Читать книгу Как умирала Вера - Ольга Гуляева - Страница 11

– Как тебя угораздило? – Вера сидела, закутавшись в плед, и сжимала все еще трясущимися пальцами чашку с мятным успокоительным чаем.

– Ну, началось все с того, что природа и впрямь сыграла со мной злую шутку. Диагноз мышечной атрофии мне поставили в возрасте одного года, и с тех пор болезнь прогрессировала. Мышцы не росли, костная система деформировалась, а мышцы спины не поддерживали позвоночник. Большинство людей с этим заболеванием живут не больше двадцати лет. Я провел в инвалидной коляске двадцать три года. Тело мое за эти годы практически не росло, только все больше деформировалось. Но я окончил школу и зачем-то даже поступил в институт. Будучи студентом, я впервые узнал о достижениях Фишеров и долгие годы пристально следил за их развитием. Собственно, только благодаря вере в их медицинские открытия и перспективы я протянул дольше, чем мне отводили медики.

Когда Фишер впервые объявил о готовности провести операцию по пересадке человеческой головы, я сразу связался с ним и заявил о своей готовности к операции. Терять мне было нечего, мое состояние стремительно ухудшалось с каждым годом. Мне повезло, Фишер и сам настаивал на том, чтобы первыми пациентами были люди, страдающие от моего заболевания.

Ты не представляешь, какими новыми яркими красками заиграла моя жизнь, когда Герман Фишер лично прислал мне билет на самолет. Я тогда жил в Воронеже. По дороге в Москву я не чувствовал ни страха, ни отвращения, ни брезгливости по отношению к предстоящей процедуре. Это вам, людям, которые в первый же год жизни научились самостоятельно сидеть, ходить, держать ложку с вилкой, затем бегать и прыгать, может показаться дикой сама эта затея.

– Ой, только вот не надо сейчас давить на жалость и взывать к чувству вины за мою собственную полноценность.

– Да нет, что ты, я и обиженным ни на кого никогда не был. Ни на родителей, ни на природу. Принимал как данность свое состояние, но с появлением надежды на совершенно новую жизнь я просто обезумел от счастья. Уверен, что некоторые здоровые и полноценные люди вообще никогда не испытываю такого счастья.

– И в чем же прелесть твоего существования? Морг, эта хрущевка…

Пахом усмехнулся.

– Узко мыслишь. Ты задаешься вопросом, как я вообще живу без плотских утех, без аппетитных полуголых телочек вроде тебя, разгуливающих по моей квартире? А я думаю о том, как был бы несчастен человек, в частности мужчина, если бы только это доставляло ему удовольствие. Есть миллион вещей, которые приносят мне не меньшее наслаждение. Даже просто стоя у плиты – я радуюсь. Просто потому что стою. Что бы я ни делал последние пять лет своей новой жизни – каждое движение приносит мне истинное наслаждение. И, наверное, я довольно много лет провел в инвалидной коляске с шестикилограммовым телом, которое больше походило на мешок с хрящами, чтобы теперь, обретя новое здоровое тело, никогда не разучиться радоваться простым вещам.

– А ты хоть раз поинтересовался, кому по праву принадлежало твое новое здоровое тело?

– Когда я приехал в Москву, подходящего донора в наличии не было, и мы принялись ждать. Мне повезло, если можно так выразиться. Спустя пару месяцев в больнице от черепно-мозговой травмы скончался спортсмен с атлетическим телосложением.

Вера скептически оглядела Пахома с ног до головы, вернее до шеи. Поймав ее взгляд тот пояснил:

– Кома, которая как я и говорил, является необходимостью после операции, а также прием иммунодепрессантов сильно истощили тело. Но с каждым годом доза снижается, и у меня еще будет шанс привести это тело в первоначальную форму. Хотя как оно выглядит – для меня это сейчас дело десятое. Однако скажу честно, такую цель себе на будущее я поставил. Тебе понравится, – подмигнул он.

– Ага, если ты не скормишь меня своему «профессору Преображенскому» раньше.

– Да уж, – не слишком обнадеживающе ответил Пахом, – Я так воодушевился повествованием о своем чудесном перевоплощении, что совсем забыл про твою проблему.

Вера, наконец, опустошила чашку с успокаивающим напитком и с раздражением поставила ее на стол. Это надо же быть такой непробиваемой дурой! Нужно было вчера бежать к Антону со всех ног вместо того, чтобы изображать из себя покойницу. Ей она и так скоро станет. Пахом играючи, предоставил ей возможность спасения, но очевидно предвидел, что у нее хватит дури ею не воспользоваться.

– И что теперь? Ты поможешь решить мою проблему? – без особой надежды спросила Вера.

– Я бы и рад. Я и пытался помочь. Пока не узнал, что тем самым я приношу вред Элле. Она была очень добра ко мне. Трепетно ухаживала за мной в постоперационный период. Все-таки я был одним из первых их удачных экспериментов. А она стала для меня кем-то вроде второй матери. Ее лицо было первым, что я увидел, когда очнулся от комы для новой жизни. Ее прекрасное лицо, – мечтательно повторил Пахом, – Меня практически невозможно расстроить или вывести из равновесия. Я настолько благодарен жизни за то, что имею, что всякие мелочи, трагичные для обычного человека – для меня ничтожны. Но когда я узнал о несчастье, случившемся с Эллой, я горевал по-настоящему. И узнав о планах Германа, я поклялся сделать все от меня зависящее, чтобы ему помочь.

– Как трогательно! Сейчас расплачусь! Мистер Франкенштейн, его вновь обретенные родители и вся фигня! Пахом, милый, прав ты только в одном. Ты для них – не более чем успешный эксперимент, кусок мяса, который они удачно перекроили. А если б тебе повезло меньше, и где-нибудь оторвался непутевый тромб, то тебя бы сгребли лопатой с операционного стола, и твои бренные остатки, как и того несчастного атлета, не вызывали бы у них никаких эмоций, кроме досады по поводу очередной неудачи. Никто бы не скорбел о тебе и не вспоминал. Твоя любовь к этим людям, твоя преданность им – не оправданны.

– Твои мотивы мне понятны. Естественно. Но мне нужно подумать. Поспи пока.

– Черта с два! – Вера скинула плед и резко поднялась.

– Ты поспишь, – настойчиво повторил Пахом.

И правда, голова у Веры закружилась, перед глазами начали лопаться какие-то разноцветные пузыри, а голова Пахома отделилась от туловища и закружилась в воздухе.

– Ах, ты засранец! – проговорила она из последних сил, – Подсыпал мне что-то в чай…