Читать книгу Антракт - Ольга Емельянова - Страница 3

Отец ушел от нас, когда мне было три месяца. Фактически, не ушел, а перестал приходить, потому что совместной жизни не было. Есть моя фотография в младенчестве. На ней видно, что кто-то держит меня на руках. Но самого держащего не видно. Мама говорила, что это и есть мой отец. Есть еще одна фотография, где два молодца, явно слегка навеселе, позируют для истории, вполне довольные собой. Посередине она надорвана. Вероятно, мама боролась со своей обидой на отца. Я смотрю на него и пытаюсь найти хотя бы одну свою черточку – не нахожу. Может, только подбородок. Все остальное – мама. Теперь я понимаю, что до последнего дня мама любила только моего отца, хотя это была не последняя и не единственная любовь в ее жизни.

Еще один обман детского воображения… Очень ярко вижу картину: ко мне спиной стоят несколько мужчин, и один из них говорит, что очень хочет сына. И произносит фразу, что если родится дочь – он уйдет от жены. Говорящий – мой отец. Мама потом созналась, что именно так все и было – добрые люди сказали. У отца родилось потом еще двое детей. Теперь у него три дочери. Надеюсь, что моим сестрам не пришлось слышать таких слов. Этим летом, последним в жизни моей мамы, она предприняла последнюю попытку показать меня отцу. Она была уверена, что он этого жаждет всю жизнь, но что-то ему мешает. Не удалось…Наивная моя мамочка! Наверно, он на самом деле хороший человек, если за всю жизнь я не слышала ни одного слова упрека в его адрес. Только однажды, при оформлении моей первой зарубежной поездки, необходимо было указать координаты отца, которых мы не знали. Горькая была для меня и мамы минута, не скрою. Да и цена вопроса была велика: поездка в Париж. Слава Богу, тогда все обошлось. Спасибо тебе, папа! Говорят, что при встрече с родными срабатывает генетическая память. Интересно, сработала ли бы она у меня, и воспылала ли бы я любовью к отцу… Не знаю. История не терпит сослагательных наклонений…

Но ведь была же и еще одна страница, последняя, в этом эпизоде длиною в жизнь под названием «папа». Я никогда не относила и не отношу себя к порывистым натурам. Но этот поступок до сих пор не могу себе объяснить. Моя сестра в этом случае просто крутит пальцем у виска. Иногда ко мне приходит страстное желание – увидеть линию горизонта. Мои близкие знают это состояние и слегка замирают в ожидании моих действий. В Москве и Подмосковье это желание не осуществить, а оно на меня, что называется, накатило. А сама красивая линия горизонта где? Конечно, на моей родине – в оренбургских степях. Тем более, в начале осени, когда рассветы слегка затуманены росой, а потом вдруг появляется солнце, и воздух становится кристально звенящим от чистоты и золота редких перелесков.

На мое счастье, на работе не было цейтнота (да если бы он и был – ведь накатило же!) Один звонок приятелю, покупка билетов и презентов, и я уже в поезде: еду сутки, чтобы посмотреть на линию горизонта. У меня достаточно времени в поезде, чтобы подумать обо всем: и о том, что мой приятель Анатоль будет слегка в недоумении, как же себя вести с этой дамочкой, и как мне себя вести с ним так, чтобы не очень опустить его статус неотразимого бонвивана и победителя женщин. Возникают же такие ситуации, когда старые приятели остаются наедине: и вроде бы близость душевная есть, и все уже было, кроме интима, а его предлагать или нет – непонятно…А без интима вроде мужик не совсем себя чувствует мужиком. Короче, понимала я, что ставлю Тольку в непростую ситуацию. Правда, недолго я мучилась думами на эту тему, потому что вдруг поняла, что обманываю себя: не нужна мне никакая линия горизонта (по крайней мере, проживу без нее), не нужна мне встреча с Толяном (хотя, почему бы ни посмотреть, как живут русские олигархи), и даже без визита в свою родную Преображенку я проживу. Ключевое слово в этой моей авантюре – Колтубанка, та тьмутаракань, в которой живет мой отец и в данный момент вершит свой нефтяной бизнес мой приятель Толян. Я захотела увидеть отца впервые в жизни. Не его, так дом, в котором он живет или жил…И задать ему единственный вопрос: почему никогда он даже не попытался встретиться со мной. Отцы моих братьев и сестер, тоже не жившие с ними, хотя бы однажды сделали попытку: написали письма своим детям или как-то обозначились в их жизни. Ни одна попытка не имела продолжения. Но попытка-то была…

Думаю, Толька тоже понял цель моего визита, потому что я рассказала ему раньше про отца и просила узнать про его настоящее житье-бытье. А, может, он забыл про это. Хотя, он тоже – бастард по рождению, и у него наверняка в этом месте тоже рана: ведь чем-то мы должны быть похожи с мужиками, хотя бы ранами!

Наконец, доехала я до этой Колтубанки, встретил меня мой расфуфыренный френд, повез по русским колдобинам на своем пятиметровом лимузине, показал свою резиденцию – деревенскую избу с евроремонтом. Довольно забавное зрелище…И, как всегда бывает, когда человек немного не владеет ситуацией и не уверен в исходе, так меня загрузил действиями и событиями, что от этой хлестаковщины у меня слегка закружилась голова. «Ну ничего» – думала я, он же все равно выдохнется и сделает паузу и тогда я спрошу, наконец, то, что давно крутится в моем мозгу: "Толь, а где живет мой папа?"

Но не тут-то было…Этот энерджайзер потащил меня в ресторан. Был день Учителя – святой праздник для нас, учительских детей. А для Толяна еще и повод показать местному бомонду: смотрите, у меня есть и такая – женщина большого города. Ребят, как всегда, было гораздо меньше девушек. И все расклады, вполне себе классические, были понятны сразу. Петрович был вне конкуренции, в него действительно трудно было не влюбиться, и девушки бросали на меня странные взгляды, видя отсутствие всякой моей реакции на его ухаживания за другими дамами. На этой почве к концу мероприятия я подружилась со всеми. Один парняга, совсем простой, муж одной из учительниц, выпив со мной на брудершафт и приобняв, тихонечко спросил: «Теть Оль, вы правда прям к Петровичу приехали?» «Конечно, Серега!» – сказала я. Он уважительно пожал мне руку.

После ресторана шоу продолжилось уже дома: душ со светомузыкой, мелькание передо мной в полуобнаженном виде, пробежки из бани и обратно, листание мужских журналов, разговоры на фривольные темы. Короче, стандартные джентельменские наборы остались не востребованы, и мы разошлись по разным спальням.

Следующий день я посвятила-таки общению с линией горизонта. Для этого Анатоль отвез меня к моему брату Васе, а утром следующего дня должен был приехать за мной. Вот и задумала я, что мы, возвратившись с моей родины, заедем-таки к моему папе на огонек. Фактически об этом, расставаясь всего на сутки, мы и договорились. Но этот повеса продолжал гуляния до утра, и уже ближе к обеду, не дождавшись его звонка, набравшись смелости, я все-таки ему позвонила и услышала довольно невнятное мычание в трубке. Из него я поняла, что он не форме потому что вчера перебрал и не может сесть за руль. Мое «мы же договаривались…, мне же завтра уезжать, а вещи у тебя….» было перебито вполне трезвым и холодным тоном, что задачи надо ставить четче, а не мямлить типа «если – может быть».

Через два часа он приехал: черный демон на белом авто. Лицо – вылитый Феликс Эдмундович. Васька, ковыляя на своей больной ноге, вышел меня проводить и тихонько прошептал: «Ну их на хер, мужиков, Лёлёк! Приезжай сразу ко мне!»

И вот мы едем на белом лимузине. Уже почти темно. Нам навстречу бредут с пастбищ коровы. Сначала молчим. Потом я, вспомнив недолгую роль жены, начинаю разговор на отвлеченную тему. Петрович ловит менторский тон и начинается длинный-предлинный диалог Петровича с Петровичем. Лейтмотив этого диалога – толкование великой книги русского народа «Домострой». И фактически, вторит ему Петрович, все беды на Руси оттого, что женщины не могут внятно сформулировать свои мысли и желания. Мне приходится с этим согласиться: ведь их же двое, Петровичей-то! И ведь какие образованные! Я-то «Домострой» не читала – вот в чем моя беда и, как оказалось, вина.

Потом он снова превратился в Толяна, сверкнул своими то ли цыганскими, то ли еврейскими глазами, и произнес фразу типа того, что не надо возвращаться в прошлое. Мужчине надо быть благодарным только за то, что он подарил тебе жизнь и не приставать к нему с глупыми вопросами – он тебе больше ничем не обязан. Из этой фразы я поняла, что он все знает про моего отца, никогда мне этого не расскажет, и эта моя линия горизонта навсегда растаяла.

Когда мы доехали до дома, была уже глубокая ночь, и такого звездного неба я не видела с детства, когда в деревне не было уличного освещения, и горели (именно, горели) только звезды. Анатоль к тому времени поостыл, но все-таки задал мне контрольный вопрос, осознала ли я свою ошибку. Услышав в ответ «да», удовлетворился полностью. Но душ в этот вечер для меня был почти холодный, не говоря уже о цветомузыке, которой не было и в помине.

На следующее утро он проводил меня на поезд, и, подсаживая в вагон, посокрушался, как я буду жить с таким пониманием жизни без направляющей руки и без знания основ «Домостроя».

Ну что ж: поездка удалась! От линии горизонта я возвратилась в подземные дворцы пролетариата. Прощай, папа! Теперь я – круглая сирота. Но традиции русской идентификации личности не дают мне забыть того, чьи обязательства передо мной закончились так и не начавшись. И чем старше я становлюсь, тем настойчивее они напоминают, обращаясь ко мне ….”Васильевна”.