Читать книгу Кана чудес - Ольга Евгеньевна Сквирская - Страница 19

– …Виктор, когда нам дашь интервью? – улучила момент, пробившись через поздравлявших и раздвинув букеты.

– Разве что завтра, – прикинул Виктор. – Где?

– А давай съездим в твое село, у нас машина, – предложила я.

– Туда не проехать, там болото, бездорожье, – возразил Медведь. – Это только зимой можно, когда все замерзнет. Вообще-то там уже никто не живет.

– Как, а твоя мама?

– Она давно в Томске.

– Может, у вас дома?

– Да я там никогда и не жил, – пожал плечами Виктор.

– Хорошо бы где-нибудь в лесу, ты ж потомственный лесник, – сообразила я.

– Давай в Тимирязевском бору, все-таки это была территория моего отца, пока он был жив.

Тимирязевский бор начинается сразу же за мостом, на выезде из города.

Высокие сосны без подлеска, сизый мох с брусничником и черничником – излюбленное место томских грибников. Там всегда росли лисички, моховики и даже боровики, и на всех хватало.

Туда мы и привезли нашего Медведя. На этот раз он был в серой форменной рубашке с «колорадкой». Мы заставили его пройтись по пригорку на камеру, затем усадили на пенек меж сосен, и приступили к записи основного синхрона, без которого не смонтируешь никакого фильма.

Вот так, не спеша, сидя на пеньке, поведал нам Медведь свою лесную историю.

Оказывается, он профессиональный лесник в третьем поколении: дед был лесником в Литве, затем отец. После оккупации Прибалтики их выслали в Сибирь вместе с семьями, поскольку всех лесников подозревали – и не без оснований! – в пособничестве «зеленым братьям». Так они попали в северное село Копаное Озеро, примерно триста километров будет от Томска, глушь страшная. Зато там никто не мешал ссыльным – а в селе жили не только литовцы, но и латгальцы, и поляки, – соблюдать религиозные обряды.

Отец служил лесником, и Виктор тоже решил пойти по его стопам.

Отслужив армию, парень поступил в Красноярский лесной институт, успешно закончил и вернулся на родину молодым специалистом. Через год заменил отца после его смерти, а еще через год принял новое решение – стать католическим священником.

– У меня была девушка, но в какой-то момент мне показалось, что брак – это не мой путь, – невозмутимо, почти равнодушно рассказывал Медведь.

– Тяжело было в армии?

– Морально – да, – также безэмоционально ответил он.

…Как-то раз старшина попытался заставить его украсть в селе какие-то стройматериалы.

– Я не могу этого сделать, – ответил Медведь и тут же угодил на гауптвахту.

Через несколько дней начальник повторил свой приказ, но безуспешно. Уж не знаю, сколько суток провел Виктор на гауптвахте, только до старшины внезапно дошло:

– Ты верующий, что ли?

– Да.

Только тогда тот, наконец, отстал от бедного солдата.

На табуретку не встать?

…В лесу было солнечно и приветливо, на фоне тишины громко щебетали птички. Однако то тут, то там валялись кучи мусора – пластиковые бутылки, пакеты, пивные банки и прочие следы «пикников у обочины».

– Зас… засорили лес совсем, – покосился Медведь.

Продолжить нашу кинематографическую работу мы решили в приюте Белых Сестер, где на пару дней обосновался Виктор. Все мои просьбы новоиспеченный священник выполнял послушно, терпеливо, правда, несколько иронично.

– А теперь, пожалуйста, прочитай «Радуйся, Мария» на литовском языке, – попросила я его.

– На табуретку встать? – предложил он без улыбки, только в голубых глазах прыгали искорки.

– Друзья, я вынужден вас огорчить, – вдруг подал голос Стас. – У меня что-то звук был отключен…

– И давно? – упавшим голосом поинтересовалась я.

Стас по обыкновению был или выпившим, или с похмелья, поэтому результат его работы был непредсказуемым.

– В общем, вот эту молитву надо будет повторить.

Вымотанный Медведь только вздохнул.

– Как он к нам – «друзья», – подмигнула я Виктору. – Какие мы тебе друзья – снимать не умеешь, – повернулась я к провинившемуся коллеге.

В это время дверь в комнату приоткрылась, и в проеме показалась голова темнокожей монахини:

– Принести обед?

– Но я не могу один, у меня гости, – указал Виктор на нас.

Голова закивала и исчезла, а через минуту сестра в белом сари внесла в комнату поднос и составила на стол три порции супа.

Мы с готовностью уселись за стол:

– Батюшка, вы теперь профессионал, благословите нам супчик, – попросила я Виктора, и он совершенно серьезно произнес молитву, полагающуюся перед едой.

– Не может он один, говорит, – поддразнила я его. – А чего это ты не можешь один, сел бы да поел, подумаешь.

Медведь засмеялся.

– Ну все, осталось фотографии поснимать, – подытожила я после обеда, и Виктор развернул пакет с черно-белым семейным архивом.

…Если бы я не знала, что эти фото сделаны в сибирском захолустье, я бы точно подумала, что это какой-то литовский фольклор: пожилые люди с нездешними тонкими чертами лица, в традиционной одежде, на фоне какой-то старинно-музейной утвари.

– Это мои бабушка с дедушкой. А вот отец в своей конторе, – комментировал Виктор. – Это мое первое место работы после института. А тут – помнишь? – протянул мне маленькую цветную карточку.

Я с удивлением узнала себя на фоне нашего храма, в грязной одежде. А вон и Медведь.

– Так это же тот субботник!

– Возьми себе, если хочешь.

…Общий план освещенного летним солнцем соснового бора. Медленно приближается плечистый деревенский парень, звучит молитва по-литовски, а фоном – мазурка Шопена.

Так я начала свой фильм про священника Виктора, лесника в третьем поколении, истинного арийца, с характером твердым, нордическим, закаленным в сибирской глухой деревне. И музыка Шопена – это лучшее в моем понимании, что я могла бы для него сделать.