Читать книгу Видали мы ваши чудеса! - Ольга Голотвина - Страница 6

В то самое время, когда Незвана вслушивалась в шум битвы за стеной бани, Дарёна вдруг проснулась, словно от резкого толчка.

В окно светила луна. Спали все, кроме хозяйки, склонившейся над колыбелью. И Дарёне бы спать, но страшно вдруг стало, так страшно, как вечером, когда слушала она байку Нерада о навьях.

Может, тихонько окликнуть хозяйку, раз она не спит? Хоть парой слов с нею обменяться – тогда уйдет тревога…

Ох, да хозяйка ли это? Лица не видно, но Калина Баженовна ссутулена, словно несет тяжкий груз. А у этой узкие плечи расправлены гордо, как у княгини!

Может, это сродственница Калины? Пришла тихо, когда Дарёна уже спала?

Словно прочитав мысли девочки (или услышав бешеный стук ее сердечка), женщина обернулась и попала в полосу лунного света.

Нет, это была не Калина! Худое серое лицо женщины казалось неживым, вообще каким-то нечеловеческим, словно отлитым из воска. Огромные глаза занимали пол-лица, и такая была в них злоба, что Дарёна вздрогнула, как от удара.

Недобрая пришелица встретилась с девочкой взглядом – и поднесла палец к губам.

Нет, не просьба молчать была в этом жесте, а повеление, даже угроза: мол, только пискни – и плохо тебе придется!

Промолчала бы Дарёнка, кабы не стояла та злая женщина возле люльки. Она же хотела что-то сделать с ребенком!

И Дарёна, глотнув воздуха, завопила так, что занавеска на печи трепыхнулась!

Женщина поспешно шагнула в поток лунного света и исчезла. Ребенок в люльке истошно заголосил.

Повскакали с лавок все разом – и гости, и хозяйка.

Дарёна, не слезая с печки, сбивчиво рассказала о страшной гостье.

– Да тебе это, небось, приснилось… – начал было вожак скоморохов.

Но его перебила «медведица» Матрёна:

– Ты, Горыня, чего не видел, про то не говори! Была чужая баба! Я только сморгнула – а она исчезла.

Подала голос безымянная старуха-постоялица:

– Еще бы ей не исчезнуть от такого шума-гама! Слышь, Калина, а ведь это к тебе ночница заявилась!

Хозяйка, которая достала из люльки орущего ребенка и укачивала его на руках, при этих словах горестно охнула.

А старуха продолжила напористо:

– Ты пеленки стирала, на дворе развешивала для просушки, а снять до заката забывала – было такое?

– Ну… – растерялась Калина. – За делами замотаешься, бывает, что и забудешь снять. В темноте уже выбежишь да снимешь.

– А пустую колыбель качала?

– Да зачем мне это надо… – начала было Калина. Но вдруг замолчала, вспоминая – и сказала огорченно: – Было и такое. Проезжал тут купец, вез жену с дочкой в Град-Столицу. Дочке шестой годик шел. Я Демьяшку из люльки вынула и села грудью кормить, а девчушка у люльки пристроилась играть: качает да колыбельную поет, будто дитё убаюкивает.

– Вот и доигрались, – с непонятной радостью заявила старуха. – Приманили ночницу, а с нею криксы пришли, по ночам ребенка будят, спать не дают. А сама ночница кормит ребенка грудью – а молоко-то у нее горькое, ядовитое…

– И что ж теперь делать? – Калина прижала к себе кричащего ребенка, словно боялась, что сейчас кто-то его отнимет.

– Можно заговорить от ночницы. Да и дитё твое горластое утихло бы, дало бы нам всем выспаться. Только с чего это я буду стараться посреди ночи? Мне завтра в путь идти, так я, пожалуй, лягу…

Хозяйка метнула на старуху укоризненный взгляд:

– И сможешь уснуть, зная, что рядом дитё малое мается?

– На весь мир не угодишь, только себя уморишь. Какой мне прок с тех хлопот? Люди – они неблагодарные. Ты разорвись хоть надвое, а они спросят: почему не нач́ етверо?

– Ясно, – вздохнула хозяйка. – Ложитесь-ка спать, люди добрые, а мы тут вдвоем еще посудачим…

Скоморохи без единого слова улеглись по лавкам. А Калина со старухой сели рядышком возле люльки. Они негромко переговаривались, но их голоса заглушал рев младенца. Дарёна прислушивалась, но разобрала только горький вскрик хозяйки: «Может, еще последнюю рубаху тебе отдать?!»

Наконец женщины договорились. Старуха встала, распорядилась:

– Заверни сына в свой плат, я его вокруг дома обнесу с заговором.

Дарёна юркнула за занавеску – пусть не видят женщины, что она подслушивает.

Хлопнула дверь, за нею стих детский плач.

Вскоре от открытого окна донесся неясный старушечий голос:

– Сестры-зарницы, красные девицы, вы обороните младенца Демьяна от ночницы, от криксы, от страха ночного. Гоните ночницу за быстрые реки, за глухие леса, за глубокие моря…

Словам старухи вторил сорочий стрекот. Дарёнка удивилась: ночь же! Сорока-то – дневная птица…

Голос старухи пропал за углом дома. Ребенок уже молчал.

«Вот теперь я точно не усну», – подумала Дарёна.

И соскользнула в глубокий сон.

* * *

Проснулась Дарёна от бодрого, властного голоса Горыни:

– А я говорю, дедко Деян: крась рожу сейчас! На плотах споем, плотогонов позабавим – они говорили, этот кусок пути легкий. Когда людей потешаешь, в правильном виде надобно быть! А к вечеру высадят нас у Плешивой косы. Дойдем до Сбитеневки, там поработаем за ужин и ночлег, так что изволь быть размалеванным. Ранним утром двинемся к перевозу – и к обеду будем в Звенце… Я раскрасился, Нерад раскрасился, один ты капризничаешь, как боярышня перед смотринами!

– Может, еще и Матрёну в шкуру прямо здесь упихаем? – строптиво возразил старый Деян.

– Матрёна нарядится перед Сбитеневкой, ей на плоту в медвежьей шкуре не плясать… Живо крась харю, не то опоздаем, уйдут плотогоны!

Дарёна проворно скатилась с печки и кинулась в ноги вожаку скоморохов:

– Дяденька Горыня, сделай доброе дело, возьми меня с собою на плот! Скажи плотогонам, что я из ватаги! Очень надо мне поскорее в Звенец!

Горыня чуть подумал и ответил:

– Ежели бы я плотогонам платил за каждого скомороха, с головы, то я бы тебя, милая, не взял. Я деньги на ветер не бросаю. И колодец до дна вычерпывается, не то что наш тощий кошель… Но раз я уговорился о плате за ватагу, то человеком больше, человеком меньше… Только имей в виду: ты с нами лишь до перевоза. Перевозчик-то как раз с головы берет плату.

– Спасибо, дяденька Горыня! Авось уговорю перевозчика меня даром перевезти!

– И еще: как придем в деревню, что по пути лежит, ты там с нами будешь петь и плясать. Сумеешь?

– Расстараюсь, дяденька Горыня!

Только теперь она подняла глаза на скоморохов.

Они и впрямь были забавно размалеваны. У Горыни одна щека была в красной глине, другая – в синей. А гибкий невысокий Нерад обе щеки сделал желтыми, вокруг губ нарисовал алую широченную улыбку, а на правой щеке изобразил синюю большую слезу.

Подошла хозяйка, протянула Дарёне сверток из чистой холстинки:

– Ты, маленькая, вчера ночницу спугнула. Я тебе за это кусок окорока на дорожку отрезала, возьми!

– Ой, спасибо, Калина Баженовна! А Демьяша остаток ночи спокойно проспал?

– И сейчас спит, да еще во сне улыбается!

– А та… старуха… где она?

Калина посерьезнела:

– Ушла почти что затемно… Знаешь, маленькая, она напоследок странные слова сказала. Остановилась возле печки, глянула на занавеску, за которой ты лежала, и негромко так сказала: «Ну, спи, спи. Увидимся еще…» Вот ты понимаешь, про что это она? Я бы тебе, маленькая, такой встречи не пожелала!

Побледневшая Дарёна медленно кивнула. Она тоже не пожелала бы себе такой встречи.