Читать книгу Александр и Таис. История одной любви. Книга первая. Том 1 - Ольга Эрлер - Страница 6

Столица Фригии город Гордий, где в марте 333 Александр соединился со своими войсками, славился по всей Малой Азии. Там находилась знаменитая повозка мифического царя Мидаса. С ней был связан древний оракул-предсказание: тот, кто развяжет ее запутанный узел на ярме, станет властелином всей Азией. Конечно же, Александр не мог не воспользоваться случаем доказать всем еще сомневающимся, что эта роль принадлежит ему и никому, кроме него.

Окруженный своими гетайрами-товарищами и скептичными фригийцами, Александр, присев на корточки, со всех сторон рассматривал узел. Концов не было видно, и соратники уже начали волноваться, не опозорится ли их самоуверенный государь. Таис не могла оторвать жадных глаз от его лица и по моментальной вспышке чувства превосходства и презрения в его глазах уловила тот момент, когда решение нашлось. Александр медленно поднялся, обвел победоносным взглядом всех вокруг, широко улыбнулся и с радостным смехом разрубил проклятый узел ударом меча. По рядам пронесся вздох восхищения, а Таис даже зажала руками рот, чтобы не закричать от восторга и обожания. «Он – бесподобен!»

Слух об этом разнесся быстрее, чем эстафетная почта: войска воспряли духом, а возможные противники приуныли. Царь добился своего.

Александр, по своему обыкновению не оставлять на потом никаких дел, немедленно занялся решением насущных вопросов. Пришло донесение, что главнокомандующий персидскими войсками грек Мемнон, внушавший Александру серьезное беспокойство своими успешными действиями на острове Хиос и Лесбос, при осаде Митилены неожиданно умер. Александр увидел в этом провидение богов, о чем не преминул сказать вслух, а в душе даже расстроился потере достойного противника.

Как играет нами жизнь, сводит, разводит, сталкивает лбами, делает врагами. Царь знал родосца по прошлой жизни, когда сам был еще подростком в Пелле. Тогда Мемнон искал у Филиппа защиты от Перса. Потом стал служить Персу. Прекрасно знал и его будущую жену Барсину, и тестя Артабаза, который скрывался в Македонии от предыдущего персидского царя, с которым не ладил. Это было очень давно. С трудом верилось, что это вообще было.

Александр внимательно выслушал отчеты о положении на островах, новых назначениях Дария во флоте и понял, почувствовал шестым чувством, что серьезная угроза позади. Он назначил Амфотера и Гегелоха вести боевые действия в Эгиде, поставил им задачу собрать флот и отвоевать острова Хиос, Лесбос и Кос.

Также заинтересовало его известие о том, что Дарий казнил афинского стратега-перебежчика Харидема. Свершилась его судьба. А ведь это старый враг. Александр когда-то сам требовал его выдачи у Афин в числе 10 зачинщиков, подбивавших эллинов на восстание против него. Тогда умница Фокион, покровитель Таис, уговорил Александра отказаться от этого требования. Да, это было в разрушенных Фивах.

Какая непростительная ошибка – разрушение Фив! На нем настояли тогдашние союзники Александра, претерпевшие многие бедствия от своего могущественного соседа – Фив. Ведь чаще всего самая непримиримая вражда происходит именно между ближайшими соседями. И хотя говорят, что без ошибок жизнь была бы скучной, лучше бы он не совершал этой ошибки. Весело не стало, а прославленного города нет, и он до сих пор сожалел о своем незрелом решении.

А Харидем от судьбы так и не ушел. Александр требовал его ссылки в одну из многочисленных афинских колоний, – так поступают в Элладе с политическими противниками. Потом, когда времена меняются, и противоречия сглаживаются, изгнанники возвращаются домой. Персидский царь поступил по-другому – послал туда, откуда не возвращаются никогда. Интересно, за что? Наверняка персы интригами приблизили конец Харидема, избавились от конкурента. Тем хуже для них – одним толковым полководцем стало меньше. Такова ненадежная судьба наемника-чужестранца. Все зависит от милости хозяина. Потому и лучше ни от кого не зависеть. Быть самому Хозяином!

Фокион, лидер промакедонской партии, пока имеет вес в Афинах. Демосфен – его политический противник, затих, но, конечно же, только ждет своего часа. Он задавал тон на афинской агоре в предыдущее десятилетие, клеймил своими «Филлипиками» отца, не гнушался обзывал Александра дураком, призывая афинян бороться против усиления Македонии. Естественно, потому что, пока Македония не стала сильнейшим государством в Элладе, в ней господствовали Афины.

С афинян – Фокиона и Харидема, мысль Александра невольно перескочила на прекрасную афинянку. Она рядом, а он даже не может позволить себе видеть ее каждый день. Тоже испытание судьбы. Судьбы по имени Гефестион. Сегодня у повозки с гордиевым узлом, как она дрожала за него, за его уверенное будущее… Итак, следующее.

Тут ему доложили о посольстве из Афин. Фокион во главе, надо же! Вот мы и вернулись на наши круги, вот круг и замкнулся. Царь усмехнулся шутнице-судьбе и велел просить.

Фокион не изменился, такой же солидный, проницательный, сдержанный. Просит за наемников-эллинов, захваченных при Гранике, которые сейчас работают на македонских серебряных рудниках. Ну, уж нет, пусть еще поработают, рано менять свой гнев на милость, не то уважать перестанут. Фокион умен, он понимает это, отказ Александра его не удивил. Да только ли за этим он здесь? Это им тоже ясно без слов. Александр послал за Таис, желая устроить ей приятный сюрприз.

Ее кудрявая головка появилась в дверном проеме, ясные серые глаза с надеждой взглянули на Александра. Ох, уж эти глаза… Ему вдруг стало грустно разыгрывать ее, надоел иронический тон в их общении, сделавшийся постоянным.

– К тебе гость из Афин, – просто сказал царь, и указал рукой на Фокиона, стоявшего в глубине шатра. Таис только вскрикнула и бегом бросилась к ему на шею. Фокион заключил ее в объятия, и рассмеялся таким же молодым и счастливым смехом, как и Таис.

Александр, наблюдая этот восторг, понял, как приходится Таис сдерживать свою непосредственную искреннюю натуру, играя ту роль, которую он ей навязал. Ему стало жалко, стыдно и печально. Что-то похожее на ревность шевельнулось в нем, когда он увидел эти родственные объятия и эту вырвавшуюся на свободу радость. Ревность? Нет, скорее досада… Он в странной задумчивости смотрел на жизнь, в которой был чужим. Таис теребила Фокиона, задавала вопрос за вопросом, еще не дослушав ответ, и смеялась над своей бестолковостью. Фокион, помолодевший на 20 лет, жадно вглядывался ей в глаза, ловил и целовал ее по-афински преувеличенно жестикулирующие руки.

– А ведь я не один, – спохватился Фокион. – Геро со мной, тебя навестить.

– Геро! Где она?! – подскочила вмиг побледневшая Таис.

– Пошла к тебе, вы, наверное, разминулись.

Таис, едва дослушав, метнулась к выходу и столкнулась там с Геро. Они упали друг другу в объятия и зарыдали, как по команде.

Александр сначала наблюдал этот взрыв чувств, открыв рот, потом заерзал на своем стуле, озабоченно переглянулся с Фокионом, у которого глаза тоже были на мокром месте. Александр физически не мог выносить искренних, горьких слез. Мама Олимпиада знала об этом и иногда добивалась своего таким путем. Конечно, это были слезы радости, но не только – из Таис сейчас выливалось глубоко спрятанное страдание. Несмотря на свою мужскую ограниченность, Александр догадался об этом. Он поднялся, подошел к обеим, обнял. Геро, как более подготовленная к ситуации, уже начала улыбаться сквозь слезы. Таис же совершенно потеряла контроль над собой и рыдала горько, как в далеком детстве. Александр вспомнил ее вопрос в Эфесе: правда ли, что детское горе самое ужасное. Со скорбно сведенными бровями, натянувшимся носом, распухшими губами, она казалась ему той несчастной одинокой девочкой, не способной понять, почему жизнь так жестока к ней. Александр сжимал ее все сильнее, покачивал из стороны в сторону, как укачивают детей, и шептал слова утешения. Он слился с ней в одно, он разделил ее страдание. Таис начала успокаиваться в тот же миг, как поняла, кому принадлежит это тепло и нежность. Он слегка встряхнул ее, и она подняла глаза. Глубокий и бесконечно грустный взгляд его как-будто говорил: «Тебе так плохо со мной…» А губы улыбались и говорили совсем другие вещи. Она, наконец, совсем вернулась к действительности, обнялась с Геро, смогла говорить и чувствовать по-разному и разное, и осознала свалившееся на нее счастье.

Александр же, когда Таис с гостями ушла к себе, послал за Гефестионом. Тот вошел, на всякий случай отдал честь, но, увидев, что они одни, удивленно вскинул брови. (Александр любил, когда он так делал.)

– Если ты насчет проверок, то я еще не закончил. Был только в двух илах: Плеона и Ксанфа. Ты же сказал до вечера надо…

– Я хотел тебя видеть.

– Мы же виделись два часа назад…

– Это было два часа назад, и я соскучился за два часа…

Гефестион в легком смущении отвел глаза, поизучал узор ковра на полу шатра, а потом все же тихонько рассмеялся.

– Что вдруг за сентиментальность, тебе не свойственная? – и повел своими глазами-каштанами, полускрытыми ресницами.

Александр сидел, подперев рукой подбородок, и посмеивался уголками губ.

– Сентиментальность свойственна всем. Получил сейчас урок…

– Что за урок?

– О том, что все не вечно, зыбко, непонятно и неподвластно…

– Ага, – Гефестион явно ничего не понял.

– Урок еще очень свеж, не осел в голове и не сложился в четкие выражения. Другими словами, я забыл, что ты – не само собой разумеющееся явление, навсегда мне принадлежащее. Я так к тебе привык и разбаловался, что перестал осознавать твою уникальность и ценить то счастье, которое ты мне даришь. Немножко понятно? – Александр неуверенно поднял глаза, он был смущен патетикой момента.

– Куда я денусь! – попытался отшутиться Гефестион. – Да, ну тебя, теперь и я впал в сентиментальность.

Они оба рассмеялись.

– Ну, можно идти? Ведь будешь распекать меня на собрании, если не сделаю. Ты же любитель ко мне попридираться, как ни к кому.

Это было действительно так. Александр очень строго спрашивал со своих подчиненных – дружба – дружбой, а дело – делом. Особенно с Гефестиона, чтобы у других не возникло впечатления, что к нему относятся с поблажками.

– Да, буду, еще как.

– Ну, так я пойду…

Их глаза, ведшие свои собственные разговоры, снова встретились: коричневые, как глянцевая поверхность каштанов очи Гефестиона и разноцветные, как опалы, бесстыжие глаза Александра.

– А ты скучаешь по мне? – вдруг спросил Александр.

– Но я же не буду посылать за тобой всяких раз, когда скучаю, – отшутился Гефестион.

– Нет, ты мне ответь, – его глаза изливали елей и заставляли таять все вокруг.

Гефестион подумал, какую энергию и страсть, какой мощный поток света могли излучать глаза Александра. А в гневе, что с ним иногда случалось, они могли испепелить, опрокинуть человека, подобно удару кулака. А сколько любви и нежности они могли выразить… Сейчас же они смотрели выжидательно-сладко, и эта выжидательная окраска не устраивала Гефестиона, ему хотелось только сладкой. Хотелось попробовать сразиться с Александром за эту чистую сладость. Но как?

– В тот миг, когда я, попрощавшись с тобой, поворачиваюсь к тебе спиной… я начинаю скучать и ждать следующей встречи.

– То-то и оно, правда всегда лучше, – лукаво усмехаясь, заключил Александр, который правильно прочел тайные мысли друга.

Гефестион кивнул и направился к выходу.

– Гефестион! – произнес Александр имя друга, звучание которого казалось ему прекрасней самой божественной музыки. – Я – тоже.. – И в его взгляде была чистая любовь.

Весна и лето 333 года сложились удачно для Александра и его армии. Он легко занял Каппадокию, удивительно красивую местность с просторными зелеными лугами, украшенными причудливыми круглыми скалами, похожими не те, что делают дети из морского песка. Пройдя узкие Киликийские ворота (проход между горными массивами), которые могли стать серьезнейшим препятствием на его пути, но не стали по причине трусости или недальновидности их защитников, Александр летом вошел в Киликию и мысленно поблагодарил богов за очередное проявление благосклонности к нему.

Грязный, разгоряченный маршем и жарой, он захотел искупаться в местной реке Кидн. Она брала начало в ледниках Таврских гор и отличалась очень холодной водой. Купался он не один: многие воины, поддавшись примеру своего молодого царя, с криками бросились в ледяную воду, да только скоро и вышли обратно. Александра же холод только бодрил; поначалу ему было интересно, сколько он его выдержит, а потом он освоился и не чувствовал его более. Да и вообще, в этот солнечный день он замечал только приятное – желтые кувшинки на прозрачной воде, живописные, поросшей сочной зеленью берега, веселое небо в белых облаках, на которых возлежали небожители и с завистью смотрели, как он плавает среди кувшинок, один, в обществе стрекоз.

Прошло всего лишь немногим более года с того весеннего дня, когда он метнул копье с корабля в землю Малой Азии. И вот она, взятая копьем, вся принадлежит ему! – Героям, воспетым великим Гомером, понадобилось десять лет, чтобы со стотысячной армией (втрое большей, чем у него) завоевать одну Трою, и то с помощью хитрости и при содействии богов.

Озабоченная Перита смешно бегала по берегу, никак не решаясь зайти в ледяную воду, разрываясь между желанием и боязнью. Не зря она так волновалась, чуя недоброе своим собачьим сердцем. Александр сильно простудился, получил осложнение и заболел тяжело и опасно. Дело приняло критический оборот: даже не исключалась возможность, что царь не выживет. Врачи не знали выхода: жар, судороги, бессонница мучила Александра несколько декад и ничего не помогало! Армия разволновалась не на шутку, так как выяснилось, что Дарий собрал огромную армию и уже вышел из Вавилона навстречу растерянным, осиротевшим македонцам.

…Таис, как воровка, пробралась к Александру в шатер. Сиделка-телохранитель дремал, и она подкралась совсем близко к его кровати. Его глаза были полуоткрыты, но он не узнавал Таис и не реагировал на ее присутствие, будучи в беспамятстве. На щеках багровел болезненный румянец, и даже на расстоянии Таис чувствовала, как он горит. Увидев, в каком он ужасном состоянии, Таис расплакалась, потом осторожно сменила мокрый компресс и тихонько провела пальцами по его волосам. Александр застонал и неконтролируемым движением сбил лекарство с табурета, стоявшего рядом. Таис быстро спряталась за ширму. На шум вошел измученный Гефестион, пинком разбудил санитара и выругал его. Гефестион укрыл Александра, сел к нему на кровать и, не отрываясь, с болью, смотрел на него, ловя его руки и целуя их. Александр бредил и метался.

– Тихо, тихо, тихо, я с тобой, – бормотал Гефестион.

И Таис, плача за своей ширмой, молилась всеми силами и вторила мысленно: «Тихо, тихо, я с тобой…»

И все же, врачу Филиппу Арканнанцу удалось вылечить Александра. Парменион письменно предупреждал Александра не доверять ему, утверждая, что врач подкуплен Дарием и намерен отравить царя. Но Александр поверил своему даймону – внутреннему голосу. Или решил искусить судьбу? Он дал Филиппу прочесть письмо Пармениона, и пока тот читал, пил его адское зелье. После него Александру стало еще хуже, и он потерял сознание. Но потом долгожданный перелом все же произошел – неизвестно, благодаря или вопреки лечению и лекарству. К огромной радости волновавшейся армии, которая начала понимать, что ей сопутствует удача, только когда ее ведет Александр, царь пошел на поправку.

У Таис отлегло от сердца, да и не у нее одной. Перемена настроения чувствовалась в воздухе – будто солнце вышло из-за туч, осветило и согрело маленьких людишек, дрожащих и отчаявшихся без своего вождя. Солнце – Александр. Надежда вернулась в лагерь; все как-будто ожило и задвигалось, выйдя из оцепенения и растерянности, вызванной тяжелой и непонятной болезнью Александра.

Таис подошла к его шатру царя и попросила охрану узнать, может ли она видеть Александра. Вернувшись, солдат протянул Таис запечатанное письмо: «Буду рад тебя увидеть, прекрасная Таис, ровно через час. Александр.» Написано кривыми строчками, видимо, лежа. Таис вернулась в свой «дом», села на табурет и без единого движения просидела на нем ровно час.

В шатре Александра царил полумрак – у него болели глаза от света. Сам он лежал выкупанный на чистой постели. Александр отличался крайней чистоплотностью с детских лет, над чем его друзья-товарищи посмеивались в Миезе, во времена ученичества у Аристотеля. Сейчас же им не оставалось ничего другого, как следовать его примеру. В походной обстановке мужчины так быстро и легко забывали о необходимости ухаживать за собой, что Александр обращал на это особое внимание.

– Я заставил тебя ждать. Я так намучился без купания, что не мог и не хотел отложить, – он говорил осипшим голосом, слегка задыхаясь, протянул Таис руку, и она подала ему свою. Его рука была сухой и горячей.

– Ты все еще горишь, – расстроилась Таис.

– Я всегда горю, – он поцеловал ее ладонь. Его лицо и губы были горячими. Таис проглотила воздух, и ей показалось, что этот звук был слышен у самых дальних ворот лагеря.

– Как жизнь на воле?

– На воле жизни нет… без тебя… ничего не происходит… – с миллионом разных чувств в голосе и на лице проговорила Таис.

– Так и должно быть, – шепнул он с легкой усмешкой.

– Как ты себя чувствуешь?

– О! Я начинаю себя чувствовать. Я ведь не привык болеть. За исключением ранений. Но это уж, как говорится, любишь мед – берегись жала. Люди с хорошим здоровьем болеют редко, но зато необычными болезнями. Да, я начинаю себя чувствовать. Голова болит, соображаю с трудом, свет режет глаза… Да тут ты еще ослепила меня своей красотой, – улыбнулся он.

– Может быть, помогут примочки на глаза из ромашки? Мне, по-крайней мере, помогают, – неуверенно предложила Таис.

– Только не сейчас, сейчас я хочу тебя видеть, хоть и сквозь пелену. Но как же мне лежать надоело!

– Да, ты ведь непоседа.

– Точно, шило в заднице, как моя няня выражалась, – он улыбнулся воспоминаниям. – Она звала меня «топотушка-хохотушка».

– Хохотушку я могу понять – ты до сих пор смешливый, а почему топотушка?

– Я сам этого не помню, маленький был, знаю с ее слов, что если родители ссорились, я топал ногой и говорил папе по-македонски: «Папа, если вы сейчас же не помиритесь, то я уйду к иллирийцам и стану лесным разбойником». А потом поворачивался к маме, топал ногой и говорил по-эпирски тоже самое. И они действительно мирились, но скорее от умиления, чем от моих угроз. Меня приучили говорить с мамой по-эпирски, в папой – по-македонски, с дядькой по-фракийски, со всеми остальными по-гречески. Потому я всегда все переводил. Жаль, никто не догадался научить меня по-персидски, хотя персов при дворе было полно. Сейчас бы сильно пригодилось, – он усмехнулся. – Когда у меня в детстве что-то болело, палец порежу или шишку набью, няня целовала мне больное место, и все проходило. Да, с болячками я шел к ней.