеников. Она воспринимает это как должное – кому-то надо слабых подтягивать! Она ведёт общую тетрадь с ошибками и пробелами учащихся и упорно работает над их устранением. Не потому ли её воспитанники при проведении ЕГЭ ежегодно демонстрируют в большинстве своём хорошие и отличные знания? Кажется, у неё проблемы в семье. Ничего, примет школу, прибавится забот, отвлечётся, забудет о неприятностях.

– Василий Михайлович, а почему вы меня решили поставить директором? – спросила Луговая, устремив на заведующего грустные глаза.

– Вы – замечательный специалист, отзывчивы, трудолюбивы, уважительны к людям! – с готовностью заметил тот. – Если возглавите школу, то и обстановка, я надеюсь, изменится к лучшему.

– Спасибо за добрые слова! – Светлана была растрогана отзывом и предложением шефа, принять которое, однако, растерянная и озабоченная своим здоровьем, не могла. Да и согласись она стать руководителем, это неминуемо приведёт к неудовольствию завистливой Моркиной и к новым стычкам с ней. – Этого же недостаточно, чтобы быть хорошим директором, Василий Михайлович! У меня серьёзные проблемы со зрением и щитовидкой – не хватит сил тянуть такую лямку.

– Да? – Калюжный, приглядевшись, мысленно обругал себя за то, что не придал значения её бледному, болезненному виду и слезящимся, вылезающим из орбит глазам с тяжёлыми припухшими веками под дымчатыми стёклами очков. «Базедова болезнь, – подумал он с сочувствием. – Бедняжка, несладко ей приходится!» Расспрашивать о подробностях заболевания он счёл бестактным и молча барабанил пальцами о полированный стол.

Проблемы со здоровьем у Светланы начались с тех пор, как умерла мать, и из дома ушёл муж, – стрессы провоцируют болезни тела. Жили они с супругом и двумя ребятишками материально не хуже, а даже лучше многих других семей в селе. Супруг, в отличие от многих мужиков в селе, не злоупотреблял выпивкой, так как часто ездил в командировки, возя грузы по заказу фирмы. Их союз с Олегом считали удачным, пару – счастливой. Долгое время и сама женщина считала так. Но однажды, приехав домой, он объявил, что увлёкся другой женщиной и уходит к ней, что подобно грому среди ясного неба, оглушило жену. Она гордо вскинула голову и без лишних слов, скандалов отпустила спутника жизни. Разбитый сосуд не склеить! Но что стоил ей этот удар в спину, знала лишь сама Света. С тех пор у неё, униженной и до глубины души уязвлённой поведением благоверного, в долгие бессонные ночи не просыхала от слез подушка. Ощущение исковерканной судьбы, жертвы, горе, ожесточение, неуверенность, жалость к себе и страх за будущее детей – все негативные чувства и мысли, преследующие нас при неудачах и несчастьях, поселились в молодой женщине и изводили её, как червь, подтачивая и подрывая здоровье. Приходилось ложиться в стационар, чтобы снять обострение болезни и осложнения на глазах, полученные при этом, – перенести несколько операций от глаукомы и глаукомы Завучу Моркиной надоело заменять её уроки, и она прямым текстом заявила, что Луговой надо уходить в академический отпуск, пока не восстановится здоровье. Учительница рада бы сделать это, но на что ей содержать детей? Помощи от мужа она из-за оскорблённого самолюбия и гордости не хотела принимать и отправляла обратно даже редкие денежные переводы его. Однажды ночью послышался стук в дверь – это Олег пришёл поговорить с ней.

– Уходи, у меня нет мужа! – решительно, даже с долей злобы, удивившей её саму, проговорила женщина, но тот продолжал стучать. «Ей-богу, разбудит детей, соскучившихся по отцу, – тогда его ещё труднее будет выдворить!», – мелькнуло у неё.

– Подожди, не стучи, так и быть, открою, – Светлана отодвинула засов и провела супруга в зал.

Вспыхнувший свет заиграл бликами на линолеуме. Из приоткрытой форточки тянуло острым, свежим запахом расцветшей черёмухи, которая белела в синей мгле под окном густой пушистой пеной. Запоздало, лениво тявкнула соседская собака на цепи, видимо, разбуженная стуком Олега. Он хозяйским взглядом оглядел диван, высокие кресла, где отлеживался после командировок, просматривая газеты и телепередачи и наслаждаясь томным, сладким ощущением хорошо выспавшегося, отдохнувшего тела. Света не трогала его, заботясь об отдыхе супруга, не велела беспокоить и детям. Он сам так поставил это, и жена, мягкая, податливая, вынуждена была согласиться с ним. «Хорошее было время!» – с грустью подумал мужчина, пожалев, что бездумно потерял.

– Говори, – поторопила бледная и осунувшаяся Светлана, вся дрожа от ночной прохлады. Отметив про себя, что жена слишком заметно и резко спала с тела, Олег хотел было поинтересоваться её самочувствием, но то, что сесть ему не предложено, показалось более важным и существенным, отвлекло внимание. Это был плохой знак, и он слегка испугался, потому что жизнь с тех пор, как ушёл из дома, складывалась для него далеко не безоблачно. Девица, с которой сошёлся, была капризна, ревнива, требовательна, и он, привыкший к иному обращению, потерял покой и сон, думая о том, как ловчее снова вернуться в семью.

– Я получил повестку в суд, – Олег часто покашливал, что свидетельствовало о неуверенности и беспокойстве, но контролируя свои чувства, пытался изобразить былое вожделение. Полагаясь на гипнотическое действие карих глазенап, по заведённой привычке дерзко, с лукавинкой посмотрел в её серые слезящиеся очи. Раньше она при подобном заигрывании смущённо отводила глаза и краснела, как маков цвет. Сейчас же мужчина будто на стену, жёсткую и твёрдую, натолкнулся; он вынужден был перевести взгляд сначала на тонкие брови, болезненно изогнувшиеся от неприязни к нему, затем, словно оглаживая, поочерёдно задержался на высокой груди, стройной фигуре в приталенном ситцевом халатике и светло-русых волосах, прядями ниспадающих на плечи женщины. Муж находил её красивой. Немного крупноватые черты лица не портили очарования, особую выразительность придавали в моменты радости улыбчивые пухлые губы и живые серые глаза. Ах, если бы не базедова болезнь! Про себя Олег вдруг восхитился не только внешними данными жены, но и внутренней сущностью её натуры, в основе которой были жертвенность и забота о близких. Увлечённый волнующей новизной отношений с любовницами, в разлуке с супругой удовлетворяющих потребности его здорового мужского тела, он давно не замечал этого.

Света, почувствовав, что тот рассматривает её раздевающим, сладострастным взглядом, преследуя какую-то цель, растерянно отвела глаза. Сколько раз она представляла встречу с ним, когда выскажет злые, словно кипятком обжигающие слова; однако сейчас была бы рада совсем уклониться от разговора, потому что, приняв решение, считала – назад пути нет! Как же долго он охотно и умело манипулировал женой, используя её положительные качества, разрушая доверие к себе! Олег почувствовал, что супруга, раскусив его и глубоко разочаровавшись, поставила крест на их отношениях, но решил не отступать, выбрав, по его мнению, самый эффективный путь – борьбу за её сердце.

– Прости, Света! Пожалуйста, прости! – он, крупный, уверенный в себе мужчина, вдруг картинно рухнул перед ней на колени, протянул руки и, каясь, произнес ласково, страстно, покорно: – Это было минутное ослепление, как наваждение. Я по-прежнему люблю тебя! Жить без тебя и детей не могу!

Обескураженное лицо Светланы вытянулось, губы задрожали, сердцебиение участилось, глаза наполнились слезами, скатывающимися по лицу, а стройное, красивое тело трепетало и вздрагивало. Однако это не было волнением чувств, которые она раньше испытывала к нему, вернее, не была подобная реакция вызвана любовью и страстью, как по ошибке вдруг счёл он, а ответом на пережитые мучительные страдания, которые он причинил ей своим предательством, и более всего признаками душившего её заболевания. В выпуклых серых глазах серебристой искрой отразились работа ума, мысли. Что делать? Может, принять его? Без мужика в деревне тяжело. Но тут же спохватилась – а с ним разве легче? С какой готовностью, ссылаясь на усталость, он перекладывал даже мужские дела на неё, слабую, хрупкую женщину! Да и отгорел костёр её любви к этому подлому изменнику! Залила она его горькими, солёными слезами – не возродить из пепла! Детям, конечно, нужен отец, особенно младшему Арсению. Малыш часто спрашивает: где папа, когда он приедет? Простить, предположим, можно. Это будет по-христиански. Но, сойдись она с мужем снова, как будет жить бок о бок с ним с надорванным сердцем, терпеть рядом чужого по духу человека, мучиться сознанием, что когда-то он предпочел ей другую женщину? Разве от этого детям будет лучше? Неужели они скажут матери спасибо, что росли в невыносимо-тягостной обстановке, полного холодной ненависти дома?

– Любимых не бросают, подвергая их прилюдному унижению! – сурово сдвинув тонкие гордые брови, с накопившимся ожесточением и высокой тональностью в голосе почти выкрикнула она. Ядовитая обида, чувство злого непрощения и ненависти снова вернулись к ней. Лицо запунцовело, крылья носа затрепетали: – Я не верю тебе!

– Пойми, по иронии судьбы с каждым это может случиться, – поникнув головой, тихо проговорил он, надеясь убитым видом снять с себя часть вины, обезоружить и сбить её с толку. – Никто не виноват, просто у меня наступил критический возраст! Ну, ты же понимаешь, о чём я… – смущённо пробормотал он.

– Что? – брови обескрыленной Светланы приподнялись, лицо вытянулось, она взглянула озадаченно и потерянно. Оказывается аморальному поведению, вседозволенности, измене тоже можно найти оправдание! Да как он смеет играть на её чувствах?! Не удержавшись, она засмеялась зло и насмешливо. – Всё-всё, не надо больше слов! Ты сделал свой выбор, будь уж доволен им! Об одном прошу – увези из дома всё, что хочешь: забери машину, мебель, корову, бычка, кур, а мне с детьми оставь квартиру, крышу над головой. И я не буду требовать от тебя алиментов.

– Ты должна простить меня, хотя бы ради сына и дочери! – ошеломлённый её категоричностью, настаивал он, всё ещё стоя на коленях и втайне надеясь, что до развода и раздела имущества дело не дойдёт.

– Я ничего тебе не должна! – нахмурившись, устало произнесла женщина. – Ты предал нас! Прощай! – И она с печальной беспросветностью показала ему на дверь. А сегодня, с утра, состоялся суд, который поставил точку над их несостоявшимися семейными отношениями.

Она очнулась от устремлённых на неё лучистых, добрых глаз шефа и вдруг легко, свободно улыбнулась – всё, что ни делается, – к лучшему! Наконец-то обескровленная душа её почувствовала себя раскованной, вольной птицей!

– И всё же жаль, что вы не дали согласие возглавить школу, – разочарованно протянул тот. – Я, право, в затруднительном положении. Директора, простите за каламбур, на дороге не валяются.

Луговая предложила кандидатуры Николая Попова и Ивана Колесникова, подчеркнув их достоинства – оба молоды, не пьют, не курят.

– Вы так считаете? А Иван Иванович порядочен? – заведующий, проигнорировав почему-то кандидатуру Попова, остановился на Колесникове, но, видимо, и тут не обошлось без добровольных осведомителей! Стань она директором – про каждый верный и неверный шаг её с таким же успехом кто-то будет докладывать начальству! Она не горит желанием стать заложницей нездоровой обстановки в коллективе! Лучше быть независимой и свободной в своих действиях, трудиться рядовой учительницей! А Калюжный на слова Светланы о том, что она ничего плохого за Иваном Ивановичем не замечала, добавил: – Надо подумать.

* * *

Вскоре и впрямь директором школы был назначен Колесников. Пётр Дворников, крепкий, коренастый его предшественник, опомнившись, предложил организовать сбор подписей против преемника. Умный, сдержанный, интеллигентный, но медлительный Николай Попов и Елизавета Кутяпова, женщина вздорная и склочная, собрав подписи учителей, подошли и к Светлане, когда она, проверяя тетради, сидела после обеда в пустом классе. Прочитав письмо-протест, которое сводилось к тому, что Колесников недостоин руководящего кресла, та, возмущённая, вскинула больные глаза на коллег.

– Извините, я не могу подписать эту кляузу! – бросив ручку с красным стержнем на стол, заявила она.

– Почему? – меланхолично спросил Попов, усевшись вместе с Кутяповой за парту. – Мы написали правду!

– Потому что я сама рекомендовала его на пост директора. А с какой целью вы написали это письмо? Чтобы снова восстановить Дворникова в должности? Вы забыли, как он неделями отсутствовал в школе, а завуч, родственная ему душа, потакая и прикрывая, ставила рабочие дни? По сути, он паразитировал на нас – мы проводили за него уроки!

– Светлана Марковна, вы просто плохо знаете Колесникова, – с сожалением протянул Попов. Углы полных расслабленных губ молодого мужчины, выражая огорчение по поводу непонимания коллеги, опустились вниз. – Он подлый, мстительный и трусливый человек! Мы ещё наплачемся с ним! Мудрые японцы предлагают беречь начальников – новые могут быть ещё хуже.

– Как не стыдно, Николай Ильич! – Светлана, вскочив с места, стала нервно ходить по кабинету. – Вы заботитесь о своём спокойствии, не думая о том, что Дворников склонностью к алкоголю калечит души детей! – серые выпуклые глаза учительницы засверкали непримиримым металлическим блеском. – Я считаю, пьющим не место в школе!

– Вы, Светлана Марковна, явно в любимцы Колесникова метите! – съязвила сухопарая Кутяпова, морща мелкий носик и раздражённо поглядывая на неё. – Думаете, он оценит вашу рекомендацию?

– Никаких шкурных интересов я не преследую! – остановившись, Светлана невесело усмехнулась. Вскинув голову, смотрела на худую, невзрачную Кутяпову с лёгким прищуром в глазах, сверху вниз и как бы отстраняясь от неё. – Вы же прекрасно знаете, я не возвожу на людей напраслины. Оболгать, оклеветать за спиной – это ваши приёмы, Елизавета Романовна, а я иду в бой с открытым забралом, и вряд ли когда-нибудь буду в любимчиках у директора, кто бы им ни был!

Кутяпова, не выдержав колкости Светланы, повздорила с ней, а потом так ни с чем и удалилась восвояси вместе с Поповым.

Несмотря на жалобу, которую, за исключением Моркиной и Луговой, подписал весь коллектив, решение о назначении Колесникова не было отменено. Но нашёлся доброжелатель, по неосторожности предложивший прочитать Ивану Ивановичу письмо подчинённых, – он затаил злобу на них.

Прошло полгода с тех пор, как Колесников занял руководящее кресло. В нём, сером, ничем особо не примечательном ранее, успело укрепиться чувство собственного превосходства. Исподволь в его речи, в разговоре с коллегами утвердились нотки высокомерия и пренебрежения, которые, правда, проскальзывали и раньше, но не столь заметно. Теперь же, возвышаясь над другими, он взял за правило относиться к учителям не как товарищам по работе, равным себе по уровню образования, развитию, эрудиции, а как к обязанным лишь беспрекословно подчиняться приказам, исходившим от него. Единоначалие было коньком Ивана Ивановича, и коллеги, привыкшие при Дворникове к относительно мягкому, демократическому обращению и свободному волеизлиянию, когда они могли не только свободно выражать своё мнение, но и не соглашаться с чем-либо, почувствовали себя как мухи в сети паука. Светлана только диву давалась столь разительным переменам в своём протеже. Однако спесивость, жёсткость и некая спрямлённость характера вперемежку с неуверенностью в себе (иначе для чего так яро самоутверждаться в коллективе?) недавно назначенного директора не была нова для тех, кто хорошо знал и потому недолюбливал его.

Однажды – это было в годы молодости Колесникова – сверстники, воспользовавшись моментом, проучили-таки его. Об этом по секрету рассказал Светлане меланхоличный Попов. Иван, засидевшись в общежитии у девушки, ночью возвращался к себе домой, когда в переулке услышал возню, пыхтенье и стоны. Приглядевшись, при бледном лунном свете он увидел клубок сцепившихся в драке ребят. Тени, отбрасываемые ими, уродливо изгибаясь, копошились на стене серого бревенчатого дома. Колесников, перетрусив, хотел обойти «мамаево побоище» стороной, но желание выделиться среди толпы заставило его подойти, чтобы урезонить возбуждённых от потасовки парней.

– Ебята, я из комсомола (Иван тогда работал в райкоме ВЛКСМ), что вы тут делаете? – обратился он к ним, картавя и не выговаривая букву «р». В детстве Колесников выправлял речь, занимаясь с логопедом. Но в моменты испуга или сильного волнения по-прежнему проявлялось неправильное произношение. Приятелям, которые откровенно презирали Ивана, к тому же агрессивным и взбудораженным дракой, на миг забывшим о его картавости, показалось обидным столь пренебрежительное обращение. В порыве злобного раздражения все дружно, с тумаками накинулись на него и надавали, как говорится, по шапке. Долго потом инструктор райкома комсомола ходил с синяками на лице.

Зная, что Светлана не подписала на него «клевету», Иван Иванович видел в ней свою сторонницу и уверенный, что она поддержит его, поделился, как отомстит недружественно настроенным учителям.

– Я каждого из них пижму к ногтю, пусть только посмеют потивоечить мне! – оставшись в учительской один на один с Луговой, хвалился новоявленный директор, выявляя тем самым не только картавость, но и стиль работы с людьми.

– Может, стоит найти с коллегами компромисс, а не преследовать их за наличие своего мнения? – в удивлении взметнув вверх брови, не согласилась та с ним.

– А зачем? Думаете, у меня не хватит смелости поставить всех зарвавшихся на место? – ухмыльнувшись, жестко и непримиримо произнёс её оппонент, на этот раз избежав картавого произношения. – Первым свалю кабана Дворникова, чтобы неповадно было появляться в школе в пьяном виде.

– А его положили в больницу на операцию, чтобы удалить полипы, образовавшиеся в носу, – вздохнув, сообщила шефу Светлана.

– А, вырвать ноздри! Жаль кольцо некуда будет закрепить, чтобы на цепь посадить! – расхохотался он, довольный своей грубой шуткой и тем, что снова свободно, без напряга удалось произнести звук р. Лицо Светланы перекосило от его злого фиглярства, а тот, не обращая внимания на это, продолжал с сосредоточенным презрением: – Пока надо взяться за тех, кто заступался за Дворникова, пытаясь сохранить его власть и спокойно жить за широкой спиной бездельника. Всё запущено: документация не заполнялась, уроки не посещались им. Всем наплевать на свои обязанности! Пока руководитель пьёт, никого не контролирует, можно позволить себе опоздать на урок, проигнорировать мероприятие. Каждый хочет, меньше делать, но больше получать!

– Не все же так поступают! – огорчённо махнув рукой, возразила Светлана, всё больше убеждаясь, что коллеги правы, отрицательно характеризуя его. Как же плохо она разбирается в людях, если рекомендовала в руководители человека, обуреваемого страстью свести счёты с неугодными! – Да и недостойный это приём – месть! – Луговая не предполагала, что директор необычайно тонко, как зверь, чувствует её разочарование; замечания подчинённых считает неуместными и нежелательными, а значит, и сама она, не подозревая того, с этого момента пополняет ряды не внушающих доверия лиц.

Вскоре Дворникова уволили. Произошло это неожиданно, в мгновение ока. Выйдя с больничного на работу нетрезвым, Пётр Данилович не ограничился этим, послал ученика с запиской за бутылкой в магазин. Колесников заметил из окна кабинета, как на улицу во время урока выбежал подросток, и встретил его на крыльце, возвращавшегося с целлофановым пакетом в руках.

– Ты, обрубок, откуда у тебя водка и сигареты? – заведя к себе в кабинет и вывалив содержимое пакета на стол, с ходу грубо начал пытать его директор.

– Пётр Данилович велел мне купить, – испугавшись, признался тот.

– Я его, поганца, уволю! – гневно воскликнул Иван Иванович и добавил грозно, обращаясь к школяру: – А ты марш на урок!

Сторонники Дворникова не успели и глазом моргнуть, а их коллеги уже нет в коллективе, после чего они затаились и вели себя тише воды и ниже травы, но только не Светлана, у которой, казалось, вообще не было чувства самосохранения.

Однажды в учительской раздался звонок телефона – Луговая подняла трубку.

– Светлана Марковна, зайдите ко мне! – голос Колесникова не предвещал ничего хорошего – она подметила это краешком сознания. Не успев придать этому значения, улыбаясь, вошла в директорскую, где напротив Ивана Ивановича сидела специалист отдела образования, полная женщина с гордым, заносчивым лицом. Это была мать Вити Топорова, нерадивого и медлительного увальня из 10 класса.

– Садитесь, – сухо проговорил шеф и с ходу заявил подчинённой: – Лидия Вадимовна считает, что вы необъективно поставили по вашим предметам отметки её сыну.

– Почему меня должны устраивать ваши тройки, когда Елизавета Романовна оценивала его знания выше?! – кичливо проговорила дама, когда Светлана недоумённо воззрилась на неё.

– Но «четвёрки», поставленные Кутяповой, не соответствует знаниям, имеющимся у Вити. Он ленится, не готовится к урокам, сочинения его пестрят грамматическими и прочими ошибками, отличаются незнанием текста. Откровенно говоря, даже эта оценка натянута, не заслужена, так что претензии ваши необоснованны, – литератор развела руками.

– Что вы себе позволяете? – вспылила начальница, задетая нелестной характеристикой сына. – По-вашему, Елизавета Романовна необъективна?

– Выходит так! Кому, как не мне, учителю, знать, кому какую оценку ставить? – сердце её от крика «мадам» Топоровой застучало неровно, с перебоями. В выпуклые глаза с тяжёлыми опухшими веками словно кто-то бросил горсть колючего песка – они заслезились.

– Вы сейчас пойдете и исправите тройки на более высокие отметки, – вмешавшись в их перепалку, распорядился директор тоном, не терпящим возражений. Даже картавости в его словах не было заметно.

– И не подумаю! – закусила удила Светлана – сердце зачастило сильнее. – Кутяпова нанесла вред подростку, поставив «четвёрки» в угоду его матери. Он и решил, что можно без усилий с его стороны продолжать получать хорошие оценки.

– Но Витеньке поступать в институт в следующем году! – воскликнула Топорова, глядя на упрямую учителку в упор одновременно сердитыми и растерянными глазами. – Разве он с тройкой попадёт туда?

– Время ещё есть, – Луговая поднесла руку к груди, словно пытаясь унять участившееся сердцебиение. – Я готова позаниматься с ним дополнительно, но и самому ему придётся налечь на учёбу: глядишь, выправим ситуацию. Будет лениться – останется на бобах!

– Этого я так не оставлю – вы вылетите из школы! – возмущённо взвизгнула надменная особа, чья гордость была задета. Чувствуя себя несчастной и уязвлённой, она впала в ярость, теряя способность здраво мыслить и соображать.

Светлана вздрогнула, поёжилась от крика высокомерной чиновницы. Считая виноватой учительницу, та не простит, будет мстить ей. Душевное равновесие Луговой было нарушено – «песок» мелкими иглами продолжал вонзаться в белки, от рези в глазах сверкали слезы, сердце, словно от нанесённого в грудь удара сапогом, щемило.

– Воля ваша! – она старалась не выдать волнения и беспомощности, но голос, помимо воли, дрогнул, зазвенел; иглы в глазах выдавили прозрачные шарики слёзинок, которые сползли по впалым щёкам – она смахнула их платочком. Вот так всегда: в самый ответственный момент, когда нужно сохранить самообладание, достоинство, не терять лица, болезнь, недоброй рукой стиснув сердце и выжав слёзы, низводит её ниже плинтуса. И всё же, чувствуя свою правоту, она не сдавалась: – Увы, исправить тройки без дополнительных занятий и усилий самого Вити не смогу – совесть не позволяет, стыдно перед учениками лицемерить и лгать!

– Хватит! – чувствуя уязвимость больной учительницы, стукнул вдруг кулаком по столу Колесников. – Я вам приказываю!

– Я такие приказы не собираюсь исполнять! – в сердцах воскликнула Светлана; голос её, задрожав, сорвался. Бледная, она соскочила со стула, бросилась к двери. Солёные злые слёзы отчаяния, хлынув, полились градом. Так с мокрыми глазами женщина и появилась в учительской, где сидели меланхоличный рослый Попов и Тамара Жеребова, смуглая, черноволосая особа.

– Что с вами, Светлана? – Николай Ильич вскинул на неё удивлённые круглые глаза. Луговая, всхлипывая, поведала о сути дела. Тот, вздохнув, обречённо махнул рукой: – Не я ли говорил, что наплачемся с ним?!

– Ты же хотела, чтобы он стал директором, – нечего на зеркало пенять, коли рожа крива! – с ехидным укором добавила Жеребова.

С тех пор относительно спокойная жизнь в школе для Луговой закончилась – начались сплошные неприятности.

* * *

Урок подходил к концу, когда Иван Иванович постучался в дверь седьмого класса. Приоткрыв её, он, приятно удивленный, замер на мгновение с приоткрытым ртом и взметнувшими вверх кустистыми бровями. У Светланы Марковны был классный час: парты сдвинуты назад, а на освобождённом пространстве перед ним предстала фольклорная группа, которая пела, пританцовывая и изображая народное гуляние. Семиклассники одеты в русские народные костюмы: девочки – в нарядные сарафаны, а мальчики – в вышитые рубахи, подпоясанные кушаками, на ногах у тех и других – лапти. Явно эти костюмы Луговая, готовясь к очередному школьному мероприятию, выпросила у работников местного клуба. Выстроившись парами, ребята с важными, а потому немного смешными, комическими выражениями на лицах вели под руки девчонок, и вместе они притоптывали в такт исполняемой хором песни: «Эх, лапти мои, лапти липовые, вы не бойтесь, ходите, тятька новые сплятёт».

Заметив директора, ученики замолчали, застыв на полуслове.

– Ну, что же вы, продолжайте, – войдя в класс и снисходительно улыбаясь, предложил тот. Но ученики, застеснявшись, сбились в кучу и молча стояли, опустив руки и потупив глаза. Светлана, видя, что те чувствуют себя скованно при Колесникове, который имел обыкновение высмеивать детей, не стала настаивать на продолжении репетиции.

– Вы что-то хотели сообщить нам, Иван Иванович, – спросила она настороженно – брови и верхние веки учительницы приподнялись, а нижние, как и всё лицо в целом, напряжены.

– Да, Светлана Марковна, сейчас звонил спонсор, говорит, что на воскресенье выделят вам автобус для поездки в Самару.

– Ура! – не удержался от восторга черноглазый, смуглый Валиков.

– Когда это вы успели связаться со спонсором, и почему ничего не сказали мне о поездке? – недовольно взглянув на семиклассника, строго спросил директор Луговую. Её инициативу он принял за своеволие, и это не понравилось ему.

– Я думала, вы в курсе, – удивилась Светлана, – недавно сдавала вам планы на утверждение – в числе моих мероприятий и эта поездка.

– Всё ясно с вами. Езжайте! – холодно и неприветливо проговорил тот и, повернувшись, прямой, как сухая, негнущаяся доска, вышел из класса. А что оставалось ещё ему делать? Не признаваться же, что он не вникает в планы! Перелистав, ставил подпись под ними, и на этом заканчивалось его знакомство с «творчеством подчинённых». Если уж быть до конца справедливым, то многое в этой Светлане, большой выдумщице, заслуживает похвалы, но уж больно она независима, дерзка и занозиста с ним, директором! Взять, к примеру, вечера отдыха, организуемые ею. Их литератор увязывает с творчеством поэтов и писателей. Что стоят одни популярные и нашумевшие среди старшеклассников костюмированные балы и танцы пушкинских героев Татьяны Лариной и Евгения Онегина! Или вечера посвящённые Владимиру Далю, где бойко, живо и весело звучат скороговорки, пословицы, разгадываются кроссворды со словами на старославянском языке, встречающиеся в словаре Даля и многое другое. Всё это, конечно, не проходит бесследно, повышает интерес учащихся к предметам, которые ведёт Светлана Марковна в 5-10-х классах. Да, не отнять у Луговой, что она даёт качественные знания! Однажды он, будучи уже директором, напросился к ней на урок закрепления темы, проводимый в состязательно-игровой форме. Ребята на перемене сдвинули в середину класса столы, и Светлана Марковна, рассадив отдельно группами слабоуспевающих и «сильных» детей, раздала карточки. Ответы на задания помогали проверять хорошо успевающие ученики. Кто оперативно справлялся со своими вопросами, пересаживался за другой стол, где давалось более сложное задание, что придавало «слабым» ученикам уверенность, веру в себя, в своих силах и возможностях, повышало их самоуважение, подтягивало до уровня остальных. И такая гордость была написана при этом на лицах ребят, демонстрирующих более высокий уровень знаний и переходящих к другому столу! И так 5 заданий и 5 столов с проблемными учащимися, заслуженно получивших в конце урока по закреплению пройденного материала хорошие оценки! Отличники и хорошисты работали по пройденному разделу учебника с усложнёнными заданиями. Эту методику Светлана Марковна нашла в одном из методических журналов.

Но прежде чем провести подобный урок закрепления темы, Луговая много работала с трудными подростками, чьи знания были запущены, когда те учились у её предшественников, индивидуально как на уроке, так и во внеурочное время, приглашая их на дополнительные и факультативные занятия. Ей ежегодно спихивают самые слабые классы на педсоветах, а она хоть бы хны! Колесников хмыкнул – сам он, в отличие от Луговой, ценит своё личное время и не разбазаривает его на этих паршивцев, лодырей и бездельников!

В назначенный день ребята приехали в Самару и остановились у набережной Волги. Спускаясь к реке по каменистым ступеням, вдоль которых сбегали вниз ёлочки, волнообразно подстриженные кустарники и вытянувшиеся в струнку куполообразные берёзки, девочки не могли отвести взгляд от изумрудных газонов и клумб с огромной пчелой с раскрытыми крыльями из ярко-пёстрых цветов. А мальчишки застыли, потрясённые огромным сооружением из белого мрамора.

– Ой! Вот это корабль, какой великанище! – ликуя, проговорил Серёжа Валиков, запрокинув курчавую голову и заслонив смуглой рукой от слепящего солнца фиолетово-чёрные сливовые глаза.

– О да! – поддержал его белобрысый Миша Данилов, не меньше приятеля изумлённый великолепием и размерами каменного макета. – Серый, не хотел бы ты поплавать на таком кораблике?

– Это ладья, – поправила учеников Луговая. – Такое впечатление, что этот мраморный исполин вот-вот соскользнёт с каменной набережной и, словно лебедь, царственно и грациозно поплывёт по сверкающей зеркальной глади к морю-океану.

Окружив учительницу, дети на миг воочию представили ожившую в воображении картину; они зачарованно глядели на ладью, на носу которой возвышалась лебединая голова с гордо выгнутой шеей.

– Светлана Марковна, а давайте заберёмся в эту ладью! – предложил Серёжа.

– Почему нет? Давайте! – весело проговорила та.

По широкому каменному трапу дети взобрались на палубу, где перед их восхищённым взором открылась во всём своём великолепии могущественная Волга-матушка, широко и величаво несшая искрящие, раздольные воды в далёкое Каспийское море. Семиклассники разбрелись по палубе, разглядывая нос, корму, зеленевший противоположный берег, с видневшейся турбазой на нём. Им так понравилось на ладье, что Луговая еле увела оттуда, пообещав покатать на теплоходе.

И вот на руках учительницы билеты, ребята взбираются по трапу теперь уже настоящего судна. Не успела Светлана оглянуться, как неугомонные мальчишки проворно пронеслись мимо прикрытого тентом предназначенного для пассажиров места, заставленного сиденьями, начали лазить и обследовать палубу, заглядывать в трюмы, чем вызвали неудовольствие команды. Серёжа Валиков хотел подобраться к мачте, но его вспугнул морячок в полосатой тельняшке и бескозырке, лихо сдвинутой набок. Тогда он подбежал к свесившимся через борт приятелям, смотревшим, как внизу под плывущим теплоходом бурлит, образуя волны, вода, и, расстегнув короткие штанишки, весело прокричал: «Нет лучше красоты, чем слить с высоты!».

Классная дама собирала резвых воспитанников, когда прозрачная струйка, сияя и переливаясь на солнце, коснулась речной глади, мелко зарябив её. Она прыснула в кулак и отвернулась, сделав вид, что не заметила шалости проказника.

– Ребята, – обнимая за плечи сорванцов, обратилась к ним Светлана. – А вы знаете, что наш район когда-то входил в Самарскую губернию?

– Нет! – раздались звонкие голоса. – Расскажете об этом?

– Конечно! Идём, сядем, чтобы и девчонки послушали об этом!

Когда все расселись, Луговая, обхватив плечи черноглазого непоседы Валикова и смирного белоголового Данилова, начала рассказ.

– Это было в давние времена, когда не было ещё города Самары. Также величаво и раздольно несла свои воды красавица Волга, которую античные авторы называли Ра, а в средние века нарекли Итилем. Древнейшими обитателями этих просторов были булгары, которые, по свидетельству восточных историков, имели города, занимались торговлей. В 13 веке монголо-татары разрушили и опустошили их, а жителей увели в рабство. Остатки становищ Монголо-Татарской Орды до сих пор встречаются в окрестностях Бузулука и Бугуруслана в виде их мечетей.

– А у нас районе есть следы монголо-татар? – Валиков вопросительно воззрился на учительницу большими тёмно-фиолетовыми, словно спелые сливы, глазами.

– В селе Русский Кандыз находят в земле древние орудия: копья, тесаки, клинки и топоры, которые, по мнению жителей, являются отметкой присутствия монголо-татар. Однако местные историки с недоверием относятся к этим заявлениям, предполагая, что они принадлежат башкирам, населявшим когда-то наш край. А кто из вас помнит, когда Иван Грозный (войско возглавил 22-летний царь) покорил Казанское царство – последний оплот Золотой Орды – и присоединил к России?

– В 16 веке! – радостно сообщил обладатель хорошей памяти Валиков.

– Правильно, Сережа! – похвалила Луговая. – После этого они прекратили угрожать набегами на российские окраины, в том числе и будущей Самарской губернии. А в 18 веке на эти плодородные земли начали селиться крестьяне из центральных губерний – русские, чуваши, мордва.

– Мордва – сорок два! – хлопнув по колену тихого, малорослого Данилова, дурашливо выкрикнул подвижный до вертлявости Валиков.

– Серёжа, как не стыдно пренебрежением сеять рознь и неприязнь к представителям другой нации! – напустила на себя строгость Светлана. Убрав руку с плеч подростка, она выпрямила спину, сердито сдвинула брови к переносице, где образовались две продольные морщинки. – Извинись перед другом!

– Прости, Мишка, я, не подумав, брякнул, – виновато произнёс тот.

– Да ладно уж! – махнул рукой безобидный белобрысый приятель.

– Так-то оно лучше! – засмеялась Луговая, снова заключая в объятия неусидчивого Сергея и доброго, стеснительного Мишу, доверчиво прижавшихся к любимой учительнице.

– Ой, Светлана Марковна, какая у вас рука старая, морщинистая! – удивился вдруг Валиков, рассматривая тёмно-фиолетовыми пуговицами глазищ лежавшую на его плече ладонь классной руководительницы.

– Я и сама уже не молодая! – смутилась та, пряча в карман жакета руку.

– Нет, сами вы моложе! – не согласился ученик, окинув взглядом симпатичное и приветливое лицо Луговой.

– Работы много, некогда за руками ухаживать! – отмахнулась та. – Слушайте дальше. На территорию будущей Самарской губернии бежали от произвола помещиков крестьяне, которых секли за неповиновение розгами, разлучали с семьями, продавая, как скот, или отдавали в рекруты, то есть на службу, длившуюся 25 лет.

– 25 лет?!

– Да, – подтвердила рассказчица. – Переселенцев ловили и возвращали помещикам. Позже, благодаря ходатайству Оренбургского губернатора Неплюева, крестьянам по Указу Сената разрешили селиться на необжитых землях, чтобы тем самым расширить и укрепить границы Российского государства. В то время в пределах нынешних Бугульминского и Бугурусланского районов обитали кочевые племена, в том числе башкир, которые носились по бескрайним степям на своих быстроногих скакунах и, нападая на жилища переселенцев, грабили и убивали их.

– А вооружены они были луками и стрелами? – спросил Валиков, глядя на учительницу загоревшимися тёмно-фиолетовыми глазами.

– Да, плюс пиками с острыми наконечниками, которыми разили, отстаивая от претензий переселенцев свои пастбища для несметных стад. Тогда-то для защиты от набегов кочевников построили крепости Оренбургская, Самарская, Бузулукская, Тоцкая, Сорочинская, Ново-Сергиевская, укреплённые валами и глубокими рвами с водой. Помните, в 1773 году во время восстания под предводительством Пугачёва пушки со стен Оренбургской крепости палили так, что повстанцы вынуждены были обойти её. Казань и немало крепостей Самарской укреплённой линии восставшие, однако же, сумели взять, жестоко расправляясь с помещиками.

– Так им и надо!

– Серёжа, нельзя злорадствовать по поводу чужого несчастья! – огорчилась Луговая, чуть опустив верхние веки. – Война, насилие приводят к гибели и невинных людей. Погиб и сын одного из лучших представителей дворянства, исследователя Оренбургского края Петра Рычкова.

– Того Рычкова, чьим именем названо село у нас районе? – спросила круглолицая Маша Перчина.

– Да, Машенька! Но вернёмся к предкам-переселенцам. С 1736 по 1745 год в нашем крае беглыми крестьянами были основаны Сок-Кармала, Русский Кандыз, Соковка, Коровино, Бугуруслан, ставший впоследствии уездным городом.

– Светлана Марковна, Сок-Кармала – это прежнее, то есть, бывшее название райцентра Северное? – снова озадачилась любознательная Перчина.

– Ты молодчина, Маша, что вникаешь во все детали! – Девочка, довольная похвалой, покраснела от удовольствия, а учительница продолжала: – Прошли столетия. Крестьяне жили в курных, топящихся по-чёрному избушках, болели из-за этого трахомой, теряли зрение и слепли. Много жизней из-за антисанитарии и невежества уносили оспа, холера, дифтерия, скарлатина, дизентерия. Свою лепту в увеличение жертв от страшных болезней вносил голод, вызываемый неурожаем, который ослаблял иммунитет людей. Больниц долгое время в Самарской губернии не было. Медицинские пункты появились лишь после отмены крепостного права при земствах и насчитывались единицами. Не везде были и школы, называемые церковно-приходскими училищами, где нерадивых секли розгами.

– Валикову точно бы перепало розог! – сердито предположила Перчина.

– С какой это стати! – раздосадованный буркнул тот, не понимая, чем мог не угодить ей. Может, тем, что вызывал у неё интерес к себе, вполне понятный в её подростковом возрасте, но это увлечение объектом своего внимания, увы, не совпадал с её представлением о дружбе между девочкой и мальчиком с образом одноклассника, красивого, доброго, но не устойчивого и даже хулиганистого.

– После революции, в 1921-1922 годах в стране, в том числе в Самарской губернии из-за засухи разразился сильный голод, – опережая ссору, продолжала Луговая. – Люди питались травами. Были даже случаи людоедства. На станции Дымская, например, 28-летняя женщина зарезала ночевавшего у неё 10-летнего мальчика, чтобы съесть его.

– Не может быть! – потрясённо воскликнули дети. «Я зря рассказала им об этом, травмирую их психику», – запоздало подумала Светлана и, чтобы отвлечь их внимание от этой трагедии, продолжала: – В школах были организованы столовые. Кроме супа, ослабленным ребятишкам раздавали шоколад и какао, вкуса которых они до сих пор не ведали. В спасении голодающих России помогали американцы, англичане, Украинский комитет помощи голодающим, Шведский Красный крест и другие организации европейских стран…

Не успела Светлана завершить повествование, как теплоход причалил к пристани, – ребята высыпали на набережную Волги.

– Не разбегаться! – захлопотала вокруг егозливых семиклассников Луговая. – Сейчас поедем на экскурсию по городу.

О его достопримечательностях: площади Славы, ослепительно белом храме с золочёными куполами, настоящем самолете на постаменте, высотных зданиях, отличающихся изяществом архитектурного стиля, Светлана, выпускница Самарского пединститута, рассказывала детям сама. Подкрепившись в ресторане «Макдоналдс» гамбургерами, юные туристы, переполненные впечатлениями, поехали домой. Над дорогой, блестящим от дождя асфальтом, на начавшем светлеть лиловом небе ярким многоцветным коромыслом на богатырских плечах земли раскинулась радуга-дуга. «Как там Арсений с Леночкой, не попали ли под дождь? Малыш упрям, его не загонишь домой», – забеспокоилась Светлана. Но в Северном дождя не было.

После того, как учеников развезли по домам, учительницу ждало неприятнейшее известие: пропал Арсений, которого она оставляла с двенадцатилетней дочерью. В обед тот вынес машинки, привозимые папой с командировок, на песочницу и раздал поиграть товарищам, но те, утаив, унесли их по домам. Это было досадно, но было не самым страшным в тот злополучный день. Наигравшись, малыш попросил сестру вынести трёхколёсный велосипед. Такой роскоши ни у кого не было во дворе – дети наперебой стали просить Арсения покататься на нём. Тот разрешил попользоваться крохотным средством передвижения даже тем, кто давно перерос его. Наконец владелец сам оседлал «коня», прокатился по детской площадке и вдруг исчез с поля зрения Лены, готовящейся к предстоящему сочинению. При виде подъехавшего автобуса, со ступенек которого выпрыгнула мать, девочка встрепенулась и, соскочив со скамейки, бросилась искать братца, выспрашивая у прохожих, не видели ли они мальчика, катающегося на велосипеде.

– Леночка, где Арсений? – обратилась мать к подошедшей дочери.

– Не знаю, только что был здесь… – растерянно пробормотала та.

Светлану словно обухом по голове ударили. Плохо соображая, она шагнула к Лене – раздалась звонкая пощечина. Та, отшатнувшись, заплакала, а мать метнулась в поисках Арсения к тропинке, ведущей к центральной улице, начинающейся за домами-коттеджами. Движение по ней было довольно интенсивным. Женщина буквально неслась по обочине, зорко высматривая, не мелькнёт ли в потоке машин белая панамка ребёнка и моля Бога сохранить сынишке жизнь. Лишь бы не попал он под колёса автомобиля или не увезли с собой чужие люди. Наконец дорога, тянувшаяся змейкой вверх, к далёкому горизонту, свернула на республиканскую трассу, а на повороте она увидела плачущего малыша. Не помня себя, Светлана подбежала к сыну, целуя заплаканные глазёнки, потом, успокаивая, несла, прижимая его к себе и таща за руль велосипед.

Лена, вся потерянная, убитая тем, что недоглядела братишку, увидев мать с Арсением на руках, облегчённо вздохнула и тут же с книгой в руках бросилась домой, заперлась у себя в комнате. На ужин девочка не вышла. Светлана корила себя, что так сурово обошлась с ней, но было уже поздно. Она уложила малыша спать, в доме всё стихло, но угрызение совести, гнетущей тоской и щемящей болью сжимающее сердце, мешало уснуть. Женщина ворочалась с боку на бок, пытаясь найти удобное положение для сна, обрести покой, но, как на грех, в памяти всплывали воспоминания с чёрными жизненными красками, что ещё больше усиливало чувство вины, душевную пустоту и ощущение безнадёжности. Светлане припомнилось, как однажды, после бесконечных хлопот во дворе и по дому, усталая и разбитая, прилегла на диван. Подошла трёхлетняя Леночка с намерением забраться на диван и приласкаться к ней. Как же жёстко она тогда обошлась с дочкой! Проклятая работа, отнимающая и выжимающая последние силы! Раздражённая тем, что муж сидит без дела возле телевизора, а ей нет ни минуту покоя, она, подтолкнув к нему малышку, проговорила сердито: «Иди к папе на колени!». Та расплакалась – мама отказала ей в любви и нежной привязанности.

Сердце Светланы ещё больше затосковало при мысли, что она невольно недодала в раннем детстве дочурке ласки. Услышав, как Лена вышла из комнаты попить воды, дождалась, когда та снова ляжет. Подойдя к постели дочери, женщина включила ночник, присела на табуретку.

– Деточка, – Светлана ласково коснулась руки девочки, та, вздрогнув, отдернула, спрятала её под одеяло. Чувствуя себя виноватой, мать погладила Лену по волосам, но та, отклонившись от ласки, сердито сказала:

– Не трогай меня! Тебе нет дела до меня – ты Арсения только любишь!

Потрясённая Луговая окаменела на табуретке от бездны отчуждения, пролегшей между ней и дочерью. Как переубедить ту, что она любима, какие слова подобрать для этого? Подчиняясь бессознательному внутреннему наитию, она покаянно проговорила:

– Прости, Леночка, что порой была безучастна, лишала тебя материнского тепла, потому что папа превратил меня в рабочую лошадку. А сам всё время сидел перед телевизором, как именинник. – Светлана всхлипнула, а потом и вовсе расплакалась из жалости к дочери и к себе. – Маме, загруженной делами, просто не хватало времени, сил, энергии ни на себя, ни на вас. Мне же тоже нужно свободное время, ибо человек всё время развивается, этот процесс безостановочный. И как учителю, всё время надо находиться в состоянии поиска, душевного беспокойства. – Девочка притихла, испуганно взирая при свете ночника на плачущую мать. А та продолжала жаловаться, запоздало оправдываясь перед ней за свою несдержанность. – Я превратилась в примитивную машину, выполняющую бесконечную физическую работу, которая изнуряла, выматывала, изнашивала и истощала меня телесно и духовно. До ласки ли тут к детям! Тебе перепадали одни шлепки да окрики.

– Это не совсем так, мама, – не согласилась дочь, которая любила справедливость во всём. – Иногда ты была весела и добра ко мне.

Это слабое утешение лишь подлило масла в огонь. Разрыдавшись, Светлана долго не могла остановиться – Лене пришлось утешать её. Соскочив с постели, дочь подала матери стакан воды, снявший тяжесть с растревоженного сердца той. Наконец, пожелав девочке спокойной ночи, Светлана ушла к себе. Но долго ещё, лёжа в постели, углубляла она, одинокая, безрадостными воспоминаниями душевные раны.

* * *

В очередной раз всплыли в сознании картины маминой болезни и смерти. Мама, мама, как я виновата перед тобой!.. Водитель рейсового автобуса после новогодних обильных возлияний «заболел» и не выехал по назначенному маршруту. Светлана с Фёдором, Леной и племянником вынуждена была заказать такси, чтобы доехать в деревню до больной матери, проживающей вместе с братом Ильёй. Здесь центральную улицу с грехом пополам ещё очищали по распоряжению местной власти от снега. Но дальше, остановив такси, с сумками и баулами пришлось пробираться по узенькой тропинке, проложенной по уреме, потом подниматься в гору. Запыхавшись, добрались до места – во дворе с лопатой в руках их встретил Илья.

– Ну, наконец, явились, не запылились! – сварливо проговорил он, увидев гостей. – Мать уже лысину мне проела, выспрашивая, не приехали ли брат с сестрой. Некому за ней присмотреть. Встала с постели и грохнулась всем телом на пол.

Сердце Светланы болезненно сжалось – ах, почему она не бросила всё и не рванула ещё до Нового года к матери!

Сметя веником снег с ног, вошли в избу. Оставив сумки у порога, прошли в горницу, уселись кто на стуле, кто на железной кровати возле круглолицей, даже в старости и в болезни красивой, но изжелта бледной Веры Ивановны, без реакции лежащей в постели. Седые волосы её, выбившиеся из-под платка, разметались по подушке. Дочь собрала волосы матери в пучок, туже завязала ей платок на голове. Но та так и не открыла запавших глаз с лучиками морщин.

– Мама, – страшась самого худшего, тихо окликнула Светлана, склонившись над ней, но та и на голос не среагировала. Открыв банку с компотом – мать любила всё сладкое, может, это заставит её очнуться? – дочь выловила абрикос и, приподняв сухонькое тело Веры Ивановны, сунула десертную ложку с мягким и сочным абрикосом ей в рот. Но та не стала жевать, а, слабо шевеля языком, выплюнула его.

Тогда, пытаясь стимулировать признаки жизни у матери, Светлана стала поглаживать и надавливать на кончики её пальцев. Вера Ивановна судорожно выдернула руку из её ладоней.

– Она умирает, – выдохнула дочь дрогнувшим голосом.

Сыновья и внуки молча, с тревогой воззрились на мать и бабушку.

– Мама, – снова тихо позвала Луговая, хотя ей в эту минуту хотелось громко, во весь голос, истошно взвыть, вернуть в мамино бренное тело бессмертную её душу, выбравшую новый путь, в вечность небытия.

– Мать вчера ещё вставала с моей помощью, выходила во двор, мол, попрощаюсь с белым светом. – Илья, кашлянув, продолжал: – Спросив про вас, перекрестилась: «Вот, Вера, твое время и пришло».

Сидеть без дела возле умирающей матери было невыносимо. Тяжело вздохнув, Светлана поднялась – надо было убраться в доме брата, вымыть полы, протереть скопившуюся на подоконниках, шкафах пыль, приготовить для всех обед. Скоро люди будут собираться попрощаться с матерью. Распорядилась, чтобы братья, Фёдор с Ильёй, наносили воды из колодца. Потом велела сходить за медсестрой, чтобы та поставила матери рекомендованные районным терапевтом уколы. Три дня прошло с тех пор, как Светлана приобрела их после визита к врачу. «Надо было их немедленно матери привезти, в её состоянии каждая минута дорога!» – упрекнула она себя. Но тут же услужливое сознание сделало попытку оправдать её. У водителя рейсового автобуса в тот день был выходной, а на таксистов не напасёшься – дерут такие деньжищи с пассажиров! Потом события закрутились с неимоверной быстротой – приехал брат Фёдор с племянником из города. Женщина закружилась с ними. Ещё этот злосчастный юбилей мужа…