Читать книгу Я, красивая птица. Паспорт животворящий - Ольга Гуляева - Страница 4

Моя бабушка ничего не знала о толерантности, даже слова этого не знала. Она родилась доброй. Либо в какой-то момент жизни позволила себе быть доброй. Она была умной, она хорошо воспитывала шестерых своих детей, я не знаю, почему четверо из них стали алкоголиками. Сыновья моей бабушки, мои искромётные дядьки, которые любили всё и всех, – я не знаю, почему они спились – дочери же не спились, а процесс воспитания шёл в абсолютно равных условиях. Мой роман, вообще-то, о бабушке. Вероятность получить премию за роман о бабушке значительно выше, чем, к примеру, за роман о бытовом убийстве, какими бы ни были его мотивы, сколь бы ни был интересен общественности способ. Да, мой роман о бабушке, это я решила только что, окончательно. Но я не могу знать того, что чувствовала бабушка в той или иной ситуации, нет у меня этого дзена, есть обрывки воспоминаний – бабушкиных. Например, как она родила дядю Валеру, недоношенного, семимесячного, как ей говорили, что он не выживет, ни за что не выживет – в нём весу килограмм, невозможно выжить, имея всего килограмм веса. Бабушка взяла старую дедову крагу – дед был лётчик, летал на открытых самолётах, у него были краги на меху и шлем на меху, в шлеме выводили цыплят на печке. Так вот, бабушка взяла дедову крагу и стала выводить в ней Валерия Павловича, как цыплёнка, и Валерий Павлович стал набирать вес, Валерий Павлович выжил. Да, бабушка знала кое-что об идеальном мире. Когда умер мой дед – другой дед, не Пал Савелич, – когда умер папин отец, мы с бабушкой оказались на поминках. Поминки были татарские для татар и русские для русских. Еда на столе была одинаковая для всех, отличие было в том, что на татарских поминках водки не было, а на русских была. За шторами, в спальне, вторая бабушка, бабка Софья, обсуждала с кем-то русские поминки. Она сказала

– Да никто не напьётся, все же люди, – и добавила после паузы – только гуляевские – свиньи.

Бабушка это слышала, и я это слышала, бабушка сделала вид, что не слышала, я сказала:

– Давай уйдём.

Бабушка сказала:

– Мы останемся. Я ничего не слышала.

Мы остались. Пришли дядьки, по одному в разное время, выпили киселя, съели что-то. Дядьки, каждый, провели за столом не более пятнадцати минут, почтили память по-татарски, без водки, ушли.

О, мудрый демон Л'Этуаля. Надели меня сверхспособностью – не слышать некоторых слов. Тогда мой реальный мир будет иногда становиться идеальным. Надели меня, демон, способностью искренне улыбаться нелепой женщине, заключившей замешкавшуюся меня в свои жаркие объятия.

Я нагрубила бабушке всего один раз – я говорила, что меня совсем никто не любит, она посмела возразить, она сказала, что меня любят все. Я закричала:

– Зачем ты врёшь? Ты бессовестная! – закричала я. – Ты как они!

Бабушка чистила яйцо, яйцо было всмятку, яйцо всмятку варится ровно одну минуту.

– Я тебя люблю, – сказала бабушка. Бабушка протянула мне яйцо (всмятку, варить ровно одну минуту).

Я чуть не выпала из сапога, который надела, чтобы выбежать в ночь, в мороз. Я запнулась о собственный сапог, снимая его. Молния не расстегивалась так же эффектно, как застегнулась. Молния зацепилась за носок, слёзы выкатывались из глаз и смешно разбивались о крашеный коричневый пол. Кое-как сняла сапог, взяла яйцо, ложечку, стала есть яйцо и делать вид, что слёз нет, они катились, но я надеялась, что бабушка их не видит.