Читать книгу Привычное проклятие - Ольга Голотвина - Страница 3

Холеные белые пальцы женщины с нежностью перебирали крупные стеклянные бусины в изящной резной шкатулке.

Некоторые из бусин еще оставались молочно-белыми – как в тот день, когда четырнадцатилетней девчонке подарил ожерелье ее первый мужчина.

Первая любовь – как оказалось, она же и последняя.

Первый подарок, не выпрошенный холодно и расчетливо. Кажется, и единственный.

И первое осознание своего Дара.

Каким это было озарением, какой злобной радостью – понять, что в постели она может высосать из человека талант или мастерство и присвоить себе – хотя бы ненадолго…

А потом пришла способность заключать похищенное в бусины и хранить бесконечно.

Вот оно, ее сокровище – дороже кладов древних королей!

Пальцы вертят бледно-желтую бусину. Что здесь?.. Умение восхитительно играть на лютне. Память об одном музыканте. Не очень полезно для жизни – так, бренчание! Но ведь не знаешь заранее, что и когда может понадобиться…

Вот темно-коричневая, почти черная бусина, похожая на очи страстной, неистовой рабыни-наррабанки, что рычала и кусалась в ее объятиях, словно тигрица. Она и видела по-тигриному – во мраке, сквозь мглу! Вот оно, это редкое свойство, заключено в карюю бусину, лежит смирно, ждет хозяйской воли.

А вот зеленоватая, цвета теплой морской волны, – в ней скрыто умение плавать и нырять на зависть дельфинам… он и сам был почти дельфином, тот загорелый рыбак.

А здесь? Ах да, сила! Удивительная силища того наемника из Фатимира… как его звали-то? Ну, не важно! Он был могуч, как тролль, на спор поднимал быка. Потрясающий мужчина! Жизнь в нем билась и пенилась, словно вода на каменных потоках Тагизарны. Он даже сумел выжить после… ну, после того как еще одна белая бусина поменяла цвет. Кажется, жив и теперь. Собирает милостыню по дорогам – жалкий калека с трясущимися руками, не способными удержать даже кружку с вином.

И все же – какое жизнелюбие! Кажется, из всех ее любовников и любовниц в живых остались только двое – этот наемник да ее первый муж…

Первый муж! Белые руки дрогнули над шкатулкой, алый рот недовольно скривился. Ну сколько можно портить себе кровь этим воспоминанием?

Чтобы вернуть хорошее расположение духа, женщина кончиком пальца откатила в сторону от остальных две бусины. Самая ценная добыча – и самая дорогая память.

Вот этот алый шарик хранит в себе Дар Истинной Чародейки!

Первая любовница… Как это было давно! Шестнадцатилетняя дурочка еще и не подозревала, что постель можно делить не только с мужчиной. И вдруг судьба дарит встречу с двадцатилетней Дочерью Клана – тонкой, хрупкой, с нервно подрагивающими ноздрями. Ее сжигало изнутри пламя желания, не гасло ни на миг, не отпускало… Позор Клана, распутница, от которой отказались родные, – но это ей было безразлично.

О-о, она умела заполучить добычу! Она не знала отказа – и не потому, что была высокородной госпожой. Чары, неодолимые чары влекли в ее объятия любого, кого она избирала. Стоило ей начать напевать… мурлыкать тихонько, вроде как для себя…

Две девушки уехали в глушь, в тагихарские леса, в охотничий домик. А вернулась из Тагихара лишь одна, другая разлетелась по ветру с чадящим дымом костра. Зато осталась алая бусина. Драгоценная. Лучшая из ожерелья. Проверенное оружие, способное уложить в постель – а затем и на костер – любого, чье умение или талант вызывает зависть.

Сравниться с ней может только эта, переливчатая, совсем недавно получившая свой дивный изменчивый цвет. А какая холодная! Сколько ни грей в ладонях, не согреешь.

Случайная добыча. Даже вспомнить смешно – так, забава, каприз. Захотелось проверить могущество алой бусины. Она томит сердца мужчин и женщин, возвращает силу старикам. Но сумеет ли она зажечь любовный жар… ну, скажем, в животном? Всякие быки-кони – как-то низко, недостойно. Ах, встретить бы в лесу медведя, на нем бы испытать чары!

Но выпал куда более редкий случай. Совершенно невероятная встреча в предутреннем лесу, когда она возвращалась в замок после одной из вылазок на поиски приключений.

Она получила приключение, о каком и не мечтала!

Ящер! Настоящая Подгорная Тварь! Чешуйчатое чудище с тремя глазами и змеиным языком, мечущимся в клыкастой пасти. Как грозно высился он над ней, поднявшись на задние лапы и опираясь на могучий хвост! Даже выше того гиганта-наемника из Фатимира!

Да, ей есть чем гордиться. Испугалась, но не дрогнула, не побежала. Привычно завела песню без слов – и сама не заметила, как песня превратилась в низкое медленное шипение. Оно поползло по сырой траве и заставило монстра изумленно оцепенеть…

Женщина откинула голову, расхохоталась. Все самцы одинаковы – что в коже, что в чешуе! Интересно, что мерещилось хвостатому доверчивому придурку? Неотразимая клыкастая красотка? Во всяком случае, он оказался менее стойким любовником, чем человек. Люди, бывало, по месяцу оставались живы, ночь за ночью возвращаясь в объятия колдуньи. А у чешуйчатого урода к рассвету остекленели все три глаза, тугие мышцы бессильно обмякли, хвост дернулся в последний раз…

Воспоминания забавные, но не особенно приятные. Ободранные руки, разбитые в кровь колени, боль во всем теле – вот и все удовольствие. Даже почти пропала охота искать в лесу медведя. Зато подарок, полученный от умирающего ящера, выпитый из него вместе с жизнью… о-о, это нечто невероятное!

Слышала она от Подгорных Охотников, что среди ящеров есть могучие колдуны, умеющие принимать любое обличье. Оказывается, Охотники не всегда врут. Вот она, переливчатая бусина! Правда, ее хозяйка может пока принять не всякое обличье. Но со временем обязательно научится!

Улыбка исчезла с лица красавицы. Заигралась с любимыми игрушками, а ведь предстоит важное дело!

За тонкую нить она подняла переливчатую бусинку, надела на шею, в который раз пожалев, что нельзя носить все бусины сразу. Затем взяла со стола письмо, которое доставил гонец, и еще раз его перечитала.

Угроза, и серьезная. Мало того, что вернулся враг, которого она считала мертвым, – он хочет вытащить из небытия другого, куда более опасного врага!

Женщина взяла с мраморного столика колокольчик и позвонила. Вошла служанка, крепкая, рослая девушка со скромно опущенными глазами.

Госпожа не спеша убрала шкатулку с бусинами в потайной ящик туалетного столика, щелкнула хитрым замочком, открыть который умела лишь она.

– Я больна, – спокойно сообщила она служанке. – Головные боли, тошнота, нервы… ну, сама знаешь, что сказать. Проболею несколько дней.

– Да, госпожа Вастер, – без удивления поклонилась девушка.

– Никого не допускаю на глаза, лежу в постели, еду мне носишь только ты.

– Да, госпожа Вастер. – Голос служанки был так же ровен и негромок.

Вастер вышла в низкий коридор и по узкой каменной лесенке поднялась на башню. Остановилась меж невысоких зубцов, всей грудью с удовольствием вдохнула вечерний воздух. Предстоял дальний путь – до верховий Тагизарны, в сердце тагихарских лесов. Но такая дорога была ей по душе – прямая, как стрела, небесная стезя!

Внизу тянулась стена замка, по которой скучающе слонялся часовой – больше дань традиции, чем необходимость. Кому нападать на замок?

Дождавшись, пока лентяй с черно-синей перевязью на груди отойдет так, что не сможет видеть женщину на башне, Вастер сбросила на грязные камни бархатный плащ и, сев на край парапета, бесстрашно свесила наружу ноги.

Служанка спокойно подняла плащ и отряхнула его. Когда она отвела глаза от плаща, на парапете вместо женщины сидела гигантская светло-серая птица. Она была похожа на ворону – если бывают вороны размером почти с человека.

Птица повернула к служанке голову с мощным клювом и черными глазками. Среди взъерошенных перьев на груди поблескивала переливчатая бусина.

– Пусть госпожа не беспокоится, – заверила девушка птицу. – Все сделаю как надо.

Не издав ни звука, птица сорвалась с парапета. Крылья ее были мягче и бесшумнее, чем у вороны.

Служанка не глядела вслед улетающей в закатное небо серой тени. Она перебросила бархатный плащ через руку и начала осторожно спускаться по крутым ступенькам.

* * *

Гигантский черный пес с всклокоченной шерстью встревоженно выбрался из будки, хрипло и коротко гавкнул, но тут же забил хвостом по земле: на крыльце появилась Дагерта. В руках у нее была глубокая деревянная миска, источавшая аромат вчерашней похлебки, в которой плавали обглоданные кости.

– Заждался, псина? Несу, несу…

Пес атаковал миску. Дагерта с улыбкой глядела, как насыщается черный зверь.

Кринаш прав: собака во дворе нужна. И пса они завели хорошего: чуткого, в меру злого, а главное, понимающего, что такое дети. Когда Нурнаш удрал из-под присмотра Недотепки и полез знакомиться с «собаченькой», пес покорно снес все выходки ребенка. Даже когда малыш вытаскивал из спутанной шерсти колючки репейника – рычал, но терпел.

Да, с собакой им повезло. Вот только хотелось бы получить ее из других рук!

Хозяйка постоялого двора помрачнела, вспомнив грузную фигуру, седые растрепанные волосы, злой взгляд из-под капюшона плаща и пронзительный голос, повествующий о горькой участи одинокой старухи, о больной спине и о том, какие неотзывчивые мерзавцы живут на этом отвратительном свете.

Зачем опять заявилась старая ведьма? Если б не Кринаш, Дагерта заперлась бы в доме, оставив на крыльце кабаний окорок или пару старых сапог – пусть берет, лишь бы убралась поскорее! Но Кринаш не верит, что Гульда может всерьез навредить. Эта жуткая старуха его попросту забавляет.

Несколько дней назад Гульда притащилась на постоялый двор, волоча на веревке огрызающегося черного пса. Голосом, который наверняка было слышно на другом берегу, она жаловалась на жестокую судьбину, разлучающую ее с единственным другом. Вот это благородное животное она своими руками вскормила со щенячьего возраста. Пес охранял и защищал беспомощную старушку. А теперь злая нужда заставляет продать того, кто ей как сын родной!

«Сын родной» прижимал уши, скалил по-волчьи белые клыки и выразительно глядел на старухино горло. Но не пытался укусить. Может, Гульда и не такая уж сильная чародейка, но свести собаку с чьего-то двора у нее хватило умения. Правда, упирался пес так, словно его вели на живодерню. Кринашу пришлось помочь бабке затащить его во двор.

А уж цену заломила – будто за корову! Кринаш, которому пес понравился, торговался как демон и сбил цену. Сбил бы и ниже, да хитрая старуха сообщила, что ее питомца зовут Хватом. Кринашу понравилась мысль назвать пса кличкой атамана, что разбойничал в здешних лесах. Он подобрел и заплатил старухе больше, чем собирался вначале…

Забрав опустевшую миску, Дагерта потрепала Хвата по загривку и пошла прочь. Некогда здесь торчать, у хозяйки столько дел с утра!

Громкий смех заставил женщину обернуться. От пристройки через двор наперегонки бежали к бочке с дождевой водой Верзила и Молчун.

Первым успел Верзила. Нагнувшись, начал с удовольствием умываться. Широкая спина почти накрыла бочку. Молчун не мог упустить удобного случая – отвесил приятелю пинка.

Верзила гневно обернулся.

Молчун с невинным видом указал на будку: мол, это не я, это Хват…

– А-а, – кивнул Верзила понимающе. – Я так и подумал, что какая-то собака!

Обманутый его мирным тоном, Молчун сунулся к бочке. Это было большой ошибкой. Мстительная рука ухватила его за шиворот – и в воду!..

Дагерта глядела на эти забавы со снисходительной усмешкой старшей сестры. Ох уж эти мужчины! В любом возрасте остаются мальчишками!

И тут же спохватилась, напустила на себя хозяйскую суровость:

– Распрыгались, бездельники! Давайте на кухню, завтрак ждет. А потом ты, Молчун, задашь сена лошадям. А Верзила пусть воды натаскает.

* * *

– Дедушка, дедушка, я боюсь! Тут птица, такая большая, страшная!

– Где?.. Ах ты… Ну-ка, маленькая, беги в дом. Не бойся! Вот дед возьмет палку и задаст этой негоднице! Ишь разлеталась, внученьку мою пугает!

– Дедушка, это ворона?

– Что ты, глупышка! Она же вон какая большущая! Это прешагри, «серая тень». Они к нам из Подгорного Мира залетели и расплодились вдоль Тагизарны… Кыш! Кыш!

Огромная птица, склонив голову набок, без страха глядела на старика, размахивающего на пороге палкой. Из-под его локтя выглядывало любопытное личико девчушки. Убедившись, что крылатую гостью не прогнать, старик плюнул и захлопнул дверь.

Прешагри плавно слетела на землю и принялась вприскочку прохаживаться под окном, вслушиваясь в обрывки беседы деда с внучкой.

Вастер, принявшая облик птицы, готова была к долгому ожиданию. Но судьба сделала ей поблажку: обитатели хижины почти сразу заговорили о том, что ее интересовало.

– Ой, дедушка! Деньги! Откуда? Вчера же никто не приходил в храм!

– К богам – нет, а ко мне приходили. Завтра дедушка купит своей козочке новые башмаки, а то старые она совсем стоптала – скачет, скачет…

– Тот господин в синем плаще, да? Это он дал деньги?

– Он, милая. Помнишь книгу, куда я записываю, кто когда родился, женился, умер? Не все жрецы так делают. Ленятся – мол, кому это нужно? А вот пригодилось! Человек серебра не пожалел, чтоб я ему скопировал одну запись. Видишь, козочка: мне за аккуратность и старание боги послали награду. А ты всегда вещи разбрасываешь…

Дальше Вастер не слушала. В покрытой перьями голове бушевала совсем не птичья ярость. Опоздала! Опоздала! Мерзавцы-слуги поздно ее предупредили! Врагу известна ее тайна… верная погибель…

Девчонка сказала: господин в синем плаще приходил вчера. Отсюда ему один путь – вниз по Тагизарне… Догнать! Уничтожить! Но сначала – жрец и книга!

– Внученька, огонь гаснет. Принеси хвороста.

– Не пойду. Там эта противная птица.

– Не улетела еще? Вот дрянь! Погоди, сам схожу!

Опираясь на палку, старый жрец выбрел во двор и с усмешкой огляделся: где эта прешагри, так напугавшая его маленькую козочку?

И тут с крыши ринулась смерть на распахнутых серых крыльях. Крепкие когти впились в плечи старика. Тяжелый клюв ударил дважды, глубоко погружаясь в глазницы.

На хриплый предсмертный крик из дома выглянула девочка – и с визгом метнулась обратно. Но успела увидеть, как с пыльной травы, от тела лежащего старика, поднимается на четвереньки страшная, растрепанная, похожая на зверя женщина.

Она кинулась в дом вслед за ребенком. Вцепилась в хрупкие плечи. Приблизила к помертвевшему личику свое мертвенно-бледное лицо с огромными, как омуты, глазами:

– Где книга?!

Онемевшая от ужаса девочка смогла лишь мотнуть головой в сторону сундука.

Отшвырнув девочку, Вастер бросилась к сундуку. Отлетела, грохнувшись о стену, тяжелая крышка.

Нарядная, аккуратно сложенная одежда жреца. Два платьица девочки. Маленькие меховые сапожки. И две книжки – «Численник» и «Землеописания».

С проклятием Вастер обернулась – и увидела, что девчонка успела выскочить за дверь.

Где же книга? Вастер дернулась к порогу: догнать соплячку, выцарапать из нее дедовы секреты! Но тут же остановилась. Огонь! Что скрывает тайны надежнее пожара?

Разодрав «Численник», она швырнула серые плотные страницы на догорающие угли очага. Пламя взвилось мгновенно, словно откликнувшись на страшный призыв. Выхватив из сундука детское платьице, Вастер скрутила его жгутом, сделала подобие факела и повела им вдоль деревянных стен. Если у старикашки был тайник – она не станет тратить времени на поиски. Огонь поищет за нее…

Притаившись в орешнике, внучка жреца с ужасом глядела, как из двери вместе с повалившими наружу клубами дыма вышла та жуткая женщина, обвела взглядом двор, ни на миг не задержавшись на неподвижном теле старика. И тут вместо женщины на дворе очутилась громадная птица. По-вороньи переступила когтистыми лапами, беззвучно распахнула клюв, распахнула серые крылья и взлетела в утреннее небо.

* * *

Руки Верзилы были заняты деревянными ведрами, поэтому калитку он открыл пинком. Вышел за калитку – и остановился в недоумении.

На темных досках причала, свесив ноги, сидел человек. Бродяга бродягой! Куртка уже много лет как перестала изображать щегольской наряд. Плаща и вовсе нет. На золотисто-каштановых волосах осели мелкие капли – ничего не скажешь, сырое утро выдалось.

Верзила, поставив ведра, воззрился на незнакомца. Обычно нищая шантрапа обходила двор Кринаша, предпочитая «Жареный петух»: трактирщик не гнушался брать за постой краденое барахло. И почему этот парень заявился с утра? Где он ночь-то провел?

– Эй! – окликнул наконец Верзила загадочного пришельца.

Тот не услышал, углубившись в созерцание могучего черного потока.

– Эй! – возвысил голос Верзила. – Я с тобой говорю, приятель!

Бродяга обернулся. Молодое лицо, длинное, лукавое, с веселыми серо-зелеными глазами.

– И сразу «эй», – огорченно откликнулся он. – Понимаю, по мне не скажешь, но у меня есть имя! И оно звучит совсем не похоже на «эй». И дал мне его, как ни странно, отец, а не надсмотрщик в каменоломнях!

Верзила дернулся: неприятный бродяга угодил в самую точку! Но ответить не успел: от калитки послышался хозяйский голос:

– Да неужто гости в такую рань?

Следом за Кринашем из калитки выглянула Дагерта: ей тоже было любопытно, кто это спозаранку прибрел в «Посох чародея». Бродяга вскочил на ноги. В глазах хозяйки скользнуло разочарование, но оно сменилось одобрительным интересом, когда парень, махнув хозяевам поклон, поднял с досок причала не замеченную Верзилой лютню. Сразу все встало на свои места. Бродячий певец!

Парень уверенно пробежал пальцами по струнам и запел красивым, звучным голосом:

Кринаш довольно ухмыльнулся. Каждую осень звучит эта старая песня по Силурану, Грайану, Гурлиану. Бродячие актеры ищут кров на зиму – на постоялых дворах, в замках, в домах зажиточных крестьян.

Дагерта попыталась нахмуриться: мол, подумаешь, бродячий певец, много вас тут шастает!

Но губы против воли растянулись в улыбке.

Смягчился даже Верзила, которому поначалу пришелся не по душе вредный гость. Певец на постоялом дворе – это неплохо!

Струны умолкли, певец еще раз низко поклонился.

– Арби Золотое Жало! – торжественно представился он. – Из Семейства Лейтуш!

Таким тоном придворный герольд провозгласил бы явление государя.

Хозяин с широкой улыбкой обернулся к жене:

– Как, дорогая? Перезимуем с музыкой?

* * *

Бескрайнее море леса с желтеющими вершинами, среди которых островками темнели макушки елей. Серо-стальная полоса реки. И кораблик – маленький, словно игрушечный.

Серая птица, накренив расправленные крылья, поймала нисходящий поток воздуха.

Не может быть, чтоб она ошиблась! Ее враг должен быть на корабле! Не стал бы он пробираться в Джангаш по лесным дорогам, которые могут уже сегодня превратиться в хлюпающий кисель!

Плавно приблизилась палуба.

Бородатый верзила у руля. Матросы ставят парус. Темноволосая девица, указывая на берег, что-то говорит своему спутнику – бледному человечку с заметной лысиной.

Неужели все-таки ошибка?!

Не успела Вастер почувствовать всю глубину отчаяния, как открылась дверь каюты в палубной надстройке. Вышел румяный толстяк-капитан. А за ним – человек в синем плаще.

При виде ненавистного лица Вастер чуть не ринулась в атаку. Но вовремя удержала себя на безопасной высоте. Это не старикашка с палочкой. Такой ухватит за крыло – да шмяк о палубу! А главное – у негодяя бумаги! Их кто угодно с мертвого тела возьмет.

Птица закачалась на распахнутых крыльях. Внезапно вспыхнула надежда. Впереди у корабля – опасные пороги, что называются Пенными Клыками. А вдруг корабль разобьется и пойдет ко дну?

Да, Вастер подождет до Пенных Клыков, а там видно будет.

* * *

– Что-то Молчун мне на глаза не попадается.

– И не попадется. Я отправила его на пасеку, у нас меда мало осталось. Завтра вернется… Как думаешь, стражники у нас долго проторчат?

– А куда им спешить? Назад, в замок? Там десятник враз к делу пристроит. А здесь они вроде как не дурака валяют, а какого-то беглого ловят. Уж до завтра наверняка будут вино хлестать, тем более что дождь собирается. Мне вот интереснее, что за мальчишка к нам забрел – тот, что не назвался. Одежа плохонькая, а руки не натруженные. И перстень снять забыл – не из дешевых. И заплатил вперед без писка…

– Я его напрямик спрошу, кто да откуда, на женщину не обидится. А что ты думаешь про певца? Уж больно выхваляется…

– Вечером споет, тогда скажу, что о нем думаю. А что нос задирает, так ведь в их ремесле скромность еще никого не прокормила и…

Кринаш не окончил фразу: лежавший у его ног черный пес вскочил и разразился таким свирепым лаем, словно к воротам приближалась сама Хозяйка Зла.

Дагерта обернулась к калитке, поспешно натянув на физиономию лучезарную улыбку, предназначенную исключительно для гостей. Но улыбка сразу увяла, а Кринаш негромко ругнулся и бросил взгляд в сторону топора, всаженного в дубовую колоду.

За приоткрытой калиткой мялись двое парней весьма потрепанного вида. Один, как на посох, опирался на лук со спущенной тетивой. У второго в руке была дубинка, а из-за пояса торчали два метательных ножа.

– Явились! – встретил их хозяин недоброй усмешкой. – Холодом потянуло? Ищете, где зазимовать? Не боитесь, что оглоблей привечу?

На пороге конюшни возник Верзила. Небрежно прислонился к дверному косяку – мол, притомился работник! Но вилы из рук не выпускал.

Дагерта, не отводя глаз от непрошеных гостей, протянула руку к поленнице, нашарила суковатое полено.

– Ну, что так неласково – «оглоблей привечу»? – примирительно сказал смуглый косоглазый парень с хитрой рожей. – Повстречай мы тебя на лесной тропе, поучтивее бы вели беседу! Или забыл, как мы на этом самом дворе клялись тебе в вечной дружбе?

– Не в дружбе, – брезгливо уточнил Кринаш, – а что не станете пакостить моей семье и гостям. Ни тебе, Бурьян, ни шайке твоей поганой, ни атаману вашему я другом сроду не был.

– Да ладно, какая разница! – еще дружелюбнее продолжал Бурьян. – Главное, ту клятву дали, верно?

Суровая Дагерта хихикнула, как девчонка. Она прекрасно помнила, чем завершилась затяжная война с шайкой. Кринаш тогда ухитрился похитить атамана из-под носа у его дружков. И пообещал утопить Хвата в отхожей яме, если ватага не поклянется впредь не посягать на его имущество, на его близких и гостей…

– А я вам ни в чем не клялся, – широко улыбнулся хозяин. – Не надейтесь здесь зимовать, я лучше троллей на постой пущу. И закройте калитку, пока мой пес от вас блох не набрался… А ну, цыц, Хват, пошел в будку!

К удивлению Кринаша, разбойничьи физиономии расплылись в довольных ухмылках.

– Слышь, Горластый, Кринаш пустобреха назвал Хватом! – обернулся Бурьян к своему молчаливому приятелю. – Оно, конечно, верно, да только не обидно ли для псины?

Горластый кивнул.

Дагерта недоверчиво глядела на разбойников. Верзила хмурился. А Кринаш первым сообразил, в чем дело. Откинул голову, расхохотался, ударил себя ладонями по бедрам:

– Он все-таки смылся от вас? С добычей, ясно-понятно? Ай да Хват! Ну, ловок! Такой на эшафоте у палача удавку стибрит! Я ж вас остерегал, дурни вы лесные!

Пес лаем вторил этой восторженной речи.

Разбойники пристыженно маялись за калиткой. Им самим было непонятно: почему не заподозрили главаря в коварных умыслах? Не зря Хват норовил в одиночку припрятать самую ценную добычу! Говорил, так добро целее будет. (Поэтому, кстати, лесная братия так дружно выручала вожака из плена. Если бы он – единственный! – не знал, где зарыты общие денежки, так и пропади он пропадом, пусть бы его и впрямь в отхожей яме утопили!) И теперь, когда разбойникам в кои веки досталось настоящее сокровище, они ему даже порадоваться толком не успели.

Впрочем, о сокровище они Кринашу рассказывать не собирались…

А хозяин постоялого двора унял смех и сообразил, что упустил нечто существенное.

– Что встали у калитки, как нищие? – сказал он мирно. – Заходите, недотепы ограбленные! Рассказывайте, кто у вас теперь в главарях ходит? Комель?

Когда живешь в глуши бок о бок с разбойничьей шайкой, известие о новом атамане важнее, чем весть о смене короля в далекой столице. Кринаш не только знал разбойников в лицо и по кличкам, но и представлял, на что способен каждый из них. Как он добывал такие сведения? Да на постоялый двор слухи сами стекались, знай держи ухо настороже!

– Комель? – переспросил Горластый. – Не… Мы это… костер ему на днях сложили.

У разбойника был слабый, писклявый голос, поэтому он предпочитал молчать.

– Надо же! – удивился Кринаш. – Кто ж его сумел ухайдакать? Я думал, у вас нет таких!

– А ты наших наперечет знаешь? – хмыкнул Бурьян. – К нам прибились остатки бывшей команды Сарха – слыхал про такого?

Вот это была уже всем новостям новость!

Кринаш посерьезнел и внимательно выслушал невероятный рассказ о гневе богов, обрушившемся на корабль речного пирата – распахнулась Грань Миров и вновь сомкнулась, поглотив наррабанца. Корабль сгорел, из команды уцелела разве что треть.

– Вот оно как! – присвистнул Кринаш. – И вы решили объединить шайки? Ясно-понятно. И кто ж теперь вами командует?

Калитка скрипнула, растворилась пошире.

– Я командую, – прощебетал прозрачный голосок – словно птица спорхнула с ветки.

Кринаша трудно было поразить. Но сейчас он ошеломленно взирал на возникшее перед ним хрупкое существо.

Сначала – из-за снежно-белых волос – ему показалось, что с ним заговорила маленькая старушка. Затем он сказал себе: «Ребенок, ясно-понятно, лет двенадцати!» А когда кроха в мальчишеской одежде встретилась с ним глазами, Кринаш понял, что вновь ошибся. У ребенка не может быть такого быстрого оценивающего взгляда. Холодные светло-голубые огни на миг сверкнули из-под длинных ресниц – и мужчина понял, что его изучили до последней косточки и назначили ему цену (кажется, не очень высокую). Женщина или девушка, уже освоившая все хитрости своего непостижимого племени. Но сколько же ей лет?.. А Серая Старуха ее знает!

Одно совершенно ясно: родом эта особа из Ксуранга. Тут уж не ошибешься: матовая гладкая кожа, тонкие неподвижные черты лица – словно дорогая фарфоровая кукла. Из-под корней волос по высокому лбу сбегает на висок тонкий завиток татуировки.

Настоящая ксуури! Это можно понять и с закрытыми глазами, если прислушаться к щебету, который у них называется речью. Откуда она здесь взялась? Ксуури – домоседы. За свои непроходимые горы почти не выбираются и чужаков к себе пускают неохотно…

Диковинная гостья правильно истолковала замешательство хозяина.

– Да, я ксуури. Когда я покидала мою страну, меня заставили оставить там имя. Называй меня Уанаи, что означает «изгнанница». – Взгляд голубых глаз скользнул мимо Кринаша. – Ой, это коза? Я никогда не видела живую козу. Можно ее погладить?

Сейчас она не выглядела взрослой женщиной. Этакая городская девчушка, впервые попавшая на крестьянский двор.

Из десятка ответов, смятенно суетившихся в мозгу Кринаша, на язык пробился один, не самый удачный:

– Осторожно, она бодается.

– Ничего, – пропела Уанаи и скользнула мимо хозяина к хлеву, откуда выглядывала любопытная черная голова с острыми рогами. Ксуури принялась нежно гладить козу. Вредная демоница на копытах, гордо носившая кличку Злыдня и не подпускавшая к себе никого, кроме Дагерты и Молчуна, смирно подставляла лоб под прозрачную белую руку.

Кринаш перевел ошарашенный взгляд на разбойников.

– Все так, – печально ответил Бурьян на его невысказанный вопрос. – Вот это самое нами теперь и командует.

– Сами удивляемся! – подтвердил Горластый.

Девчонка продолжала играть с козой. Тем временем Бурьян при поддержке Горластого поведал изумленным слушателям историю, в которую Кринаш не совсем поверил.

Оказывается, чужеземное создание объявилось в шайке в день, когда бывшие лесные молодцы Хвата затеяли объединиться с бывшими речными пиратами Сарха. Потому и возникло недоразумение. Пираты решили, что странная девица – из разбойничьей ватаги. Может, попала им в лапы как добыча и осталась для забавы и утехи. А разбойники решили, что белобрысую притащили с собой пираты.

Ошибка обнаружилась, когда принялись выбирать атамана. Особо не спорили: конечно, это будет Комель, в чьем характере удачно сочетались наглость и свирепость. С ним и Хват в свое время держал ухо востро. Люди Сарха немного потрепыхались, но никому не хотелось драться насмерть с неистовым кабаном, рожа которого была искажена злобной радостью: «А вот кого в клочья порвать?!»

Еще немного, и Комель был бы объявлен вожаком. Но тут на всеобщее обозрение вылезло белоголовое чудо и расщебеталось на всю поляну. Ей, мол, не нравится Комель, этот, как она выразилась, тролль с горячими углями вместо мозгов. Из него, мол, атаман, как из бешеной собаки звездочет. Если ватага не может предложить никого лучше, чем страдающий зубной болью хряк, то придется ей, Уанаи, взять дело в свои руки.

И все это ровным, приветливым, даже чуть извиняющимся голосом.

Парни онемели. Комель первым пришел в себя и потребовал, чтобы тот, кто привел сюда эту шлюшку, немедленно задал нахалке хорошую порку. Выборы атамана – дело серьезное, нечего делать из них ярмарочную потеху.

Тут все зашушукались: что, мол, за девка, откуда взялась? А та без объяснений провела у ног разбойника черту и произнесла положенные слова вызова. Знает, стало быть, лесные обычаи.

Шутки кончились. Слова вызова нельзя не услышать. И отказаться от них нельзя. Из двоих один уже мертв, а кто – покажет поединок. Парни потребовали, чтобы Комель выбрал оружие. Тот обложил всех раскаленной бранью. Какое оружие, так их всех да перетак, через пень да об корягу! Он эту щуплую сучку задавит голыми руками! А прежде чем задавить, поимеет на глазах у всех, чтоб неповадно было потешаться над лесными порядками!..

– Только не говори, что малышка дралась с тем двуногим быком! – не выдержал Кринаш.

– Дралась? – почесал в затылке Бурьян. – Я бы это дракой не назвал – а, Горластый?

Второй разбойник хмуро кивнул.

– Какая же это драка? – развел Бурьян руками. – Она ему в первый же миг пальцами выбила глаза. А во второй миг перебила горло ребром ладони. Он еще на земле хрипел и корчился, а она от него отвернулась и вежливо спрашивает: «Кого еще я должна убить?»

Кринаш невольно глянул в сторону хлева, на пороге которого хрупкая гостья почесывала козу между рогами.

Бурьян меж тем рассказывал, как здоровенный пират по кличке Сом объявил: он не станет подчиняться бабе! Бабье дело – ублажать мужика и ни в чем ему не перечить. А если мелкая дрянь исхитрилась убить лесного молодца на позор всему бродяжьему народу, то такую девку надобно немедля истребить, чем он, Сом, сейчас и займется. Да чтоб не голыми руками драться, а двуручными мечами. Он желает поглядеть, сумеет ли тощая иноземная паскуда хотя бы поднять настоящее мужское оружие! (Пираты, знавшие Сома, уверяют, что это была самая длинная речь, произнесенная их приятелем за всю его жизнь.)

Ксуури учтиво напомнила, что вызов бросает Сом, поэтому выбор оружия принадлежит ей. Но она не хочет спорить из-за пустяка. Мечи так мечи.

Общими усилиями были найдены две жуткого вида двуручные оглобли. Парни принялись биться об заклад: поднимет или не поднимет? Речь, конечно, шла не о Соме.

К удивлению разбойников, Уанаи подняла меч. И даже приняла защитную стойку, хотя видно было, что чудеса ловкости в обращении с клинком она показывать не станет.

А Сом легко вскинул грозное оружие, играючи завертел над головой.

Уанаи ахнула и с уважением спросила:

«Как ты можешь его держать? Ведь рукоять раскалена добела!»

Тут Сом взвыл и выронил меч. А коварная чужеземка не стала терять времени. Чтоб зарубить безоружного, особого умения не надо… Но что интересно: рукоять меча (Бурьян сам трогал!) оказалась холодной. А ладони покойного Сома были жестоко обожжены – все парни видели, вот Горластый может подтвердить…

Дружок Бурьяна ничего подтвердить не успел. Уанаи, которой надоело изучать силуранскую домашнюю скотину, вернулась к настороженному Кринашу, на ходу отряхивая маленькие узкие ладони.

– До сих пор я видела коз только на рисунках, – виновато объяснила она. – Впрочем, мы побеспокоили почтенного Кринаша по делу, и он прозорливо угадал это дело. Впереди суровая зима, а лесной шалаш – не самое приятное место в морозы.

Она тронула руку хозяина и ласково, просительно заглянула ему в глаза.

Кринаш оказался во власти нового для себя чувства. Вот перед ним стоит самый близкий, самый родной человек. Давно пропавшая родственница, которую он всю жизнь разыскивал. И вот она нашлась! Надо вести ее в дом, ставить на стол лучшее вино, резать кур… хорошенько угостить дорогую гостью и этих славных парней, ее друзей…

Кринаш тряхнул головой и очнулся. Он что, спятил? Какие, к Хозяйке Зла, родичи? Есть Дагерта и малыши, а больше никого не было, нет и не будет! Родичи, ха! Родичи – это папаша, который забыл мальчишке имя дать. И мамаша, которая подбросила его чужим людям и смылась неведомо куда…

Кринаш Шипастый Шлем, человек без родни, твердо взглянул в умильные голубые глаза:

– Ты это брось, крошка, здесь тебе не Ксуранг! Атаманишь у этих волков блохастых? Поздравляю. Но на моем дворе хозяйничать не будешь.

Гладкое лицо Уанаи не дрогнуло, только зрачки чуть расширились.

– Ты очень сильный человек, – уважительно прощебетала ксуури. – Если захочешь выгнать нас, мы уйдем без спора. Но неужели нельзя хотя бы переждать ненастье?

Хозяин ненадолго задумался. Хвата он вышвырнул бы за ворота в любую погоду. Но выгнать под дождь женщину… или девчонку – кто их разберет, этих ксуури…

– Ладно, – решился Кринаш. – Можете даже заночевать, если до вечера погода не уймется. Яснопонятно, за плату. И оружие – в сарай. Согласны?

– Конечно! – ответила за всех маленькая атаманша.

– Тогда – лаини слау, тали! – Кринаш широким жестом указал на дом и с удовольствием увидел, как расширились глаза Уанаи.

– Ты знаешь язык ксуури?

– Несколько слов. Нахватался, когда сопровождал ваше посольство в Джангаш. А вот чего не понимаю: вы же носите длинные волосы, даже у мужчин косы до пояса. А у тебя…

Гостья подняла руки к своим коротко остриженным снежным волосам.

– Я оставила их там же, где имя, – прощебетала она любезно. – Мне приказали остричь волосы, когда изгоняли из страны.

«Еще загадка! – подумал Кринаш. – Ксуранг далеко. Пока она сюда добиралась, волосы должны бы отрасти. Подстригает сама? Медленно растут? Или она перенеслась в наши края каким-то чудом?»

– Эй! – окликнул он идущую к дому ксуури. – За что тебя изгнали-то?

Та не услышала. Или не пожелала ответить.

– За многочисленные преступления, – хором сказали за его спиной два мужских голоса.

– Что? – обернулся Кринаш.

– За многочисленные преступления, – повторил Бурьян. – Она всегда так отвечает. Ох, чует мое сердце, вспомним мы еще добром Хвата, хоть он и сволочь!

* * *

С птичьего полета видно было, как сузилась Тагизарна, как белой шапкой взбивается пена вокруг хищных темных валунов. Пенные Клыки!

Распахнув широкие крылья, Вастер вцепилась взором в корабль. Если б взглядом можно было потопить проклятое судно!..

Нет! Не дрогнула рука у толстого капитана, который сам стоял у руля. И тролли не высыпали на берег, швыряя в корабль громадные камни!

Ах, чтоб его Серая Старуха в щепки разнесла! Прошел! Проскочил!

Впрочем… почему так тревожно засуетились матросы?

Птица снизилась. Теперь до нее долетали обрывки голосов:

– Зацепило все-таки!

– Сильно хлещет?

– До пристани продержимся!..

До пристани?.. Птица взмыла выше. Вот речная излучина, а за ней – обнесенный частоколом постоялый двор. И дощатая пристань. Значит, корабль причалит здесь?

Тогда именно здесь Вастер встретит своего врага!

* * *

Разнося миски с кашей и жареной рыбой, Дагерта настороженно поглядывала на гостей. Ой, не вышло бы потасовки! Чего еще ожидать, когда нос к носу сходятся лесные волки и сторожевые псы?

Вот они – сидят, искоса поглядывают друг на друга. Справа – двое стражников из Замка Трех Ручьев. Добротная одежда, черно-синие перевязи на груди: люди Спрута. Один широкоплечий, высокий, лицо утонуло в курчавой бороде. У того, что пониже, круглая смешливая физиономия и выпирающий над поясом кругленький животик.

Слева молча склонились над мисками Бурьян и Горластый. Рядом – эта белобрысая, их новая атаманша. С первого взгляда можно принять за девчушку, но Дагерту не проведешь: баба, да еще и хищница!

А между ними уплетают кашу певец Арби и бедно одетый паренек, у которого еще надо выспросить, кто он такой и куда путь держит…

– Слышь, приятель, – окликнул певца высокий стражник, – ты сюда пришел от верховий или со стороны Джангаша?

– Из столицы, – охотно откликнулся Арби. – Не слыхали снизу по течению отголоски рыданий? Это плачет покинутый мною Джангаш!

– Снизу, да? А не встречал по пути такого человека: лет сорока, сутулый, тощий, одноглазый, бороденка с проседью, одет в жуткую рвань? Мы беглого ищем.

– Вообще-то встречал как раз такого, – возвел поэт глаза к потолку. – Ну точь-в-точь! Только одежа справная, суконная.

– Может, снял с кого, – подался вперед стражник. – Где ты его видел? Давно?

– Пожалуй, и не такой уж сутулый, – продолжал рассуждать Арби. – И не на сорок выглядит, а помоложе. Тощий? Навряд ли, брюшко как у твоего приятеля… и бороды не было… верно-верно, гладкий двойной подбородок, так что насчет проседи ничего не скажу.

– Да что ты нам голову морочишь… – начал наливаться гневом стражник.

– Не сердись! – примирительно поднял ладонь Арби. – Ты же сказал: одноглазый! Вот я и подумал… Хотя постой-ка, пожалуй, у того были два глаза… Зато помню совершенно точно – и тут ты меня не собьешь! – он назвался здешним мельником.

Не успели стражники огрызнуться на явное издевательство, как вмешался Бурьян:

– Одноглазый, говоришь? Тощий? Борода с проседью? Припомни, Горластый: не с ним ли мы вчера повстречались?

– Похоже на то, – серьезно кивнул Горластый. – Я бороду не разглядывал – есть там проседь, нет ли. А так все сходится.

Забыв про шутника-певца, оба стражника насторожились, как псы, учуявшие след.

– Вчера? И где вы его видели?

– Да здесь, выше по реке, – услужливо объяснил Бурьян. – Он ехал верхом на драконе и играл на свирели. Просил передать, чтоб вы его не искали. У вас, мол, в замке такая тоска беспросветная, что крысы-мыши-пауки уже разбежались, теперь и людям пора врассыпную.

Низенький стражник рванулся к обидчику, но товарищ удержал его за плечо и сказал ядовито:

– Тоска, да? Верно, у вас повеселее живется! Вон какую кралю чужеземную себе раздобыли! Небось из кожи лезет, чтоб вас распотешить!

К разочарованию стражников, их недруги невозмутимо продолжали уплетать рыбу. Мол, ксуури сама за себя постоит!

Ободренный их молчанием, толстый стражник поднялся со скамьи, подошел ближе к Уанаи, оперся на столешницу возле самого ее локтя:

– Много люди болтают про дальние страны. Вроде в Ксуранге и люди не как люди, и бабы не по-нашему устроены…

Женщина даже не смотрела в сторону обидчика, розовым кошачьим язычком слизывая с ложки кашу.

– В Ксуранге небось и детей клепают не по-людски. – Стражник расплылся в гнусной ухмылке. – А я б не отказался поиметь тебя по-вашему, по-чужеземному. Может, договоримся? Я заплатить могу. Интересно же!

Будь на месте Уанаи другая женщина, Дагерта осадила бы наглеца. Но белобрысая ксуури вызывала у хозяйки неприязнь. К тому же она, как и Бурьян с Горластым, считала: раз баба сунулась в мужские игры, так нечего ей пищать и прятаться за чужие спины.

Атаманша и не пыталась пищать и прятаться. Не спеша отставила миску, спокойно взглянула в наглую рожу стражника и любезно прощебетала:

– Это хорошая мысль. Нет-нет, платить не нужно: я и сама скучаю по старым добрым обычаям моей родины.

Стражник поперхнулся, но взял себя в руки и продолжил напористо:

– Так, может, на сеновале, а?

– Сеновал – место не хуже прочих, – так же ровно и вежливо прожурчала ксуури.

Вот тут бы Дагерте и вмешаться: сказать, что ее дом – не бордель, что нечего на ее сеновале собачьи свадьбы играть. Но помешало неясное ощущение: что-то здесь не так!

То же почувствовал и стражник. Он с подозрением уставился в безмятежное личико ксуури: мол, в чем подвох-то? И сказал с напускной развязностью:

– Так пошли, что ли?

– Прямо сейчас? – почтительно удивилась чужестранка. – Мой господин даже не хочет поговорить с другом или сделать какие-нибудь распоряжения?

Тревога с новой силой всколыхнулась в душе толстяка.

– Распоряжения? Какие, к Серой Старухе, распоряжения?

– Ну, как же! – потупила взор Уанаи. – Господин хотел ознакомиться с обычаями Ксуранга? А если делать все по древним традициям, мужчина, как правило, не выживает.

И вскинула глаза на стражника.

Что увидел толстяк на дне этих льдистых очей? Почему отшатнулся, побелел? Не сказав ни слова, он сел, взял ложку и начал старательно выскребать из миски остатки каши.

Всех вокруг пробрал невольный холодок. Всех – кроме бродячего певца Арби. Он, не отводивший глаз от лица Уанаи, приметил, как блеснули ее глаза, и подумал, что с чувством юмора у этих ксуури все в порядке.

Кринаш, стоявший на пороге, решил перевести разговор в другое русло:

– Так ты из Джангаша, Арби? – спросил он, входя и хозяйским глазом окидывая трапезную. – Что там нового, в столице?

– В столице, – торжественно ответил певец, – раскрыт коварный заговор!

Слова эти не потрясли никого. Кринаш весело хмыкнул:

– Опять? И кто на этот раз… заговаривается?

– Все та же Стая. Никак им не надоест. Несколько высокородных господ заперты в Замке Темного Ветра, а Шадхар Северный Дуб из Клана Вепря объявлен изменником, лишенным честного погребального костра…

– Ой уж! – протянула Дагерта из кухни. – Чтоб с Сыном Клана обошлись, как с поганым самозванцем? Да будь этот Шадхар хоть трижды заговорщиком…

– А что такое Стая? – раздался из-под стола требовательный голос.

Дагерта, гремя на кухне мисками, не расслышала вопроса сынишки. Кринаш как раз подошел к оконцу и глядел на огород, где Верзила по черным голым грядкам волок за рога упирающуюся козу Злыдню. Поэтому мальчишке ответил певец Арби. Вытащив Нурнаша из-под стола и посадив рядом с собой на скамью, он серьезно начал:

– Стая – это друзья принца Нуренаджи. Тебе рассказывали, как принцы Тореол и Нуренаджи тягались за престол? Двоюродные братья…

– Знаю, – гордо сказал мальчик. – Клан Орла и Клан Вепря.

– А когда принц Нуренаджи был мальчишкой, у него были друзья, подростки из Кланов. Они играли, будто они – стая, а он – их вожак. Подросли – стали поддерживать своего вожака в борьбе за трон.

Из кухни выглянула Дагерта и залюбовалась сынишкой, который слушал внимательно, как взрослый.

– Среди них был даже маг – Верджит из Клана Лебедя. Опасный чародей, хоть и молодой. Говорят, это он наслал колдовской сон на великого воина Керутана…

Голос рассказчика стал глухим, зловещим. Нурнаш притих в предвкушении чего-то захватывающего. Он слышал о заговоре Шадхара, но одно дело – обрывки взрослых разговоров, а совсем другое – история, похожая на сказку.

– Сотник Керутан Разбитый Щит по прозвищу Гроза Нежити очистил окрестности Джангаша от тварей из-за Грани. Зимой буду петь о его подвигах. Принца Тореола он учил владеть оружием и любил, словно младшего брата. Когда Керутана прямо во дворце объял непробудный сон, все шептались: «Стая, Верджит…» Но доказать никто ничего не мог.

– А что стало с Керутаном?

– Сотника так и не сумели разбудить и решили отвезти в замок, где прошло его детство, надеясь, что в родных краях с него спадут чары. По пути героя похитила влюбленная чародейка из Подгорного Мира и унесла к себе за Грань.

– Ух ты! А Шадхар – это кто?

– Он стоял за мальчишками из Стаи и незримо направлял их. Когда после необычайных событий, достойных быть воспетыми в балладах, Нуренаджи погиб, а Тореол пришел к власти, уцелевшие члены Стаи переметнулись к новому королю.

– А Верджит? – сжал кулаки мальчишка.

– Проиграл магический поединок с грайанской чародейкой – и потерял рассудок.

– Так ему и надо! А Шадхар?

– Тогда он вывернулся. Но не бросил плести интриги – и вот попался на горячем. Его ищут по всей стране.

– А! – догадался Нурнаш. Спрыгнул со скамейки, подошел к стражникам, встал перед ними, уперев кулачки в бок. – Вы ловите Шадхара? Одноглазого, тощего, сутулого?

Тут расхохотались не только стражники, но и все, кто был в трапезной. Дагерта взяла разобиженного сынишку за руку и утащила на кухню, там в два счета утешила его куском лепешки с медом. А Кринаш решил воспользоваться забавным случаем и кое-что выяснить.

– А кто знает, – преувеличенно грозно сказал он, – вдруг Шадхар и впрямь среди нас сидит? Вот, скажем, мы ж ничего не знаем про этого господина…

Светловолосый веснушчатый юнец лет восемнадцати под общими взглядами отчаянно смутился, даже уши стали пунцовыми.

– Я… я не Шадхар!

Снова грохнул общий смех.

– Мы догадались, – снисходительно объяснил хозяин. – Во время воцарения Тореола моему господину сколько было – шестнадцать лет, пятнадцать? Просто хотелось бы знать, кого в своем доме принимаю.

– Плохая примета – в дороге имя называть, – обиженно сообщил юноша. – А вообще-то я – бродячий лекарь!

– Вот как! – изобразил радостное удивление Кринаш, который не поверил гостю (молод для лекаря!). – Тогда господин может не платить за обед. Вечерком потолкуем о моей больной спине…

Заявление Кринаша вогнало гостя в панику.

– Я… не совсем лекарь… я по домашним животным… да, по скотине всякой!

– Ой, хорошо-то как! – поддержала хозяйка игру мужа. – У нас коза что-то ест плохо. И злющая стала – не подойти. Надо бы ее поглядеть!

Загнанный в угол юнец обреченно кивнул. Кринаш наблюдал за его агонией без жалости. Имя не назвать – это право гостя, но вот врать о себе…

Хлопнула дверь. Верзила сообщил с порога:

– Господин, сверху по реке идет «Летящий»!

* * *

– Но было же обещано, что мы не станем здесь задерживаться! Только причалим, узнаем, нет ли кого до Джангаша!

Бледный лысоватый человечек волновался, суетился, бросал несчастные взгляды то на невозмутимого капитана, то на Кринаша, то на худощавую высокую девушку, молча стоящую рядом с ним на пристани.

– Что ж поделать! – развел руками капитан. – С Пенными Клыками поцеловались. Вот разгрузим трюм, чтоб осадку уменьшить, залатаем дыру, отчерпаем воду, снова погрузимся…

– Когда? – нервно перебил человечек. – Когда снова в путь?

– А завтра к полудню и отчалим, – безмятежно отозвался капитан.

– Завтра?! – задохнулся человечек. – Но это же… это невозможно!..

В разговор вмешалась девица – врезалась, как наррабанская конница на полном скаку:

– Невозможно? О чем ты говоришь, отец? Очень даже возможно – если капитану заплачено, чтобы он задержал нас в пути! И нечего таращить на меня глаза! Я не первый день как на свет родилась, меня не проведешь!

Кринаш чуть поморщился. Девица не вопила, не драла горло, но ее пронзительный от природы голос звоном наполнял воздух, болью отдавался в голове, вызывал желание заткнуть уши ладонями.

Капитан не обиделся. Похоже, привык за время путешествия.

– От крика пробоина не заделается, – ответил он. – Нравится не нравится, а ночуем тут.

– В этом клоповнике? – прибавила металла в голосе девица. – В этой грязной дыре?

За плечом Кринаша шумно вздохнула Дагерта. Хозяин тоже обиделся: заезжая нахалка даже не зашла в дом, не поглядела, что да как, а сразу принялась хаять… Однако сдержался: гостья устала с дороги, нервничает. Видно, спешит куда-то, а тут задержка в пути.

– Деточка, деточка, – заискивающе засуетился отец, – не волнуйся, пожалей себя! Мы успеем, вот увидишь, успеем! Ступай в дом, покушай…

– Отстань! Лучше прикажи капитану, чтоб поторопил своих бездельников.

Гордо вздернув востренький носик, девица процокала каблучками по доскам. Отец поспешил за ней, на ходу учтиво попросив:

– Хозяин, наши вещи бы на берег снести…

За ними к дому прошел третий пассажир: сутулый, жилистый мужчина лет тридцати, в синем суконном плаще. Кринаш почти не обратил на него внимания, занятый мыслями о капризной гостье. Вот чума! Яснопонятно, устроит она им здесь танцы!

* * *

Вастер стояла, прижавшись к стволу высокой сосны, и жадно глядела на калитку, за которой скрылся ее враг.

Вроде рядом, а не войдешь! Не потому, что негодяй может ее узнать: Вастер хитра, змеею проползет, лисою проскользнет. Но до замка дошел слух: у Кринаша, мол, ограда заколдованная: ни Подгорной Твари не пройти, ни упырю, ни лесовику, ни оборотню.

Впрочем, она-то не упырь и не лесовик! Правда, бусина помогает принять чужой облик – так то бусина! Сама Вастер не оборотень. А про колдовство служанка не упоминала.

Заморосил дождь. Двор опустел. Если б не псина, можно бы проскользнуть за калитку, пока хозяева не задвинули изнутри засов!

На крыльцо, кутаясь в старый платок, выглянула девчушка. Уныло побрела через двор к калитке, таща деревянное ведро.

Вастер решила рискнуть. Кончиками пальцев коснулась бусины, не отрывая взгляда от девчонки. Торчащие косички вразлет, большой рот, светлые, недоуменно вздернутые брови. Хорошо, что ростом девчонка ненамного ниже Вастер. И просто замечательно, что чары, скрытые в бусине, изменяют не только тело, но и одежду…

Пес из будки проводил ленивым взглядом Недотепку, которая почему-то вернулась от реки очень быстро и без ведра. Встрепенулся, учуяв чужой запах. В горле зародилось тихое рычание. Но привычный вид Недотепки сбил пса с толку. Он помешкал с лаем. Девочка обогнула дом, скрылась за углом.

И почти сразу калитка открылась вновь. Вошла Недотепка. С ведром. Поставила его наземь, принялась возиться с засовом.

Озадаченный пес вылез из будки, разразился хриплым лаем.

На шум вышла Дагерта:

– На своих лаешь, дурень лохматый? Недотепку не признал? Вот я тебя метлой!

Пес обиженно вернулся в конуру, предоставив хозяевам самим заниматься своими непонятными делами.

* * *

На постоялый двор судьба приводит разных людей – грустных и веселых, тихих и шумных, кротких и раздражительных. Кое-кого Кринаш охотно выкинул бы за ворота. Случалось, и вышвыривал…

Но Рурита Танцующий Мотылек из Рода Унхашар ухитрилась выделиться в длинной череде постояльцев и оставила о себе память, поистине неизгладимую. Режущим слух голосом она без стеснения бранила все, что попадалось на глаза: двор, дом, отвратительные рожи толпящихся в трапезной мужланов, стряпню Дагерты – заранее, по запаху. (Позже она эту стряпню уплетала за обе щеки, но доброго слова все равно не сказала.)

Когда Рурите показалось, что Верзила недостаточно бережно поставил на пол дорожную сумку, она развопилась так, словно он этой сумкой с размаху дал ей по голове. Кричала, что непочтительный раб швырнул ее вещи, словно мешок с мусором! И если хозяин – как там его зовут? – не выпорет мерзавца самым беспощадным образом, значит, в этом сомнительном заведении никогда не принимали благородных постояльцев и не знают, как с ними обращаться!

Хозяин – как там его зовут? – заверил близкую к истерике девицу, что мерзавца он накажет, всю шкуру полосками спустит. Только позже: сейчас дел невпроворот, а как освободится, так сразу… А Верзиле он шепнул: «Уйди из-под обстрела!»

А когда Арби, искренне желая успокоить и отвлечь девушку, провел рукой по струнам и попытался запеть… вот тут-то и грянула настоящая, полновесная истерика, по сравнению с которой все предыдущие капризы были просто детским лепетом.

Ах, вот как! Над ней издеваются? Мало ей этого кошмарного дома, пропитанного чадом подгоревшей жратвы… этих ужасных, ужасных людей вокруг… этой наглой прислуги… мало того, что жизнь вот-вот пойдет под откос… так еще бренчать будут над ухом! Прямо по нервам! Весело им, да? Весело? Ну, пусть поют! И пляшут! Вот умрет она здесь, на грязной лавке, под их музыку… И не надо тыкать ей в лицо эту дурацкую кружку с водой! Она сейчас умрет, она хочет умереть, а они все пускай выплясывают вокруг ее костра!..

Что бы ни думала Дагерта насчет погребального костра для знатной гостьи, она оставила эти мысли при себе и предложила барышне подняться наверх и отдохнуть.

– Деточка, успокойся, – семенил отец за красной, растрепанной дочерью. – Деточка, не плачь, подумай о своем здоровье, пожалей папу, радость моя…

– Это ж надо, – задумчиво сказал Арби, глядя ей вслед, – какая прихоть природы! У зайчика родилась дикая кошка.

– Причем бешеная, – мстительно уточнил Верзила.

– Секли ее в детстве мало, – поставил диагноз Бурьян. И оба стражника – «мужланы с отвратительными рожами» – охотно согласились с разбойником.

– Барышня всю дорогу так?.. Или только нам решила удовольствие доставить? – обернулась Дагерта к гостю в синем плаще.

– Всю дорогу, – вздохнул тот. – Мы под конец готовы были за борт прыгать.

– И достанется кому-то такая жена! – посочувствовал неведомому бедолаге Кринаш.

– От такой жены на костер запросишься, – угрюмо согласился безымянный юнец.

Зря он подал голос. Дагерте надо было на ком-то сорвать досаду. Она вцепилась в парнишку, как ястреб в цыпленка:

– Ох, чуть не забыла! Ну и хозяйка! Коза-то, козочка моя, страдалица бедная! Господин обещал поглядеть, что с ней!

Парень позеленел, но покорно дал выволочь себя за локоть из трапезной. Кринаш не заступился. Врать в дороге – скверная примета. Вот она сейчас и сбудется…

Сверху донесся пронзительный женский вопль, грохнуло что-то тяжелое. Все разом глянули в потолок.

– Подался б я отсюда, – угрюмо сказал бородатый стражник, – да неохота мокнуть. Эй, парень… ты, с лютней, тебе говорю! У двери сидишь – глянь-ка, дождь не кончился?

Арби выглянул на крыльцо, вернулся, затворил дверь и ответил:

– Дождь нудный и затяжной, как мое безденежье. А все-таки скучно торчать под крышей. Да еще и спеть нельзя! – Он устремил умильный взгляд на Уанаи, которая чинно сложила руки на коленях и тихонько наблюдала за происходящим вокруг. – Я видел на том конце двора, под навесом, уютную скамеечку. Оттуда должен открываться вид на реку. Если барышня согласится вдвоем со мной полюбоваться красотой осени, я смогу рассказать много интересного. Побродил и по Силурану, и по Грайану, и по Гурлиану…

Кринаш хотел уточнить, что со скамьи открывается вид не на Тагизарну, а на изгородь и на стену хлева. Но не стал вмешиваться. Какая разница! На хитрой роже парня написано: о чем бы он ни начал рассказывать чужеземной красотке – все равно сведет на любовь.

Уанаи, раздумывая, склонила изящную головку:

– Господин хочет поделиться со мной своей мудростью? Ради этого стоит уйти от уютного очага и дышать сыростью… но только при условии, что речь пойдет о любви.

Физиономия певца из лукавой стала растерянной. Кринаш удивленно свел брови. Бородатый стражник поперхнулся вином.

– Из всех странностей вашей жизни, – скромно пояснила Уанаи, – непостижимее всего кажется мне любовь. Все, что я о ней слышала, так туманно и противоречиво! Все знают, что это такое, но никто не может объяснить! Один умный человек сказал мне, что о любви лучше всех говорят поэты, певцы и сказители. И что, возможно, они ее и выдумали.

– Охотно! – расцвел Арби. – Я готов говорить и петь о любви без устали, как ветер не устает шептаться с листвой, как кровь не устает петь в жилах! Расстелю перед тобой песню, словно ковер: иди по ней своими маленькими ножками!

Он услужливо распахнул перед ней дверь… и еле успел отскочить в сторону.

Под ноги ему кубарем покатился юный постоялец – глаза дикие, одежда в беспорядке. Вскочил, промчался через трапезную, взлетел по лестнице.

А за дверью шумела Дагерта:

– Уймись, Злыдня! Кому сказано, уймись! А вот метлой получишь, дрянь рогатая! Пошла отсюда! Пошла!

По трапезной пронесся хохот. Певец, ухмыляясь, выглянул на крыльцо.

– Можно! – сообщил он Уанаи. – Свирепое чудовище с боем оттеснено в хлев.

Уанаи вышла из трапезной и аккуратно прикрыла за собой дверь.

Косоглазый разбойник хотел сказать что-то ехидное, но промолчал, взглянув на лестницу: по ступенькам спускался отец Руриты.

– Моя девочка, хвала богам, задремала. Налей мне вина, хозяин. Мы там у тебя зеркальце нечаянно разбили, так не беспокойся, мы заплатим.

– «Мы разбили…» – хмыкнул Кринаш. – Ох, мне б такое терпение, как у господина!

Человечек смутился:

– Она хорошая девочка… просто у нее ранимая душа, тонкая натура. И еще… сейчас решается ее судьба, вся жизнь может оказаться сломанной!

* * *

Жамис Медовая Лепешка говорил правду. В эти дни действительно решалась судьба «ранимой деточки». И отец извелся, не зная, чем помочь любимой дочери.

Собственно, изводился он с того черного дня, когда умерла жена, оставив у него на руках пятилетнюю Руриту. С тех пор вся жизнь его была – для девочки. Без остатка.

Избаловал? Ну, не без того… Сам виноват, что у девочки нелегкий характер.

Хотя какой там ребенок! Дочку замуж пора выдавать. А за кого? Да будь она самой кроткой, нежной и тихой на свете – где в маленьком Шаугосе найдешь хорошего жениха?

Жамис был лавочником. Товары получал по реке от торговца Авиурши из Рода Зиннифер. Сам торговал в небольшой лавочке. Выручки кое-как хватало на сносную жизнь… но приданое? Да в округе почти и не было неженатых Сыновей Рода. Неужели свою лапушку в какое-нибудь Семейство отдавать? (А в глубине души унизительная мыслишка: возьмут ли ее в Семейство? Без денег, зато с тонкой, ранимой душой, от которой с утра до вечера в доме крик, визг и битая посуда?)

И вдруг все изменилось. Разом и резко.

Приказчик Авиурши вместе с товарами привез письмо. У Жамиса тряслись руки, когда он это письмо читал.

Конечно, он знал, что есть у них в Джангаше богатая родня… ну, не у него, у жены-покойницы. Да какая разница, если эти родственнички не хотят видеть их с Руритой!

А тут новость: умер старый Оммурат-стеклодув. Так и звали его «стеклодувом», хотя уже лет пятьдесят как не работал он сам в мастерских, только присматривал за делами. Цветное стекло его обогатило – не хуже наррабанского, а куда дешевле!

Прямых наследников у старого богача не было, со столичными племянниками он разругался. Взял да и вспомнил на смертном ложе о правнучке из далекого Шаугоса, да будет за это милостива к нему Бездна.

Все – Рурите! И обе стекольные мастерские, и дом в Джангаше, и землю южнее столицы, и рабов, и деньги, и драгоценности, что остались от жены Оммурата!

Это бы великолепно и расчудесно, однако вредный старик оговорил два условия.

Во-первых, заявил, что мастерские нельзя долго оставлять без хозяйского глаза. Пусть правнучка изволит принять наследство не позднее чем через месяц после кончины Оммурата. А если опоздает хоть на один-единственный денек, то ей, дурехе нерасторопной, наследство оставлять незачем. Пусть тогда племяннички забирают добро ко всем демонам.

Это бы ничего, это не страшно, в месяце сорок дней, можно трижды съездить в столицу и обратно. А вот как быть со вторым условием? Богач ни на медяк не доверял женскому уму. Считал, что не родилась на свет баба, которая видит дальше кухонного котла. А потому правнучку допустить к управлению мастерскими не намеревался. Только ее мужа! Причем чтоб был он Сыном Рода, не ниже. Нечего позорить кровь старого Оммурата!

Вот так. Успеть к сроку в столицу, да еще и мужа при себе иметь! А где его взять, мужа-то, об этом Оммурат не подумал?

Жамис так разволновался, что не сразу заметил еще один листок, приложенный к письму. Небольшая такая записочка от торговца Авиурши. Поздравительная. Мол, рады вашему счастью, весь Джангаш о нем знает. А если, мол, ваша девочка еще не замужем, так имейте в виду: у нас сын не женат, Авигир Чистый Ручей. Можем, если хотите, все для свадьбы подготовить. Чтоб, стало быть, с корабля – и под венец, не теряя времени…

Приказчик не задержался – сгрузил товары и уплыл назад, увозя с собой письмо Жамиса. Вежливое письмо, длинное, обстоятельное… но его мог бы заменить клочок бумаги с одним словом: «ДА!!!»

Рурита – редкий случай – была согласна с отцом. Покричала, правда, что Род Зиннифер ее совсем не уважает. Могли бы написать хоть пару слов про этого Авигира – может, он кривой, хромой или горбатый? Но это она так, по привычке…

Дочь и отец решили не тянуть с отплытием. Позволили себе задержаться лишь на пару дней – собрать вещи да пришить на старые платья новые ленты, чтоб не совсем нищенкой выглядеть наследнице старого Оммурата.

Но Серая Старуха за два дня может такое устроить!..

Какая-то сволочь сообщила Хранителю Шаугоса, что в городе якобы скрывается заговорщик Шадхар. Вздор, конечно. Что ему делать в городишке, где каждый приезжий на виду? Но Хранитель обрадовался случаю выказать бдительность и рвение: приказал, чтоб никто не смел покидать города.

Пока стражники прочесывали подвалы, чердаки, амбары и конюшни, хватая всех бродяг (откуда стражникам знать, как выглядит Шадхар?), несчастный Жамис потерял покой и сон. День за днем клянчил он у Хранителя разрешение на выезд из города – и ни с чем возвращался в комнатку за лавкой, где бедняжка Рурита валялась на полу, била ногами по половицам и во весь голос выла о заговоре столичных дядюшек, которые хотят перехватить наследство, и об эгоисте-папаше, который ничего не делает, чтобы ей помочь.

Другой бы на месте Жамиса рехнулся и убил кого-нибудь – возможно, любимую доченьку. Но маленький героический лавочник из Шаугоса был закален годами житейских тягот. Всю жизнь он следовал правилу: «Стисни зубы и держись!» И продолжал применять его даже тогда, когда зубов почти не осталось.

В конце концов Хранитель то ли убедился, что заговорщика в городе нет, то ли надоело ему играть в неусыпного стража. Кораблям дозволено было покинуть Шаугос – и на первом из них отплыли папа с дочкой. Времени оставалось всего ничего: прибыть в столицу, быстренько обвенчаться, а на следующий день получить наследство.

А теперь, выходит, свадьба и наследство – в один день. Если, храни Безымянные, в пути больше ничего не задержит!

* * *

Жамис коротко, но выразительно объяснил хозяину ситуацию. Кринаш и все гости, слушавшие рассказ, согласились, что дела и впрямь невеселые.

Дождь тем временем зарядил основательнее. Стало скучно. У хозяина нашлась коробка для игры в «радугу». Стражники и разбойники, забыв на время о вражде, принялись увлеченно бросать костяные пластинки с рисунками. Играли на медяки: крупных денег ни у кого не было, к тому же предусмотрительный Кринаш потребовал, чтобы игроки заплатили вперед за постой и ужин.

– А ты, приятель? – обернулся бородатый стражник к незнакомцу в синем плаще, одиноко сидевшему в углу. Тот с улыбкой качнул головой – мол, спасибо, не хочу.

Кринаш, спохватившись, подошел к забытому в суматохе гостю.

– Пусть господин простит меня! Угодно ли что-нибудь?

– Ничего не надо. Посижу у огня да и спать пойду.

– Не могу припомнить: господин раньше здесь останавливался? Лицо знакомое…

– Нет. Я ни разу здесь не был. Меня зовут Эйнес Надежная Ограда из Семейства Шухлек. Я почти всю жизнь провел в Замке Серого Утеса – не приходилось слышать?

Кринаш мотнул головой.

– Он принадлежит одному из Соколов. Красивые места. Глухомань, но красивые. – Бледное, худое лицо гостя с впалыми щеками и залысинами над высоким лбом оживилось, тонкие губы тронула нежная улыбка. – Пахотной земли мало, зато прекрасная охота и два рыбных озера. Мой отец был в замке шайвигаром, а потом я его сменил… – Мечтательное выражение исчезло из серых глаз Эйнеса, он замкнулся и скороговоркой закончил: – Но это в прошлом, а сейчас я направляюсь в Джангаш.

Хозяин понял, что беседа окончена, и пошел выяснять, что загремело на кухне. (Оказалось, ничего страшного: Недотепка обрушила со стола металлическое блюдо.)

Но заноза осталась: еще одна загадка! Этот человек был шайвигаром? Но Левая Рука – должность высокая, на шайвигаре все хозяйство держится. С такого места по доброй воле не уходят. За что же выгнали Эйнеса? Проворовался? Спился? Лицо осунувшееся, отрешенное, словно человек перенес тяжелую болезнь…

Темнело. Вернулся невеселый Жамис, который под дождем бегал на пристань узнать, как дела на «Летящем». Передал Кринашу просьбу капитана – прислать на корабль ужин. Оказалось, есть и вторая пробоина, небольшая, но «хитрая», не сразу доберешься. Еще капитан передал, что он с матросами будет ночевать на сеновале: так дешевле… Кринаш плюнул, высказался насчет мелочных скупердяев, позорящих честное сословие речных капитанов, и велел жене подавать ужин. А Верзилу послал на берег с кувшином вина, котелком каши с мясом и глиняной миской, полной горячих лепешек.

Ужинали гости невесело: подействовало затяжное ненастье. Правда, все немного оживились, когда вернулись Арби и Уанаи.

Певец отнюдь не выглядел счастливым или хотя бы довольным. Он негромко извинился перед Кринашем, что не сможет петь (слишком много разевал рот, наглотался холодной сырости!), и устало опустился на край скамьи.

Уанаи без приглашения пристроилась рядом с ним. В глазах ксуури светилось неутоленное любопытство. Хрустальным голоском она продолжала пытать нового знакомого:

– Все понимаю, кроме одного: зачем? Зачем нужно это помешательство? Ты говоришь: сладчайший дар богов, животворный родник всего сущего. А рассказываешь о мучительном безумии, о душевной неряшливости, об ужасающей несобранности. И кончается это всегда плохо! У всех твоих баллад печальный конец, а ты говоришь: это прекрасно!

Несчастный певец угрюмо глотал кашу, гости втихомолку пересмеивались, а ксуури, не обращая внимания на еду, упорно старалась дотянуться до ускользающего от нее смысла:

– Взять хотя бы балладу про дочь властителя замка! Хорошо, влюбилась она в этого сотника. Допустим, он был лучше всех на свете, хотя и не верится. По-моему, просто тупой эгоист. Да и откуда ей знать, разве она знакома со всеми мужчинами на свете? Ладно, не буду спорить. Встречались они в лесу. «Крапива хлестала ей нежные ноги, а ветви царапали белую грудь…» Не могла, дура, найти для свидания местечка приятнее! Хотя у всех разные вкусы… Но потом, когда он ушел на войну, а она вздыхала в башне и день за днем пыталась «взором дали пронизать»… это уже слабоумие! Она что, с первой попытки не поняла, что ничего с такого расстояния не разглядит? А когда пришла весть о его гибели, она не могла есть и пить, зачахла и умерла. Вот ты мне объясни: с какой целью она все это проделывала?

Кринаш посочувствовал бедняге-певцу и, тронув Уанаи за плечо, сказал, что наверху готова комната. (Конечно, много чести для разбойницы, но все-таки женщина! А Бурьян с Горластым пусть в трапезной дрыхнут, на скамьях!)

– Сейчас! – отмахнулась ксуури и продолжила увлеченно: – Кажется, я поняла! Складывается ясная картина: потеря сна и аппетита, нервное расстройство, помрачение рассудка, зачастую гибель… Это же болезнь! Серьезная! Как еще вы до сих пор не вымерли?

Придя к такому выводу, Уанаи успокоилась, поднялась из-за стола и, учтиво поклонившись хозяину, отправилась наверх.

– Да, – глядя ей вслед, выдохнул Арби. – Болезнь…

И такая тоска была в его негромком голосе, что Дагерта, убиравшая со стола посуду, бросила на парня тревожный, сочувственный взгляд.

* * *

Вечер прошел мирно, если не считать того, что Горластый обругал погоду: мол, денек мерзкий, как рожа стражника. Разбойник брякнул это просто так, не подумав, но чуть не схлопотал по шее от «черно-синих». Вмешался Кринаш, цыкнул на тех и на этих, восстановил мир и посоветовал гостям укладываться спать – темно уже!

Тут как раз вернулись капитан «Летящего» и матросы. Хозяин пошел приглядеть, чтоб они были поаккуратнее с огнем, не спалили ему сеновал.

– Ну, вроде всех разместил! – заявил Кринаш, вернувшись в дом и сняв с плеч наброшенную от дождя рогожку. – И охота капитану на сене валяться! Скупердяй паршивый… До чего ночка ненастная выдалась! Не завидую сегодня бездомным бродягам.

По правде сказать, Кринаш никогда не завидовал бродягам – он, лишь в сорок лет узнавший, что такое собственный дом. И сейчас, устало прикрыв глаза, он впитывал тепло догорающего очага и сонный, мирный уют. Тишину нарушало лишь похрапывание постояльцев в трапезной. Верзила уже ушел в пристройку. Недотепка на кухне прикорнула под старым тулупом – любила тепло, словно котенок.

Хозяева, как всегда, ложились последними.

– Все успокоились? – негромко спросил Кринаш.

– Этот… ну, козий лекарь… просил принести ему в комнату выпить.

– Так налей ему вина, – досадливо откликнулся хозяин. До сих пор Дагерта не имела привычки цепляться к мужу с мелочами.

– Если б вина! Он хочет «водички из-под кочки». Большой кувшин.

Кринаш опешил. «Водичка из-под кочки», жуткого вкуса и дикой крепости напиток, который мужики гонят из всего, что под руку подвернется… для непривычного человека – верная смерть! Да, они с женой держали в подвале немного этой пакости. Кринаш смеялся: «Мышей морить…» А если серьезно – на случай появления на постоялом дворе забулдыги, для которого уже вино – что вода.

– Кувшин? Он что, тролля в гости ждет? Ладно, зайду к нему, поговорю.

* * *

– Да, я заказал… кувшин… ну и что? Я же за него заплачу! – Мальчишка попытался бесстрашно выдержать взгляд Кринаша, но ему это не удалось. Круглое лицо покраснело, уши налились малиновым цветом. Юнец отвел глаза и нарочито грубо уточнил: – Я, может, хочу надраться вусмерть! В лежку!

Кринаш оценивающе оглядел гостя:

– Кружки за глаза хватит.

А про себя подумал: «Хватит и запаха…»

– Да? – растерялся парнишка. – Я не знал… Конечно, он не знал! Достаточно взглянуть на него: домашний, смирный, по-детски наивный. Котенок, еще не обученный ловить мышей.

Кринаш уселся на скамью рядом с парнишкой:

– Что стряслось? Может, чем помочь могу?

– Мне уже никто не поможет, – угрюмо отозвался тот. И вдруг подался к Кринашу, заговорил быстро, отчаянно: – Видел, что тут творилось сегодня? Весело было, да?

– Ты это про козу?

– Нет, про другую скотину! Про другую тонкую натуру! Тебе-то что, она завтра уплывет, у тебя снова тихо будет. А если каждый день… всю жизнь…

– Так ты и есть жених барышни? – догадался Кринаш.

– Именно. Авигир из Рода Зиннифер. Вот такой я счастливчик, везунчик и удачник.

Юноша потянулся к кувшину. Хозяин отодвинул кувшин подальше и приказал:

– Рассказывай!

А что рассказывать? Кринаш угадал каждое слово еще до того, как парнишка, уставясь в пол, начал изливать душу.

Все угадал! И про богатую семью, которую прочно объединяет воля отца – так обруч не дает рассыпаться бочке. И как давит, гнетет эта воля: не смей делать по-своему, не смей возражать, не смей искорки в глазах зажечь! Голос отца спокоен и негромок. Зачем кричать, если вокруг почтительная тишина?

Авигир мечтал стать наемником, но заикнуться об этом посмел лишь раз. Одного раза ему вполне хватило…. Нет, владеть оружием юноша научился, на это отец денег не жалел: такое умение и купцу пригодится. Но как можно оставить родной дом, дело, которым занимались дед и прадед, верную прибыль, что звонким ручейком стекает в потемневший от времени сундук с окованными железом углами!

А тут еще сказочная возможность завладеть наследством Оммурата-стеклодува!

Весь дом тихо радовался (радоваться громко семья давно разучилась). Согласия Авигира никто не спросил. Впрочем, он и не стал бы возражать. Незнакомая девушка, которую везут для него от верховий Тагизарны, – в этом было что-то притягательное для наивного юнца. Это вам не конопатая внучка оружейника, которую отец подумывал заполучить в невестки! Она, должно быть, изящна, нежна и прелестна, эта неведомая Рурита Танцующий Мотылек – ах, какое восхитительное имя! Как она, должно быть, трепещет, с тревогой рисуя себе образ жениха, которого увидит только на свадьбе! Когда невеста задержалась с приездом, взволнованный отец послал Авигира в сопровождении слуги вниз по реке – узнать, не случилось ли чего. Сыну велено было не забираться дальше постоялого двора Кринаша: туда все слухи сходятся. Если в Шаугосе свирепствует мор или стряслась другая какая беда, Кринаш об этом должен знать.

Когда до постоялого двора было рукой подать, романтическая душа подсказала юноше проделку. Он обменялся со слугой одеждой, отправил своего спутника в деревенский трактир, а сам, скрыв имя, заявился на постоялый двор. Что, если судьба позволит увидеть Руриту до свадьбы? Что, если они понравятся друг другу? Что, если будут всю жизнь вспоминать эту встречу?

Да уж, что сбылось, то сбылось! Авигир не забудет этот день до смерти!

– Она мимо меня прошла, глянула – словно помои выплеснула. И громко так: «Отец, за вещами надо смотреть в оба: здесь ночует всякий сброд!» Плечиком дернула и дальше пошла.

– Да, тонкая натура… А увильнуть от свадьбы нельзя?

Ответное молчание было выразительнее слов.

– Ты в семье единственный сын?

– Нет. Но двое старших женаты.

– Ясно-понятно…

Кринаш призадумался, потирая шрам на лбу. Сколько раз он зарекался вмешиваться в чужие дела! Но разве удержишься, если перед тобой сидит неплохой парнишка и уныло гладит в свою будущую жизнь – скомканную, неудавшуюся, загубленную. Жизнь, в которой он неразрывно связан со злобной, истеричной бабой.

Она спит сейчас за две комнаты отсюда, эта ранимая, глубоко чувствующая натура. А в воздухе словно продолжает звенеть ее пронзительный голос. И чаще всего звучат слова «мерзкий» и «отвратительный»…

Кринаш не выдержал. Со скучающим видом поднял голову и, разглядывая паутину меж потолочных балок, сообщил – не собеседнику, а шустрому паучку:

– Забавную штуку рассказали мне проезжие из Гурлиана. Собирают у них в Аргосмире корабли для дальнего похода. Слыхал легенду о Земле Поющих Водопадов, до которой добрался когда-то Ульгир Серебряный Ручей?

– Да, в Огненные Времена. Похитил прекрасную Жаймилину и с ней отправился…

– Ага, – бесцеремонно перебил Кринаш мальчишку. – Ученые люди как-то вычислили, где эта самая земля должна быть на самом деле. Вот гурлианцы и решили туда сплавать. Но наемники в путь особо не рвутся: легенда-то страшноватая! Людей не хватает, рады любому. Плавание впрямь будет опасным, можно ждать всяких ужасов…

– Самый ужасный ужас спит за две комнаты отсюда! – с выражением сказал Авигир.

Юноша изменился на глазах. Исчезла понурая сутулость, взгляд стал живым и блестящим. Сейчас Авигир не выглядел беззащитным, трогательно нелепым мальчишкой. Молодой мужчина глядел на стену над плечом Кринаша – и видел катящиеся волны, зеленые берега в цветочной пене, звонкие водопады, срывающиеся с темных скал.

– Ну, хозяин, я твой должник! Сколько проживу, столько и в долгу буду! О таком я и мечтать не смел! По стопам великого Ульгира!..

«Даже мгновения не раздумывал!» – укололо Кринаша чувство вины. Вряд ли он узнает, вернулся ли этот отчаянный мечтатель из опасного похода!

Но обратного пути уже нет: вон как светятся глаза юнца!

А если к утру передумает, струсит – значит, ошибся в нем Кринаш. Тогда не жалко, пусть живет подкаблучником у сварливой стервы, демоны с ним!

– Я прямо сейчас отправлюсь в путь! – словно прочел его мысли Авигир.

– Ночью-то? Ну нет, опасно! Я разбужу, когда начнет светать.

– Какой уж тут сон! Я пока напишу пару писем.

* * *

Прозрачная вода рассвета немного развела непроглядные чернила ночи.

Кринаш держал в поводу гнедую лошадь Авигира и чувствовал себя на собственном дворе конокрадом и злоумышленником. Впервые он так провожал гостя – крадучись, воровски, чтобы никого не разбудить.

Забрехал было Хват, высунулся из пристройки Верзила. Кринаш отвесил псу пинка, а рабу махнул рукой: мол, уйди! И продолжил настырно, как заботливый отец:

– Дорогу помнишь?

– Конечно!

– Денег до Гурлиана хватит?

– Если что, продам перстень.

– В харчевнях кошелек не вытаскивай, деньгами не хвались. Со случайными попутчиками не откровенничай. Слуга – человек надежный?

– Верю ему больше, чем себе.

Занятые беседой, эти двое не заметили, как на крыльце мелькнула темная фигура – и скользнула в дверь, которую Кринаш оставил приоткрытой…

– Ну, храни тебя Безликие! Письма я передам… Не написал, что едешь в Аргосмир?

– Не такой уж я дурак!

Авигир вывел свою гнедую за ограду, вскочил в седло – и копыта ударили по размякшей от недавнего дождя земле.

Хозяин затворил калитку, задвинул засов. Обернулся на одно из верхних окон и улыбнулся при мысли, что барышня Рурита в это оконце могла бы увидеть своего жениха, скачущего прочь.

Вины перед гостьей он не чувствовал. Не столько потому, что она хаяла «Посох чародея», сколько из-за ее жестокого каприза: пусть, мол, Кринаш высечет Верзилу…

Как же! Сейчас! Из-за прихоти проезжей дуры он положит своего раба под кнут!

Кринаш старался со слугами обращаться со спокойной, разумной строгостью, но от себя не скроешь: к Верзиле у него отношение было особое. В нем хозяин видел собственную судьбу – какой она могла бы стать.

Пусть бедняга потерял память, пусть не знает, кем был прежде и какое носил имя, – все равно многое в нем выдает прежнее ремесло.

Воин. Явно воин. Это помнят руки, помнят глаза, слишком гордые для невольника. Да, в каменоломнях плети надсмотрщиков научили его терпению, но терпение и смирение – не одно и то же. Хоть старается Верзила угодить нынешнему хозяину, нет в нем льстивого подобострастия, которое выдает того, кто рожден в рабстве.

Кринаш, бывший десятник, готов спорить на что угодно: парень был наемником!

Не забыть одного случая… Как-то в тревожное время, когда приходилось ждать нападения разбойников, Кринаш ночью вышел взглянуть, не спит ли Верзила, поставленный охранять двор.

Верзила не спал.

Он стоял в полосе лунного света – серьезный, собранный, с закаменевшим лицом. В руках держал палку от старой, давно растрепавшейся метлы. Сейчас палка не выглядела ни смешной, ни жалкой – так привычно подняли ее широкие ладони в позицию «верхний щит». Тело легко и естественно приняло боевую стойку, деревянный «меч» описал полукруг – прием этот назывался «крыло бабочки».

Кринаш бесшумно повернулся и ушел незамеченным. Не мог он на это смотреть. Больно было. Тошно.

Попавшему в плен наемнику дают, по обычаю, возможность откупиться. Не сможет – станет рабом. Такой участи Кринаш когда-то боялся хуже смерти. Деньги тогда у него не держались (может, оттого теперь и стал таким прижимистым), а родни, чтоб выручить, не было… А потерянная память… Да сколько раз Кринашу в битве перепадало по голове – вон и шрам на лбу остался. Могли ему память отбить? Могли. И очень даже запросто…

С тех пор и повелось: смотрит Кринаш на Верзилу – видит себя. И старается не обидеть его зря, не унизить лишний раз. Была даже шальная мысль: не даль ли парню волю? Но потом Кринаш прикинул: а что для бедняги изменится? Уйдет? А куда? Где ему будет лучше-то – без имени, без памяти, без друзей? А здесь честная работа, верный кусок хлеба и люди, которые к нему неплохо относятся. А раз так, то незачем Кринашу спешить с ненужными добрыми делами и разбрасываться собственным имуществом…

За раздумьями хозяин вошел в дом, остановился у деревянной лестницы. Надо отдать барышне письмо как можно позже. Пусть уж крики и вопли начнутся перед самым отплытием «Летящего»…

И ответом на эту мысль сверху донесся крик, полный боли и испуга. Мужской крик.

* * *

Лицо Эйнеса было белым, но глаза глядели неустрашимо, со злым весельем. Глаза смелого человека, который понимает, что легко отделался, столкнувшись лицом к лицу со смертью.

Он сидел на скамье в трапезной, стягивая правой рукой окровавленную рубаху на левом плече. Кринаш негромко объяснял перепуганной Недотепке, в каком сундуке лежит чистое полотно для перевязки. Дагерта на кухне грела воду. Постояльцы столпились вокруг пострадавшего. Надо ж, человека ножом ударили! Да еще в «Посохе чародея» – вроде бы спокойное, безопасное место!

Последним на шум выбежал Жамис. С лестницы оглядел происходящее, в ужасе расширил глаза при виде крови и брякнул нечто совершенно неуместное:

– Господа, умоляю, не разбудите мою девочку!

И смутился, осознав свою бестактность.

Превозмогая боль, Эйнес усмехнулся:

– Вот уж чего мы все не хотим, почтенный, так это разбудить твою девочку!

Недотепка с необычной для себя прытью принесла полотно. Кринаш сноровисто промыл рану теплой водой и перевязал, приговаривая, что это пустяки, он видал раны и похуже, а заживали за милую душу.

Закончив перевязку, он свирепо обернулся к Уанаи, которая спокойно взирала на происходящее:

– Твоих парней работа? Говори, гадюка чужеземная!

Ксуури не обиделась и не испугалась. Ответила примирительно:

– Зачем нам это? Я еще не потеряла надежды перезимовать здесь. Глупо было бы портить отношения с тобой.

– Не на тех войско ведешь, хозяин! Один в грехах, другой в ответе, да? – поддержал атаманшу Бурьян с таким оскорбленным видом, какой бывает только у мошенников, вообразивших, что совесть их чиста.

Кринаш раздосадованно замолчал. Убедили его не слова разбойника, а сама рана, явно нанесенная неопытной и не очень сильной рукой.

– Да кто б ни ударил, – хмыкнул бородатый стражник, – его уже след простыл!

– А вот и нет! – злорадно сообщил Эйнес. – Я просто ждал, когда меня перевяжут. А этот гад и не собирается удирать. Думает, я его не разглядел! – Эйнес скользнул взглядом по изумленным лицам и точным, как удар клинка, движением руки выделил из толпы одного человека. – Про тебя говорю, любезный, про тебя. Не прикидывайся барашком. Рассказывай, чем я тебе не угодил. Вроде впервые видимся!

Все отшатнулись от бродячего певца Арби. А тот в недоумении огляделся, пытаясь понять, на кого указывает Эйнес. Понял – и побелел, задохнулся от гнева:

– Я?! Да ты что… Да как ты можешь…

Он не успел договорить: на крыльце послышалась возня. В трапезную ввалился торжествующий Верзила:

– Поймал гада! Он уже у калитки засов снял. Еще чуть – и ушел бы.

И с победным рыком втолкнул в кольцо ошарашенных людей свою добычу.

Потрепанная куртка, длинные золотисто-каштановые волосы, перепуганные серо-зеленые глаза… Певец Арби!

* * *

С другого берега, с крутого откоса, на постоялый двор глядели два ящера.

Они полулежали на мокрой опавшей листве, устремив на темный частокол неподвижный взгляд маленьких красных глазок. На макушке у каждого красовался еще один глаз – большой и зеленый, он глядел в небеса.

Одному из ящеров невыносимо хотелось подняться на задние лапы. Ящерок был почти детенышем – об этом говорил угольно-черный цвет чешуи. Пузо было по-детски тонкокожим, и мелкие камешки, затесавшиеся в листве, неприятно впивались в него. Но встать не позволяло воспитание: нельзя возвышаться над старшим! Это можно истолковать как вызов на поединок.

А учитель-то как распластался! Ему-то что: брюхо уже ороговело, все нипочем!

Чтобы отогнать неприятные мысли, черный ящерок завозился и прошипел:

– Это и есть человеческое логово?

Здоровенный хвост, мощный и гибкий, взлетев с желтых листьев, обрушился на хребет юнца. Вслед за ударом донеслось укоризненное шипение:

– Почтительный ученик не прерывает размышления учителя!

Человека такой удар убил бы на месте. Но для ящера это было что-то вроде беззлобного подзатыльника.

Ящерок жестом извинения убрал передние лапы под брюхо и жалобно просвистел:

– Учитель, а зачем нам эти суровые края? Мама говорила: иногда здесь так холодно, что вода становится твердой!

– Я это видел, – важно подтвердил старший ящер.

Он сам был еще молод: темная чешуя лишь недавно подернулась голубовато-сизыми разводами. Уткнувшийся носом в листву юнец был его первым учеником. Приятно было ощущать себя солидным и мудрым.

– Зато этот мир восхитительно неподвижен, – объяснил он, – не сминается в складки. Место, которое Большелапый назвал Дивной Купелью, может стать убежищем чуть ли не для половины самок с детенышами. Ведь их осталось так мало!

– Мы обязаны заботиться о самках и детенышах! – подтвердил юнец, горделиво задрав носишко (смешное это было зрелище). – А люди за рекой – мы убьем их?

– Если понадобится. Но сначала надо узнать о них как можно больше. Этим занимается Короткий Хвост.

Молодой ящерок от восторга издал хлюпающий звук и высунул раздвоенный язык.

Короткий Хвост – это имя! Кто еще обладает такой магической силой? Кто так искусно принимает любые обличья? Кто может так ловко высмотреть чужую тайну, слизнуть ее длинным языком, расхрупать на крепких клыках?

Как же здорово будет говорить когда-нибудь своим ученикам: «Дело, которым занимались Короткий Хвост и я…» Нет, пожалуй, иначе: «Я и Короткий Хвост…»

* * *

Два одинаковых человека в одинаковой одежде с одинаковой ненавистью глядели друг на друга. Оба были красными и растрепанными: только что тузили друг друга, катаясь по полу. Их растащили – и тут же вспыхнул спор среди постояльцев: кого из двойников приволок со двора Верзила, а кто всю ночь был в трапезной? Перепутались, мерзавцы!

Оба певца били себя в грудь и сбивчиво клялись в своей подлинности и неповторимости.

Толстый стражник, больше других боявшийся черного колдовства, предложил привязать обоим двойникам по камню на шею и швырнуть в Тагизарну. На всякий случай. В ответ Дагерта пригрозила его самого туда спихнуть, чтоб охолонул малость. В «Посохе чародея» еще никого зря не обижали. Разобраться надо!

Уанаи вежливо внесла предложение: оба «Арби» могли бы спеть, голос выдаст самозванца. Идею отвергли: во-первых, двойники порядком охрипли, обвиняя друг друга в злодейских замыслах, а во-вторых, настоящего Арби не слышал никто, кроме самой Уанаи (если не считать короткой песенки на пристани). А разбойнице-чужеземке никто толком не верил.

Но слова ксуури навели Кринаша на нечеткую мысль. Пение – музыка – лютня… где она, кстати? Ага, вот, висит на стене. Два певца, а лютня одна…

В глазах хозяина мелькнула искорка. Он что-то шепнул Верзиле. Тот кивнул и вышел.

А Кринаш обернулся к двойникам:

– Да чтоб вас демоны сожрали! Чтоб вас на последнем костре огонь не взял! В болото под кочку такие развлеченьица! У меня приличный постоялый двор, всякую шваль не пускаю, а тут… – Голос становился все громче. – Нет чтоб в «Жареном петухе» такие выкрутасы откалывать!

Все притихли. Дагерта недоумевала: ее муж, всегда сдержанный и спокойный, вел себя хуже барышни Руриты!

А Кринаш ярился все злее:

– Правильно люди говорят: обоим камень на шею – да в воду! Так и сделаю! А мне, дураку, вперед наука: смотри, кого на порог пускаешь! Музыки мне захотелось! – Кринаш окинул ни в чем не повинную лютню взором кровного врага. – Музыки, чтоб ее Серая Старуха наизнанку вывернула и узлом завязала! – Хозяин сорвал лютню со стены. – Знал бы заранее, взял бы эту бренчалку поганую – да об стену и… – Он широко размахнулся.

Тут один из двойников сбросил с себя оцепенение, метнулся к Кринашу, повис на его руке, спасая лютню.

А второй «Арби», воспользовавшись тем, что все отвлеклись на разыгранную Кринашем сцену, метнулся за дверь.

Тут же на крыльце послышалась возня. Верзила весело прокричал:

– Держу, хозяин, держу!.. Да не дергайся, зараза, удавлю!

– Возьми свою лютню, парень, – спокойно сказал Кринаш, опустив руку. – Я хотел только…

Он не договорил: на крыльце раздался вопль, свирепая брань Верзилы, топот по ступеням. Хозяин рванулся к дверям. За ним – все, даже морщившийся от боли Эйнес.

Но они опоздали. Верзила стоял у распахнутой калитки и смотрел вслед огромной серой птице, рывками поднимавшейся выше и выше.

– Смылся, гад, цапнул меня… – Слуга угрюмо глянул на прокушенное до крови левое запястье. – Засов уже был снят. Я догнал, за рукав схватил, клок выдрал. А он птицей обернулся, колдун проклятущий!

– Или колдунья, – негромко сказал Эйнес, глядя на кусок материи в кулаке раба.

Верзила опустил глаза на свою добычу – и чуть не уронил наземь. То, что было обрывком серого полотна – точь-в-точь как тот, из которого была сшита рубаха певца! – вдруг оказалось лоскутом узорной ткани с нежным серебряным отливом.

Гость прав: такая материя идет на женские платья, причем очень дорогие.

Лоскут пошел по рукам, но никто не успел высказать своего мнения о чудесах, творящихся на постоялом дворе. С крыльца донесся пронзительный женский голос:

– Неужели в этом ужасном заведении нет порядка и покоя ни днем, ни ночью?

На крыльце, поеживаясь от утреннего холода, стояла заспанная, но сердитая Рурита.

* * *

Происшествие, которое в другое время надолго стало бы темой для пересудов, забылось неожиданно быстро: его заслонили другие события, вихрем завертевшиеся в «Посохе чародея». Виной тому был Кринаш.

Он собирался отдать барышне письмо Авигира перед отплытием «Летящего». Или попросить капитана передать письмо в пути – так ему, капитану, и надо за скупердяйство! Но спокойной жизни все равно не предвиделось (какая разница, о чем голосит эта горластая девица!), и Кринаш решил порадовать мучительницу весточкой от жениха.

Результат оказался неожиданным: Рурита от шока потеряла голос. Выгнувшись дугой, она в немой истерике билась на руках Дагерты, белая, страшная, распялившая рот в беззвучном крике.

Хозяйка постоялого двора моментально изменила отношение к гостье: из скандальной стервы та превратилась в бедняжку, брошенную мерзавцем-женихом. Дагерта увела барышню в комнату, на ходу крикнув Недотепке, чтоб та принесла горшок с успокоительным отваром (еще с вечера травки были заварены – на всякий случай).

Жамиса хозяйка не пустила к дочери, и он сидел у стола, разглядывая винную лужицу. Вид у него был такой убитый, что оба стражника подсели рядом – утешить беднягу добрым словом.

– Пусть господин так-то уж не горюет, – фальшиво бодрым голосом начал толстячок. – С деньгами оно так: где потеряешь, а где и найдешь.

– Я не про деньги думаю, – безжизненно отозвался Жамис. – Каково будет Рурите вернуться в Шаугос? Ее же засмеют: жених удрал из-под венца, даже на приданое не позарился! А потом…

Он не договорил, но было ясно: а потом ей доживать век безнадежной старой девой.

– Ну, денег тоже жаль, – задумчиво промолвил бородатый стражник. – Там две стекольные мастерские с рабами, верно?

– Если б только мастерские! – Жамис побледнел, осознав грандиозность утраты. – А денег столько, что хоть третью мастерскую покупай, – это разве плохо? А драгоценности? А дом в столице – это тебе как? А имение в Лисьих Холмах – это не хочешь?

– Вообще-то хочу, – так же задумчиво протянул стражник. И тут же подобрался, глаза азартно засверкали, как вчера при игре в «радугу». – А ведь мы с господином так и не познакомились. Со вчерашнего дня под одной крышей, а имя я не назвал. Я Неркур Блестящий Коготь из Рода Уммедек. – Он голосом выделил слова «из Рода». – И если кому интересно – я не женат.

До Жамиса не сразу дошло, что хочет ему сказать надоедливый утешитель. А понял – захлопал глазами:

– А… как же… разве получится?

– Чего ж не получится? – хмыкнул Неркур. – Хозяин, тут вроде храм неподалеку?..

– Не храм, жертвенник. Рядом, в деревне, – с готовностью ответил Кринаш, который при виде отчаяния Руриты несколько смутился. – Но жрец самый настоящий. К нему со всей округи приезжают браки заключать – не в город же ради этого ехать!

– Ну, дела! – ошалело покрутил головой толстый стражник и тут же спохватился: – А я ведь тоже не женат!

– Сиди! – свысока бросил ему приятель. – Ты из Семейства, так не влезай в разговор Сыновей Рода!

– Я сейчас… – забормотал Жамис, вскочив со скамьи. – Мне проведать доченьку…

Вывести Руриту из комнаты удалось быстрее, чем ожидали постояльцы, дружно заинтересовавшиеся таким оборотом дела. То ли подействовало зелье Дагерты, то ли девушка усилием воли взяла себя в руки… Шла бледная, но прямая, с высоко поднятой головой (Дагерта успела на скорую руку привести в порядок ее волосы и одежду).

– Деточка, – залебезил отец, – господин из Рода Уммедек делает тебе предложение…

И замер, боясь дохнуть. Его норовистая дочь запросто могла обругать жениха, повернуться, уйти – а потом всю жизнь жалеть об этом.

Почувствовав серьезность момента, хозяйка с лестницы подала реплику:

– А уж эти как иззавидуются, из Рода Зиннифер!

То ли вовремя пришлись эти слова, то ли Рурита оказалась разумнее, чем ожидал отец, но барышня вместо бурного отказа неохотно процедила сквозь зубы:

– Ну… может быть… если господин сбреет эту гадкую бороду!

Отец бросил на жениха взгляд, полный ужаса: обидится или нет?

Неркур расправил плечи и расхохотался:

– А почему бы и не сделать невесте перед свадьбой приятное?

* * *

На постоялом дворе было лишь одно зеркало. Именно его вчера грохнула Рурита.

Толстенький стражник двумя пальцами держал самый крупный осколок перед носом приятеля, который, наточив нож и густо намылив физиономию, избавлялся от бороды.

Время у Неркура было: Жамис вместе с хозяином постоялого двора ушел в деревню договариваться со жрецом, невесту Дагерта увела наверх прихорашиваться, а на пристани только-только начали грузить тюки обратно в трюм.

Толстый стражник до тошноты завидовал приятелю, на которого обрушилось богатство. И из зависти старался испортить везунчику настроение:

– Ты у нас теперь в дезертирах числиться будешь, так? Сорвался в бега, господину даже ручкой на прощание не махнул…

– Держи зеркало выше… Сам порядки знаешь: если хозяин задерживает плату больше чем на три месяца, наемник может разорвать договор. Кроме как в королевском войске, ясное дело. Припомни: когда мы от Унтоуса последний раз деньги видали?

Толстяк возвел глаза к потолку и углубился в подсчеты.

– А если даже что не так, – добавил Неркур, – с такими деньжищами я от любых неприятностей отмашусь.

– С такими деньжищами? – переспросил приятель. – А если не поспеешь к сроку? Останешься без денег, без бороды, зато при жене!

Неркур повернул голову, скептически обозревая в зеркале выбритую скулу.

– Что ж, это как в «радугу» все на кон поставить. Проиграю – не сдохну с горя. «При жене…» Так жена ведь не демон с рогами! Ладная девчонка. Глазки, бровки… мне нравится! Такие бойкие в постели хороши, уж можешь мне поверить.

– Бойкие?! – возопил толстяк. – К ней же страшно подойти без забрала! Да и то в прорезь плюнет!

– Сварлива малость, это так, – добродушно признал Неркур. – Так если чересчур надоедать будет, ее всегда можно древним средством полечить.

– Древним средством? Это каким же?

– А то будто не знаешь! Намотать косу на кулак да всыпать как следует… Не верти зеркало, а то я себе чуть ухо не отхватил.

* * *

Вастер отчаянно била крыльями по воздуху – болело плечо, помятое негодяем-рабом! – и пыталась убедить себя, что не случилось ничего страшного. Да, она поторопилась, поддалась желанию одним ударом покончить с опасностью… Зато Эйнес ранен и вряд ли сможет продолжить путь. Останется отлеживаться на постоялом дворе. У нее будет время подготовить следующий ход.

Лучше всего напустить на врага головорезов из замковой стражи. Там найдутся такие – за горстку медяков родную мать пришибут.

Конечно, есть люди, служившие еще в замке покойного мужа и пришедшие сюда вместе с Вастер: Комар и наррабанец Дэрхи. Но… как же верить им теперь? Разве не они несколько лет назад сообщили Вастер о гибели Эйнеса?

Надо проследить за отплытием «Летящего» – будет ли ее враг на палубе? Если нет, можно вернуться в замок. Она же больна! Надо показаться на глаза мужу, а то как бы Унтоус не решил проведать хворающую женушку!

* * *

– Какая красивая чета! – вздохнул старенький жрец, растроганно глядя вслед крутобокому кораблю. Старик говорил искренне: почти полвека соединял он пары – и каждый раз семья, возникающая на его глазах, казалась доброму служителю богов красивой, любящей, счастливой.

А на борту «Летящего» и впрямь царило счастье.

Был весел капитан, которому Жамис пообещал неплохие деньги, если они к сроку успеют в Джангаш. А что ж не успеть, ветер хороший!

Довольно улыбался Неркур: невеста на свадьбе худого слова не сказала, да и сейчас стоит тихая, смирная, держится за его локоть. (Ох, надолго ли хватит этой кротости?)

Скромно румянилась новобрачная: жених без бороды оказался симпатичным, моложавым мужчиной. Статный, высокий, широкоплечий… Жаль, не видят их сейчас знакомые барышни из Шаугоса!

Лучился счастьем Жамис: деточка успела шепнуть ему, что новый жених нравится ей больше, чем тот цыпленок, который сбежал – и правильно сделал, туда ему и дорога…

– Вряд ли эта идиллия продлится долго, – хриплым голосом сказал Эйнес. – И я не завидую Неркуру, даже если он добудет богатство. Проклятые бабы… – Он резко оборвал фразу и поспешил к калитке. За ним поспешил жрец.

На причале остались Кринаш и Дагерта.

– Чем дольше я глядел на эту счастливую пару, – усмехнулся хозяин постоялого двора, – тем глубже понимал, как мне повезло с женой.

Дагерта нежно склонила голову мужу на плечо.

– Как здесь стало тихо! – шепнула она. – Как спокойно!

Они замолчали, наслаждаясь легкими всплесками воды под досками причала, шорохом ветра в ветвях ив…

– Да чтоб этот мир демоны в клочья драли! До чего гнусная штука жизнь, по хребту ее оглоблей! Троллю в задницу такую жизнь! У деревенских ни стыда, ни совести, ни добра, ни жалости! Гадючник поганый, а не деревня, гори она от околицы до околицы! Может, хоть у здешних будет сочувствие к бедной одинокой бабушке?

Разом обернувшись, Кринаш и Дагерта беспомощно взирали на крупную, толстую старуху, которая тяжелыми шагами брела вдоль реки, опираясь на посох. Голос победно летел впереди незваной гостьи, точно конница, которая сметает все с пути катящегося на врага войска.

Ивы затрепетали, словно шарахнулись прочь. Река содрогнулась всеми струями. За частоколом негодующе взвыл пес.

Бабка Гульда!

Ну, добро пожаловать…

Нет и не будет тихого покоя в «Посохе чародея»!