Читать книгу Другая сестра - Ольга Гуляева - Страница 2

1

– Я никогда себя не прощу. Похоже, это конец. – Миниатюрная шатенка с крупными чертами лица и удлиненным каре с грустью помешивала двумя тоненькими трубочками свой апероль.

– Эль, у всех бывает. Вы не в первый раз поругались. Даю вашему расставанию еще пару дней.

– Дело не в том, что мы сильно повздорили. Его любовь прошла. Мне казалось, ничто не может быть крепче. Но я растоптала ее своим поступком.

– Ты не хотела этого ребенка. Имела право сделать такой выбор.

– Нет! – Эля возразила так громко, что пожилая пара за соседним столиком резко повернула головы в ее сторону. – Я не хотела ребенка от него, но и расстаться с ним была не готова. Я не думала, как буду жить одна.

– Эль, по большому счету, тебе нечего делать рядом с мужчиной, если ты избавилась от его ребенка.

– Мне кажется, многие так поступают и не расстаются после этого. Сколько семейных пар делают аборты и живут дальше! А он… Когда я сообщила ему, он так посмотрел на меня, что сразу стало понятно: это конец. В его взгляде сквозили пренебрежение, брезгливость. Как-то разом испарилось привычное восхищение.

– Ты смотрела на него без брезгливости, когда он раз за разом терял работу, когда у него разваливалась машина и не было ста рублей, чтобы угостить тебя кофе. Когда он лишал вас обоих шансов на достойное будущее, зная, как для тебя важно материальное благополучие, и не потому, что ты меркантильная мечтательница, а потому, что много лет усердно работала, чтобы обеспечить себе достойный уровень жизни. Тебе нужен был союзник, а не неудачник, не желающий разделять твои стремления. Он, конечно, не прав, это было неожиданно. Никто не вправе заставить тебя оставлять ребенка. Но сама подумай: зачем тебе быть с человеком, если однажды ты уже не захотела родить от него?

– Во-первых, дело не в нем – не только в нем, – а в его нестабильной работе и отсутствии перспектив на ближайшее будущее.

Нонна закатила глаза, но сдержала свою коронную реплику. Она звучит так: если мужик в тридцать пять из себя ничего не представляет, то глупо надеяться на то, что в скором времени что-нибудь изменится.

– Во-вторых, – Эля уронила голову на раскрытые ладони, – я жалею, что сделала это.

– Ну, вот это уж точно абсолютно бесполезное занятие!

– Может быть, все оказалось бы не так страшно, мы бы поумерили аппетиты, справились бы, и, возможно, из нас даже получилась бы счастливая семья.

– Если этому суждено случиться, то так и будет.

– Но как? – Эля уже не стеснялась посетителей, слезы текли по щекам. – Ты не видела, как он смотрел на меня. Мне показалось, что я только что умерла в его глазах.

– Он не имел права распоряжаться твоим телом и твоей жизнью. А если вам суждено быть вместе, то он переварит случившееся и поймет тебя. Но я все-таки убеждена, что на твоем Мике свет клином не сошелся и ты найдешь того, от кого захочешь родить без всяких «если».

Обеденный перерыв закончился до того, как Эля успела заказать еду. Расплатившись за два апероля и поблагодарив Нонну за то, что та приехала всего на час с другого конца города, чтобы поддержать ее, девушка поспешила обратно в офис.

Шпильки ее туфель с аккуратно заостренными мысками застревали в неровном плиточном тротуаре, что придавало ее походке ложную, не соответствующую внутреннему настроению игривость. Внешне она оставалась той же миниатюрной ухоженной шатенкой с большими серыми глазами, в которых только самый проницательный мог заметить непривычное затухание, вызванное внутренним надломом.

Нонна была таким человеком, но при этом чересчур прямолинейным. Вместо того чтобы успокоить подругу, она расставляла все по полочкам. Ее правоту было сложно оспорить, но горькая правда сейчас мало утешала Элю. Но, тем не менее, именно за прямоту и честность она и ценила Нонну.

Девушки познакомились на творческом неформальном нетворкинге «Рисуем под вино». Успешные художницы наряду с любительницами собираются в каком-нибудь атмосферном пространстве, иногда на природе, и, как несложно догадаться, рисуют и пьют вино. Желающие подтянуть мастерство обращаются к более опытным. Последние, в свою очередь, находят учениц, зачастую обеспечивая себе тем самым весьма достойный заработок, с лихвой компенсирующий затраты на членство в творческом клубе.

Эле повезло – Нонна, уже имевшая собственную небольшую галерею, сама обратила внимание на ее незаурядные способности и особый стиль. Консультации и советы художницы не стоили ни копейки, Эля долго смущалась по этому поводу, даже когда их творческий союз перерос в дружбу. Но предложить что-то взамен она не могла. Членский взнос ощутимо бил по карману, но отказаться от этого хобби Эля была не в силах – она привыкла не только к коллекционным винам, но и к общению в кругу единомышленниц, и очень боялась все это потерять. И особенно она боялась потерять Нонну.

Вторым человеком, которого Эля боялась потерять, стал Мика. Хотя, по меркам той же Нонны, этот «экземпляр» не представлял никакой «исторической ценности». Однако Эля считала по-другому. Прислушиваясь к подруге во многих вопросах, она оставалась при своем мнении в отношении всего, что касалось личной жизни, уже только потому, что у Нонны личной жизни не было (беспорядочные, ни к чему не обязывающие романы не в счет).

Эля замечала и ценила мелочи, которые для той же Нонны ничего не значили. Например, до Мики она полгода встречалась с молодым успешным адвокатом, и поначалу ей казалось, что она сорвала джекпот. Святослав еще не был сказочно богат, но уже имел огромную квартиру недалеко от центра, доставшуюся ему от родителей, хорошее образование, новую «Ауди» и отличные перспективы. Они не жили вместе, но, оставаясь у него по выходным и в течение первых двух месяцев просыпаясь рядом с ним, она удивлялась, что он еще не бросил ее, не загулял, не изменил, не нашел кого-нибудь поэффектнее и помоложе, ведь он был еще и на год младше. Нонна ругала Элю за низкую самооценку. Но в итоге Эля сама бросила возлюбленного, что стало огромной неожиданностью не столько для подруги, сколько для самого Святослава. Когда Эля объявила ему о том, что им не по пути, молодой человек покрутил пальцем у виска – он на полном серьезе был уверен, что покинуть его может только безумная. Первым тревожным звоночком для Эли стало то, что Святослав начал отговаривать… даже не так, он начал высмеивать ее «винно-рисовальные посиделки» – покусился на ее главную отдушину, ее уютный мирок, место силы, которому она отводила всего два часа в неделю! А узнав о том, что на это «баловство» уходит четверть Элиной зарплаты, он разволновался так, будто она крала эти деньги из его кармана. Он принялся перечислять кучу «полезных вещей», на которые можно было бы потратить эти же деньги «с толком», а Эля слушала, распахнув и без того большие глаза, и откровенно недоумевала.

Начав встречаться с Микой, девушка решила не афишировать свои затраты на членство в клубе. А когда ей стали задерживать зарплату и из-за кризиса на фирме урезали премии, составляющие основной доход сотрудников, Эля приняла решение распрощаться с дорогим хобби. Заметив уныние любимой, Мика разузнал его причину и погасил долг Эли за членство в клубе, убедив девушку в том, что кризис не будет длиться вечно и скоро все наладится. Так и вышло. А вот Мику, который, не раздумывая, отдал последнее ради блага любимой, настигла полоса финансовых трудностей. Впрочем, благодаря своим институтским друзьям недавно он все-таки устроился на постоянную, хотя и не особо высокооплачиваемую работу. В общем, Эля очень долго пребывала под впечатлением от широкого жеста Мики и продолжительное время закрывала глаза на его последующее затянувшееся безденежье. Она больше никогда не хотела выслушивать лекции о своем бестолковом хобби, путь даже их будет читать султан Брунея. И с Микой она могла на это рассчитывать. И именно это долгое время давало ей силы пресекать разглагольствования Нонны касательно несостоятельности ее избранника.

Сейчас состояние Эли балансировало на грани между отчаянием и надеждой. «Даю вашему расставанию еще пару дней», – стучали в висках слова подруги. А вдруг он и впрямь переварит обиду и остынет? Он ведь так любил ее! Нет, любит! В настоящем времени! Такое не проходит за один день. Да, она виновата, но жизнь продолжается! Пока они живы, все поправимо!

Однако их нерожденный ребенок никогда не будет жить, а вместе с ним навечно похоронена и их любовь, подала голос мысль-антагонист.

Эля не так уж и верила в любовь как в безусловное чувство, появляющееся из ниоткуда и исчезающее в один миг. Любовь к Мике была практически осязаема, поэтому избавиться от нее было сложнее, чем от беспричинной влюбленности. Ее чувство было соткано из лоскутов: душевного комфорта, легкости в общении, возможности быть собой в его присутствии.

Возвышенные представления Эли о будущем не совпадали с простым земным путем Мики. Но не лучше ли быть счастливой реалисткой, чем несчастной мечтательницей?

Когда Эля вернулась в офис, в переговорной ее уже ждал один из постоянных клиентов. Она равнодушно кинула на стол папку с проектом и поймала на себе привычный восхищенный взгляд. Мужчина в костюме был не просто клиентом, а ВИПом. Именно таких, как он, имела в виду Нонна, недоумевая по поводу того, что Эля не пользуется служебным положением и отвергает ухаживания богатых успешных мужчин, обращающихся в их элитное агентство. Эля не была настроена принципиально против такого рода ухажеров, но за годы работы с дорогим жильем ей ни разу не захотелось ответить на ухаживания клиентов. Подобные связи не сулили тепла, а во взглядах и намерениях этих мужчин она не видела ничего, кроме похоти и желания властвовать.

Эля окунулась в офисную суету и не заметила, как переработала два часа. Темнеть стало позже, и когда она подходила к подъезду своего кондоминиума, вечер почти не ощущался.

Еще одна хорошая привычка, от которой она не могла отказаться – аренда элитного жилья. Общая огороженная территория, бесплатное парковочное место, свободные от колясок и велосипедов коридоры. В лифте не встретишь соседа с собакой и не задохнешься от запаха недавно проезжавшей псины – как правило, проживание животных в кондоминиуме не приветствовалось. Маленькая кухня, объединенная с гостиной, могла бы показаться кому-то минусом, но для Эли она была, скорее, приятной деталью, напоминающей о распространенной зарубежной традиции отдавать предпочтение питанию в кафе и ресторанах.

Эля остановилась у входа в просторный подъезд и вспомнила, как Мика провожал ее в один из их последних вечеров всего несколько недель назад. У него намечалась ночная съемка, а Эле оставалось поспать всего несколько часов до раннего подъема на важную встречу. Мика заботливо предложил ей подняться в квартиру без него, чтобы хоть немного выспаться, но Эля ответила, что так легко он от нее не отделается. Мика сказал:

– Я готов добровольно сделать себя несчастным!

– Ты будешь несчастен без меня?

– Конечно!

Этот ответ еще тогда показался Эле очень искренним и пронзительным, но только сейчас она окончательно обрисовала для себя его смысл: она была его счастьем. Быть чьим-то счастьем дорого стоит. Может ли она сейчас похвастаться чем-то подобным?

Эля зашла в пустую, но очень уютную квартиру и, практически сразу оказавшись на кухне, открыла дверцу холодильника и достала недопитую бутылку красного вина. Она пила понемножку, но каждый вечер, в одиночестве с того дня, когда в последний раз поговорила с Микой. Это было две недели спустя после аборта, она тогда осознала, что совершила непоправимую ошибку. На тот момент они не общались несколько дней, Эля выловила его возле бара, в который он ходил по пятницам.

– Мика, прости! Миш, ну пожалуйста!

Его внешнее равнодушие и нежелание разговаривать приводили девушку в отчаяние.

– Ты уничтожила не только мое чувство к тебе – ты уничтожила меня.

– Что ты имеешь в виду? Уверена, все не так страшно, все поправимо!

– Все случилось слишком не вовремя. Я не могу винить тебя, но никогда не забуду твою причастность. Нам обоим не повезло.

– Что могло случиться? Мы всего десять дней не общались!.. Я люблю тебя, Мик…

– Десять дней тебе понадобилось, чтобы осознать это.

Его лицо, искривленное гримасой то ли боли, то ли презрения, стояло у нее перед глазами. Она и впрямь была скупа на признания, пока они были вместе. А в тот вечер главные слова сами вырвались наружу.

Эля плеснула вина в большой бокал и начала писать сообщение: «Я снова хочу быть твоим счастьем…» Затем положила телефон рядом с бокалом и долго, не мигая, смотрела на светящийся экран с неотправленным сообщением. Оно никогда не будет отправлено.

Из груди у нее вырвался почти рев. Она упала на кафельный пол и свернулась калачиком, впившись острыми ногтями в свой живот, как будто пытаясь вырвать из него клок, наказав себя тем самым за то, чего нельзя изменить. Она испытала все спектры отчаяния по поводу невозможности повернуть время вспять. Никогда больше ей не быть его счастьем. Она недостойна. Она убила их ребенка – того, кто мог бы стать их общим счастьем.

И снова пробудились нотки надежды, от которых Эля старалась не сойти с ума: они живы, она не бесплодна, и никакой трагедии нет.

Ну как же, нет?! Это ведь так несправедливо по отношению к нерожденному: «Ты прости, убивать тебя было ошибкой, но теперь мы обязательно дадим жизнь кому-нибудь другому! Так уж вышло!»

«Не драматизируй», – убеждала себя девушка и, подвывая, вскарабкалась по стулу, поднялась, чтобы сделать пару успокоительных глотков, а затем проследовала в спальню и упала навзничь.

Засыпать после отчаянных рыданий получалось быстро. Ее не мучила бессонница. Именно бессознательные часы сна были самым счастливым временем суток.

А вот поутру Эля физически чувствовала, как горе сковывает ее веки. И прежде чем открыть глаза, она задавала себе вопрос: проснется ли она когда-нибудь счастливой снова? Проснется ли чьим-нибудь счастьем? Врожденный оптимизм или привычка преодолевать неудачи – что-то из этого заставляло ее вовремя подняться, привести себя в порядок и отправиться на работу, ничем не выдавая своего состояния. В конце концов, боль отступит, когда-нибудь к ней вернется вкус к жизни.

В любом случае уже в машине, по пути в офис, поглаживая пластиковую крышечку бумажного стаканчика с капучино, Эля чувствовала себя намного лучше, чем накануне вечером. Она верила, что исцеление не за горами, и даже несмело надеялась, что Мика, быть может, тоже потихоньку оттаивает.

2

Надя выпустила струйку сероватого дыма в открытое окно. Воздух был теплым и неподвижным, поэтому комната наполнилась запахом табака, несмотря на ее попытки это предотвратить.

Будет неловко, если Денис застукает ее с сигаретой. Спать она с ним отказалась до рождения ребенка, а сама тем временем дымит на седьмом месяце при каждом удобном случае. Хотя врач посоветовала ограничить только секс, про курение не было ни слова.

С другой стороны, если кому-то и должно быть неловко, то только Денису, если он снова явится под утро. Но во сколько бы он ни явился, даже всюду виноватый, он наверняка начнет нудеть из-за сигарет.

Она затушила окурок в кофейной чашечке и уже через минуту прикурила новую сигарету.

Все чаще в последнее время ее посещали мысли о несбывшемся. Позади – тридцатилетний рубеж. Вроде бы не так много. Дети подросли, можно было бы уже наверстывать упущенное. В ее арсенале – успешно оконченный филфак и предложение от ведущей редакции страны. Сейчас, по прошествии почти десяти лет, ее там, конечно, никто не ждет, но она могла бы начать с более мелкого издательства. Вспомнить навыки редактуры или заняться переводами. Не так важно, как именно возвращаться к любимому делу. Но не тут-то было: на подходе третий ребенок, который, как она знала по опыту, завладеет всем ее временем и вниманием на ближайшие несколько лет.

В юности Надю не столько заботило построение карьеры, сколько одолевало стремление создать семью. Сейчас оно сменилось тоской по временам, когда она была свободна. Все, что когда-то казалось мукой – сидеть дома, когда у всех подружкек уже есть бойфренды, месяцами не чувствовать мужского тепла, в одиночестве ходить на чужие свадьбы и все свободное время проводить с такой же одинокой подружкой, – теперь выглядело в ее глазах более чем заманчиво. Но ведь не было необходимости рано выходить замуж. Она могла посвятить это время саморазвитию, работе, отдыху, книгам, второму образованию. Почему она не понимала тогда, что так тоже можно жить? Почему мечты о мужчине вытесняли все другие конструктивные мысли? Почему у нее не было феи-крестной, которая успокоила бы ее душу, сказав, что рано или поздно мужчина появится, вот только вместо уютной семейной жизни, которую она представляла себе как праздник двух любящих сердец, он обеспечит ей домашний режим путем систематического оплодотворения ее яйцеклетки? Почему она так поздно поняла, что куда удобнее придерживать мужчину чисто для романтических отношений? Свою жизнь она могла легко устроить сама. И, достигнув желаемого успеха, став тем, кем можно гордиться, с чьим мнением нужно считаться, лет в тридцать – тридцать пять уже можно было бы впервые задуматься о детях. Кто гнал ее в этот нескончаемый марафон повинностей, обязанностей, страхов и беспокойств? Могла ли она предположить, что к тридцати годам больше не почувствует себя такой свободной, как раньше? Что, если она уже не способна получать удовольствие, будучи загнанной в рамки семейных обязанностей и странно распределенных ролей внутри семьи?

Этот почти летний вечер, теплый воздух с примесью табачного дыма, пах в точности как тот, на перроне, когда головы ребят, таких родных и любимых, самых лучших, торчали в прямоугольных узких окнах готовившегося к отбытию поезда. Рыдания сдавливали ее грудь, горечь затуманивала рассудок, и чуть менее безутешная подруга Светка обнимала ее обмякшее тело. Казалось, что жизнь закончилась. Молодые люди часто принимают закономерные расставания и мелкие неудачи за конец света. А с возрастом, оглядываясь назад, осознают никчемность тех слез. Но Надя даже сейчас, с высоты прожитых лет, могла с уверенностью сказать: ее жизнь закончилась тогда, на перроне Туапсе в год ее совершеннолетия. И хотя она довольно быстро пришла потом в себя и они встречались с той компанией из похода, она больше не жила так полно и ярко, как тем летом в горах. Звездное небо, потрескивание ночного костра, гитара, ощущение близости неба и моря одновременно, устоявшийся распорядок, дежурство на кухне по графику, долгие пешие прогулки, отсутствие границ, окружение близких по духу людей, романтические веяния. Даже несмотря на то что она родила уже двух новых людей и готовилась к рождению третьего, жизнь – пульсирующая, осязаемая, волнующая – навсегда покинула ее вены.

Был ли тому виной Денис, которого она ошибочно приняла за спасательный круг в засасывающем болоте своей невеселой молодости? Стал ли он ее главной ошибкой? Или проблема была в ней, в том, что она относилась к тому типу подростков, которые точно знают, когда им стоит умереть, потому что так будет лучше для всех, но дала слабину и теперь расплачивается за это? Быть может, шагнув во взрослую жизнь, она обрекла и себя, и своего будущего спутника, и даже своих детей на страдания? Еще неизвестно, кто стал чьим проклятием – он ее или она его. Ведь в глубине души Надя понимала, как с ней непросто – с мечтательницей, застрявшей в иллюзиях и неготовой к столкновению с житейскими трудностями.

Давно ли стали ее так безжалостно накрывать волны депрессии и апатии? Пожалуй, первые лет пять замужества она неплохо справлялась с ролью жены и матери. Или ей просто не хватало воздуха, чтобы вынырнуть на поверхность и крикнуть «помогите»? Слишком часто болел сын, слишком яростными первое время были его конфликты с сестрой. Все говорили, что погодки сведут ее с ума. Она с мольбой смотрела на Дениса, но тот не слишком пытался ее подбодрить. Но погодки подросли и стали требовать меньше внимания, подарив ей тем самым непрошеную возможность поразмышлять о своей судьбе.

Третья беременность чуть не стала поводом для развода. И, само собой, Надя не столько соблюдала требования врачей, не подпуская к себе Дениса, сколько стремилась отомстить мужу за его очередное неловкое движение. Когда он обрадовался известию о третьей беременности, она заявила, что жалеет, что связалась с бедным идиотом, который с трудом сводит концы с концами, но при этом радуется третьему ребенку.

Но Надя и сама понимала, что лукавит. Дэн умен, и именно это качество наряду с интеллигентной внешностью привлекли внимание… ее родителей, когда дочь привела домой на чай замерзшего ухажера. Для Нади тогда одобрение любого близкого человека, а тем более папы и мачехи, значило многое. И вот волна эйфории от угождения кому-то принесла Надю прямиком в ЗАГС.

В начале отношений Надя любила Дэна. Быть может, любила до сих пор, но вместе с любовью постоянно испытывала злость и недовольство по любому поводу, раз за разом раздражаясь и сыпля обвинениями, – поздно пришел, друзья непутевые, мало заработал, недостаточно времени уделил детям, проигнорировал ее, прогорел в пустяковой сделке и так далее. Надя не была зачинщицей громких скандалов, яд выпускала потихоньку, медленно отравляя их совместную жизнь и постоянно коря себя за это.

А Дэн старался, умудрялся на нескольких работах зарабатывать достаточно, чтобы обеспечивать семье достойную жизнь. Пока не роскошную, но он стремился к этому. Пытался радовать жену, пока не сообразил, что это в принципе невозможно. Оставались дети, которые были рады ему безусловно. На них он и выплескивал всю свою любовь, от которой Надя выстроила невидимую преграду. Вероятно, именно поэтому он так обрадовался очередному наследнику – тому, кто еще будет радоваться его возвращению домой.

Порой Надя ослабляла оборону, смягчалась на время, но рано или поздно вспоминала о загубленной бытом молодости, начинала сравнивать свой вклад в воспитание детей с редкими импульсивными подачками мужа и снова становилась похожей на колючку – симпатичную, но слишком ядовитую, вызывающую желание держаться на безопасном расстоянии…

Надя с грустью посмотрела на пустую, идеально застеленную постель. Снова предстоит засыпать одной. До десяти лет она засыпала в обнимку с мамой. А потом мамы не стало, и ей пришлось спать одной. До тех пор, пока она не встретила Дэна. Он первый обнял ее перед сном, когда она уже забыла, что такое бывает. Все ее предыдущие романы были лишены близости совместного засыпания, когда сонное дыхание сливается в унисон, тяжесть расслабленной руки или переплетенных ног не чувствуется. Нет, она засыпала рядом с мужчинами, но не очень часто, они не успевали становиться ей настолько близкими, чтобы обнимать их всю ночь. А единственный молодой человек, с которым она жила до Дэна, по-снобски спал под отдельным одеялом.

И вот сейчас, когда ей, как никогда, требовалось тепло близкого человека, отца ее детей, Наде почти каждую ночь приходилось засыпать одной. Она не могла простить Дэну пренебрежение этим ритуалом. Ей не хватало его рук на ее животе до такой степени, что она их представляла. И от жалости к себе злилась еще больше. Ведь когда она была беременна в первый раз, он не смел и не хотел пренебрегать ею. А третий ребенок, значит, не нужен не только ей, но и ему, несмотря на его заверения. Выходит, все ее опасения оправданны: лучше уже не будет, только хуже.

Дэн далеко не всегда приходил под утро. Иногда чуть за полночь. В принципе, у нее не было поводов подозревать, что муж задерживается намеренно. Если он и соглашался примкнуть к компании друзей после работы, то никогда не мог, да и не пытался скрыть последствий посиделок. Ложась в кровать, он всегда обнимал ее как ни в чем не бывало, тем самым обесценивая ее обиды и переживания. А Надя не хотела усугублять, ведь если она оттолкнет его, устроит разборки, для нее мало что поменяется. Она проснется, не обнаружив его рядом, и целый день будет переваривать отравляющую обиду и винить себя за несдержанность, а его – за неспособность относиться со вниманием к тому, что представляет для нее проблему.

Со временем их секс стал похож на ритуальное жертвоприношение – стоны удовольствия смешивались со всхлипами обид. Вместо поддержания попыток мужа завязать разговор, она, не находя нужных слов, набрасывалась на него с маниакальной страстью. Дэн смирился. Он посчитал, что семейные разборки заводят жену, делая ее более страстной. Его это устраивало, он получал удовлетворение и не замечал ничего, кроме взбалмошности Нади, не требующей принятия специальных мер.

И вот, когда в начале второго триместра Наде сообщили об угрозе, секс ушел из их жизни. Пусть он был немного драматичный, но он крепко связывал супругов. Дело было даже не в тяжелой беременности, Надя была уверена, что рекомендации врача носят лишь предупредительный характер. Не дождавшись должного внимания от мужа, не найдя ни одной причины возобновить отношения в постели, она решила, что сложившаяся ситуация – отличный способ его проучить. Между ними оборвалась последняя связующая ниточка, а Дэн не предпринимал никаких попыток смягчить Надю. Чем больше она прикидывалась слабой и больной, тем меньше внимания получала от мужа. Их союз зашел в тупик, и от этого было очень больно и обидно. Надя перестала верить, что что-то еще можно склеить, будущее представлялось ей вязким омутом из непосильных хлопот, безнадежности и невысказанных обид.

Когда она поняла, что своей холодностью добилась прямо противоположного эффекта, было уже поздно давать заднюю. Она была почти уверена, что Дэн пошел по пути наименьшего сопротивления и начал удовлетворять свои потребности в другом месте. Об отношениях на стороне говорить было рано, но в том, что в его-то жизни секс имел место, она не сомневалась. Особенно после его последнего появления в перепачканных всем, чем только можно, трусах.

Дэн не смог догадаться, что в то утро она разозлилась вовсе не на него. За то, в кого рядом с ней превратился ее муж – порядочный интеллигент и светский интеллектуал, – она возненавидела себя. Именно она довела его до таких позорных похождений. Надя наполнялась бурлящим коктейлем из жалости к нему, к детям, не видящим гармоничной семьи, к еще не родившемуся ребенку, обреченному на нелюбовь, и нарастающей ненависти к себе. «Надо же было так влипнуть», – крутилось у нее в голове. А слабость и неспособность изменить ситуацию порождали новую злость.

Ночные никотиновые затяжки украдкой ото всех в собственной спальне дарили временное ощущение умиротворения, но в то же время напоминали о том, насколько она ограничена в возможностях открыто и в любое время делать то, что ей хочется. Единственное, что приносит удовольствие, заставляет ее чувствовать себя воришкой и вредителем…

Она вздрогнула, услышав, как открывается входная дверь, и резким щелчком откинула недокуренную сигарету в темноту раскинувшегося под окнами палисадника. Запах, конечно, никуда не денется. Если Дэн направится прямиком в спальню, ей несдобровать. Он не закатит скандал, но впредь виноватой всегда будет она, а не он.

На ее счастье, Дэн надолго закрылся в ванной. Надя прислушивалась к шуму включенной воды и думала о том, что сегодня сможет положить конец их холодной войне, взмахнув белым флагом. Она не сомневалась, что муж не оттолкнет ее, если она первая обнимет и поцелует его. Однако это будет означать, что она принимает и прощает все его равнодушие и пренебрежение последних месяцев.

В ванной щелкнул замок, но в спальню Дэн не пришел. Надя вышла и увидела мужа на кухне. Он сидел в халате перед открытым ноутбуком и что-то печатал, периодически отпивая минералку из стоящего рядом стакана. Надя так и замерла, теребя подол короткой ночнушки. Ей почему-то было стыдно просто так взять и приласкать мужа. И почему для нее это представляется каким-то унижением?

Виной всему – то утро. Скорее всего, если бы он не облажался таким позорным образом, ей было бы легче пойти на примирение. Но после его выходки сделать первый шаг – это все равно, что подставить вторую щеку грубому обидчику. Поэтому она попятилась назад, в темноту спальни.

Вдруг она поймала себя на том, что хочет пить. Она имеет полное право прийти и налить себе стакан воды. Он увидит ее, поймет, что соскучился, и что-нибудь спросит. А она ответит не в привычной резкой манере, а мягко. Быть может, даже нежно, с улыбкой. И тогда он сделает за нее всю самую сложную работу, а она просто не будет ему препятствовать.

Гипнотизируя его затылок, Надя приблизилась к кухне. Он не обернулся, и она проследовала мимо, не взглянув на него. Налила стакан воды и, резко повернувшись на голых пятках, пристально посмотрела на Дэна. Внутри у нее все клокотало от негодования: она будто выпрашивает внимание у мужа, стоя босиком посреди кухни с выпяченным вперед огромным животом и вглядываясь с опаской в его лицо! А он сосредоточен и не поднимает взгляда. Она вдруг услышала собственный голос. А когда разобрала смысл сказанного, ей захотелось закрыть себе рукой рот. Но было уже поздно.

– Зачем вообще приходить домой, если хочется проводить время только с ноутбуком? – Эти слова вылетели из нее пулеметной очередью, которая срикошетила раньше, чем удивленный муж успел среагировать.

– Извини, я не знал, что у тебя были планы на меня, – ответил он довольно мягко и добродушно.

Надя презрительно сжала губы.

– Лучше бы ты промолчал.

– И что было бы тогда?

– Тогда бы я винила только себя.

3

Когда Регина проснулась в четверг после ночной работы в клубе, был уже полдень. Смена выдалась ненапряжная, она только танцевала, ублажать никого не пришлось. В ее случае это было досадой, вылившейся в плохое настроение и раздражение.

В кухне-гостиной за барной стойкой она обнаружила сестру с кружкой кофе, увлеченно изучающей листы А4, разбросанные по столешнице. Аглая была одета в трапециевидную серую юбку и желтый свитер, исполосованный вертикальными вязаными косичками. Из-под воротника и рукавов три четверти выглядывала белая рубашка в мелкий черный горох.

– Выглядишь безвкусно, но очаровательно, – заметила Регина, запахивая на ходу халат. – Куда собралась?

– Ты оказалась права, – ответила Аглая, не отрывая взгляда от бумаг. – Гематома почти рассосалась, а твоя тоналка победила ее окончательно.

– Неужели эта привычка неискоренима?

– Какая?

– Шарить по моим вещам.

– Неискоренима твоя жадность.

– Так куда ты идешь?

– На собеседование! Встала пораньше, поколдовала над физиономией и позвонила в отдел кадров. Сказали, что можно приехать к обеду. Вот сижу готовлюсь.

– Тогда можешь порыться еще и в моем шкафу, – подобрела Регина. – Ты же в этой юбке еще в школу ходила.

– Ну и что? Это говорит лишь о том, что с тех пор я не разжирела, как многие наши не по разу родившие одноклассницы. Ты не похожа на них – много двигаешься на работе, – прыснула Аглая.

– Смотрю, ты вышла из кризиса, – добродушно заметила Регина.

– Просто понимаю, что на новой работе отвлекусь и быстрее приду в себя.

– Ну да. Надеюсь, интервьюеры догадаются, что отсутствие вкуса ты компенсируешь незаурядным умом.

– Да ну тебя! Я комфортно себя чувствую в таком образе, и это главное! Лучше пожелай мне удачи. – Аглая сгребла со стола бумаги и кое-как запихнула их в большой потертый портфель. Затем, чмокнув сестру в щеку, поспешила обуться и накинуть бесформенное зеленое пальто.

– Ну о՚кей, довольно мило. Надеюсь, кадровик – дурачок и не устоит перед твоими чарами.

– Спасибо. – Аглая искусственно растянула губы в подобие улыбки и тут же вернула их в исходное положение.

Шагая вдоль Садового, Аглая втягивала сухой суетливый столичный воздух со всей жадностью, на которую была способна, как будто пытаясь навсегда вытеснить воспоминания о сыром загородном апрельском утре с его бьющим в нос запахом гнилой прошлогодней листвы. За эти дни снег почти полностью сошел, проталины превратились в целые континенты, обрамленные совсем уже призрачными остатками льда. Тротуар был сухим и делал ее шаги звонкими и уверенными, так не похожими на те во время несостоявшегося побега – чавкающие и утопающие в грязи. От сырости скоро не останется и следа, земля подсохнет, и тогда, возможно, она заставит себя представить, что все это ей приснилось, почудилось, что если над ней и надругались, то это было очень давно, в прошлой жизни. Да и не с ней вовсе.

Отчасти именно поэтому она так легко согласилась с сестрой: чем меньше народу будет знать о случившемся и мусолить эту тему, тем легче ей будет представить, что ничего не было. Однажды Аглая уже испытала на себе силу огласки, когда в десятом классе друзья уговорили ее пойти на вечеринку и весь вечер подливали в ее медленно пустеющий бокал «совершенно безобидный» сидр. На вкус он таким и был – легким, сладким, игривым, напоминающим напиток из детства. Но почему-то она не смогла сопротивляться, когда парень из параллельного класса, который хоть и казался ей симпатичным, но слыл бабником и балаболом, увлек ее за собой в ванную комнату. Она не протестовала, даже когда он уложил ее на гладкое дно акрилового джакузи и, пристроившись рядом, принялся осыпать ее тело поцелуями и медленно стягивать облегающие брючки. Ей даже показалось тогда, что сейчас вполне подходящий момент для того, чтобы лишиться девственности, за которую ее ежедневно гнобила сестра. Аглая уже представляла, как утрет ей нос, заявив о своем новом статусе, и даже позволила себе помечтать, что после случившегося Макс (так звали того парня) станет ее молодым человеком. Но в самый ответственный момент ее настиг приступ тошноты, и она не смогла его подавить. Ее несостоявшийся первый мужчина выскочил из ванной со спущенными штанами и такими воплями, как будто она оказалась оборотнем или выпустила вампирские клыки. Естественно, вся компания тут же ринулась смотреть, что же произошло, и обнаружила полураздетую Аглаю в луже блевотины и с болтающимися в области коленок трусиками. Стоит ли говорить, что будь у нее выбор, она предпочла бы быть изнасилованной, нежели опозоренной на всю школу. Поддержка пришла, откуда не ждали – Регина принялась успокаивать ее, убеждая, что позор пережить легче, чем аборт или лечение венерических заболеваний, а в школе повсюду сопровождала сестру и шикала на каждого, кто косо смотрел в ее сторону. По этой причине Аглая поверила в обещание Регины разобраться с обидчиками. Но в глубине души понимала, что действительно не хочет огласки вдобавок к тому, что уже пережила.

Сегодня она начнет новую жизнь, ту, к которой стремилась. Ее обязательно возьмут на канал, она погрузится в работу и навсегда забудет о том, как неудачно началась для нее московская жизнь. За дни, проведенные в стенах шикарной квартиры сестры, она не раз задумывалась о том, чтобы все бросить и вернуться в свой город – если бы она его не покинула, ничего бы не случилось, – но каждый раз откладывала это решение. И вот наступил четверг, принесший ей зыбкое облегчение и свободу пересилить себя и отправиться навстречу мечте.

И вот она преодолевает первую ступеньку на пути к проходной, где у нее спросят фамилию, паспорт, будут долго искать в списках, но в конце концов найдут и выдадут временный пропуск, который откроет ей путь к цели через турникеты и наглухо запертые магнитными замками двери. Она поднимется на лифте и, помедлив несколько секунд, спросит у самого на вид наименее занятого из пробегающих мимо сотрудников, где найти Жолудева Дениса Николаевича. Ее проведут сквозь огромный опенспейс, в конце которого она увидит несколько стеклянных коробок – переговорных и небольших кабинетов, спрятанных от основного рабочего пространства горизонтальными жалюзи, демонстрирующими ту или иную степень приватности…

Ее оставили одну в маленьком предбаннике напротив таблички «Психолог. Отдел кадров». Девушка, сопровождавшая ее, заглянула в дверь и пролепетала: «Денис, к тебе пришли». Мельком Аглая заметила, что опрятный молодой мужчина в очках сидит в кабинете не один, а в компании еще одной девушки, а сам разговаривает по телефону. Аглая переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда он освободится.

Спустя минуту тот самый Денис Николаевич, с которым она договаривалась о встрече сегодня утром, гостеприимно распахнул перед ней дверь, пожал ей руку и начал извиняться, потому что ему срочно понадобилось отойти минут на пять. Но чтобы не терять времени, интервью начнет его его коллега, продюсер. Голос у него стал скрипучим и нервным, в глазах появились удивление и неподдельный ужас. У Аглаи тоже все внутри похолодело. Они узнали друг друга практически одновременно. Но ей ничего не оставалось, кроме как опуститься на стул напротив девушки. Мужчина тем временем поспешил удалиться, оборвав сам себя на полуслове.

Аглая машинально достала из портфеля диплом, резюме и примеры работ. Хорошо, что девушка-продюсер, которая представилась, кажется, Ксенией (у Аглаи к тому моменту уже слишком сильно шумело в ушах), продолжительно и молча изучала ее бумаги. Аглая не смогла бы сейчас достойно поддержать разговор.

Долгое время она не решалась поднять глаза в сторону опенспейса, потому что кожей чувствовала, что ее недавний обидчик находится поблизости. В кабинете царил аромат дорогого парфюма, который она, как оказалось, запомнила до мельчайших ноток. Этот запах восстанавливал события с такой пугающей точностью, как будто она заново их переживала: слышала их запахи, голоса, ощущала толчки их плоти внутри себя.

Действительно, голубое пятно его идеально выглаженной рубашки продолжало маячить прямо за стеклом, а жалюзи были приоткрыты достаточно для того, чтобы их взгляды снова встретились. Собеседник, поймавший Дениса Николаевича в дверях, очень активно жестикулировал во время разговора, но тот явно не слушал его, потому что всем своим видом походил на такую же оглушенную рыбешку, как и сама Аглая.

Большая тень проскользнула мимо мужчин за окном в направлении кабинета, где она изо всех сил старалась не лишиться чувств.

– Ксюха! Где тя носит, едрить-колотить?! Эфир через двадцать минут! – Бородатая голова в дверном проеме на долю секунды переключила внимание на Аглаю и добавила: – Здрасте.

Излишним будет описывать состояние девушки, ведь она узнала и этот голос. Он звучал в ее голове вместе с голосом Дениса Николаевича (когда она перестанет так называть своего насильника?) и был вынут из руин подсознания еще одним навязчивым ароматом парфюма. Колоритную бороду она тоже хорошо запомнила и узнала ее даже быстрее, чем мерзавца Дениса.

Значит, должен быть третий, который тогда сперва показался ей самым безобидным и усыпил ее бдительность, спросив, как пройти к остановке.

– Валь, две минуты! Дэн пригласил девушку на собеседование и свинтил. Не могу же и я ее бросить!

– Минуту даю!

Дверь захлопнулась так же стремительно и бесцеремонно, как и открылась. Борода не узнала ее.

– Аглая, смотри. Пока мне все нравится, поэтому я не хочу тебя отпускать. Тем более корреспонденты нам сейчас очень нужны. Вот тебе инфоповод. Можешь воспользоваться компьютером, – Ксения указала на монитор, установленный напротив кожаного кресла Дениса. – Напиши статью для нашего сайта. Я вернусь минут через сорок и проверю.

Вставая из-за стола, Ксения ободряюще улыбнулась и еще раз пообещала не задерживаться.

Если бы Аглая была в состоянии говорить, она наверняка извинилась бы и соврала, что спешит. Да даже не обязательно что-то объяснять, можно просто встать и уйти. Но оцепенение сковало ее так, будто она пребывала в ночном кошмаре, лишившись всякой власти над своим телом и голосом.

Если Денис Николаевич сейчас вернется, она умрет, рассыпавшись на тысячи маленьких Аглай, только что потерявших свою мечту и себя. А он обязательно вернется, это же его кабинет, на табличке написано его имя. Но Денис не появлялся. Только после двадцати минут глядения в одну точку она сообразила, что он не вернется, ведь в его глазах она увидела отражение собственного страха. Тогда она встала и медленно переместилась в кресло напротив монитора.

Но прежде чем приступить к заданию, Аглая достала из кармашка потертого портфеля свой старенький айфон.

– Регина, привет.

– Тебя можно поздравить, лапусь?

– Регина, – произнося имя сестры, Аглая заглотила такое количество воздуха, что ей показалось, она вот-вот захлебнется им, – Регина, они здесь!

– Кто?

– Все они! Насильники! – Аглая негромко хрипела в трубку.

– Где? – невольно приглушила голос сестра.

– Они работают тут, на канале, куда я пришла устраиваться. Я видела двоих. Сразу двоих за одну минуту, представляешь? Уверена, третий тоже где-то здесь.

– Ты уверена, что это они?

– На сто процентов. Это они.

– Я надеюсь, ты не наделала глупостей?

– Каких глупостей, о чем ты… Нет. Я просто сижу в полном шоке, как дура. Один из них меня узнал, но это даже к лучшему, потому что он ко мне точно больше не сунется. И ведь именно с ним я договаривалась по телефону о собеседовании, представляешь?

– Так, погоди. Значит, ты ничем себя не выдала?

– Что значит, не выдала? Я, что ли, над ними надругалась?

– Нет-нет, я имею в виду, ты не ступила? Не психанула? Не убежала оттуда?

– Нет, я на месте. Но минут двадцать не могла пошевелиться. Вот тебе звоню. Меня оставили одну, чтобы я выполнила тестовое задание. Но я не могу. Я сейчас попью воды и уйду отсюда.

– Слушай меня внимательно: не вздумай уходить, не вздумай облажаться! Бери себя в руки и выполняй это чертово задание! На все сто выполняй, поняла? Устроишься на канал, и они будут у нас на крючке. Ты же хотела отомстить? Это самый верный способ.

– Я не могу… – протянула Аглая плачущим испуганным голосом. – Я не смогу работать рядом с ними…

– Послушай, мы сделаем так, что это они пожалеют, что приблизились к тебе, ясно? Но если ты уйдешь, то усложнишь нам задачу. Поняла?

– Что ж, неплохо для начала, – заключила Ксения, внимательно изучив работу Аглаи. – Мы берем тебя на испытательный срок. Только позволь, я дам тебе еще одно задание – на дом, – она протянула соискательнице флешку. – До завтра расшифруй и составь монтажный лист, пожалуйста. Здесь сегодняшний сюжет о приютах. В эфир отправляем завтра днем. Придешь пораньше – попробуешь сама озвучить и смонтировать, если будут свободные монтажеры. Вроде бы все. – Ксения опять куда-то спешила. – Ах да, – она остановилась в дверях, – Дэн… Денис Николаевич сейчас… м-м-м, занят… Он сказал, что переговорит с тобой завтра.

Покорно кивнув, Аглая сунула флешку в карман юбки. Она отсчитывала секунды до того момента, когда Ксения договорит и ей можно будет встать и уйти, не демонстрируя излишнюю нервозность. Только недавние слова Регины о скорой мести удерживали ее от резких движений. И как только Ксения кивнула в знак прощания, Аглая вскочила, крепко сжимая портфель.

– Спасибо, я все сделаю. До завтра.

Слава богу, никто не потащился ее провожать, и вместо того, чтобы осмотреться на месте работы своей мечты, она проследовала в сторону лифтов, уткнувшись взглядом в пол. Только бы не встретиться глазами больше ни с кем из них, не услышать знакомый бас и раскатистый смех, которые режущей болью засели в ее голове! Не учуять аромат духов, от которого у нее леденели легкие! Только бы не наткнуться на третьего, который, притупив ее бдительность и притворившись самым безобидным, нанес последний удар!

Оказавшись в пустом вестибюле, она наконец подняла глаза и увидела открытый лифт, от которого ее отделяло несколько метров. Она успеет. Только бы поскорее убраться отсюда! Уверенно меряя шагами черный мраморный пол, Аглая приближалась к спасительной стальной кабине. Но двери лифта начали закрываться. Девушка машинально ускорилась, и торопливый звонкий стук ее каблуков сообщил кому-то внутри лифта о необходимости подождать. Мужская рука потянулась к кнопке, и двери распахнулись в нескольких сантиметрах от носа Аглаи.

На нее с добродушными искорками улыбки посмотрели красивые голубые глаза, обрамленные сеткой самых первых, едва заметных морщинок на обветренной загорелой коже, резко контрастирующей не только с небесным цветом радужки, но и с пепельными, будто выгоревшими на солнце светло-русыми волосами, небрежно собранными сзади то ли в пучок, то ли в хвост. Спустя секунду губы мужчины все еще были растянуты в полуулыбке, но в ясных глазах уже плясали безумные чертики. Он ее узнал.

На канале, которому принадлежит целый этаж, работают сотни сотрудников, но она умудрилась наткнуться именно на этих троих. Все это было бы похоже на жестокий розыгрыш, подставу, если бы не неподдельные ужас и удивление в глазах красавчика в лифте и Дениса Николаевича.

Аглая не сдвинулась с места. Двери лифта снова начали закрываться, но кто-то из-за ее спины нервно и нетерпеливо, чуть не сбив ее с ног, вдавил кнопку вызова. Двери опять открылись. Красавчик смотрел невидящим взглядом прямо перед собой.

– Простите, девушка, – молодой парень заскочил в кабину, – вы едете?

– Я… я на следующем, – только и выдавила Аглая.

– Мика, привет! Спасибо, что подождал, – заговорил парень, тут же забыв про девушку с рыжими волосами возле лифта.

Мика был белее мела.

4

– Ну конечно! Я буду пахать на двух работах, а ты, как всегда, «вынужденно» отсиживаться, потому что твоя тонкая душевная организация не приемлет то такие методы, то сякие. Все как обычно. Я даже не удивлена.

– Ты сделаешь это для меня?

– Да. Потому что ты понятия не имеешь, что делать. А я тебе обещала отомстить, помнишь? Вот и отомстим. Просто я не подозревала, что это будет так быстро и просто.

– Региночка, я буду все делать сама: писать сюжеты, статьи, новости – все, что потребуется! Ты мне присылай материал, я буду его обрабатывать и пересылать тебе. У нас получится!

– Боже мой… Я даже поспать сегодня не успею, ты понимаешь?

– Я не могу пойти туда. Никак. Не смогу находиться рядом с ними.

Регина долго пристально смотрела на сестру, потупившую взгляд в пол, как будто взывая к ее совести. Но старания оказались тщетны. Было очевидно, что Аглая не сдвинется с места. А если каким-то чудом и согласится выйти завтра на работу, то все испортит.

– Пойду приготовлю, что надеть по такому случаю. – Регина лениво поднялась и поплелась в спальню.

Через несколько минут она вышла в легком элегантном брючном костюме серого цвета: удлиненный пиджак с завернутыми в три четверти рукавами и зауженные укороченные брючки по щиколотку. На ногах – элегантные желтые лаковые лодочки с полупрозрачными вставками, демонстрирующими утонченные сексуальные ступни. Обе сестры были миниатюрны, но очень хорошо сложены. Только одна это всячески скрывала под мешковатой бесформенной одеждой, а вторая – умело подчеркивала.

– Регина, корреспонденты так обычно не одеваются… – аккуратно заметила Аглая.

– А так, как ты, в столице вообще никто не одевается! – парировала сестра, любуясь отражением в напольном зеркале.

– Что ты будешь делать на этих шпильках, если тебя отправят снимать посевные работы в поле или на репортаж о высадке десанта?

– Хм… Возьму с собой кеды. Но эффектному появлению непременно быть! Я хочу увидеть их упавшие челюсти, когда они поймут, с кем связались!

– Будет нелепо, – устало, но смиренно проговорила Аглая. – Но допустим. Что дальше?

– Для начала доведу дело до конца по первоначальному сценарию, – ответила Регина, крутясь перед зеркалом и радуясь непривычному, но удачному образу.

– Что ты имеешь в виду?

– Они же собирались трахнуть меня, а не тебя.

– Зачем тебе это?

– Ты прекрасно знаешь, в чем моя проблема. Она никуда не делась. Этот крест мне нести всю жизнь.

– Не понимаю. Это и будет твоя месть?

– Конечно, нет, малышка! Это первый шаг. Вербовка, так сказать.

Аглая приуныла.

– Жаль, что они оказались такими мелкими сошками. Не в пример их богатому дружку – владельцу этого вашего канала.

Это началось лет в двенадцать. Регина с рьяным энтузиазмом приступила к изучению своего тела и своей сексуальности. Она искала потаенные точки и училась ими управлять.

Первый оргазм она испытала еще раньше, в одиннадцать лет, на контрольной по математике. Охваченная волнением и паникой, она так усердно ерзала по стулу и сжимала бедра, что волна наслаждения подкралась абсолютно неожиданно. В глазах потемнело, они даже закатились под веки, а рот слегка приоткрылся – в таком положении Регина замерла на несколько секунд, не обращая внимания на одноклассников и забыв про контрольную. Никто не заметил ее внутреннего извержения, а она потом ходила под впечатлением целый день. И впоследствии, научившись управлять процессом, частенько доводила себя до исступления в людных местах, сохраняя при этом самый невозмутимый вид.

В тринадцать лет она осознала, что удовольствие можно приумножить и продлить, если в процессе задействован мужчина. В пятнадцать ей захотелось экспериментов, и она их провела с двумя партнерами одновременно.

Новые горизонты наслаждения кружили Регине голову, среди сверстников она чувствовала себя особенной, наполненной тайным знанием, доступным далеко не каждому. Она внимательно приглядывалась к окружавшим ее девчонкам (подруг у нее не было), пытаясь понять, испытывают ли они хоть толику того, что открылось ей. Если да, то почему делают вид, что наслаждению нет места в их жизни? Даже ее приятельницы, с которыми она хоть как-то общалась, почти никогда не затрагивали тему секса и парней. Регина откровенно недоумевала: это кажется им постыдным или они действительно ничем таким не занимаются?

Главным феноменом в ее жизни была сестра-близняшка, как отражение, похожая на нее, но совершенно другая внутри. Если остальные могли скрывать свои похождения, то про Аглаю Регина знала точно: она почти никуда не ходит, с мальчиками не встречается, разговоры на интересные темы не поддерживает. А Регина никогда не отличалась скрытностью, поэтому Аглая в общих чертах имела представление о высоком либидо сестры и ее похождениях.