Читать книгу Сююмбика - Ольга Иванова - Страница 27

«И ни в чём, мой дорогой отец, я не нахожу утешения, как только в том, чтобы помогать этим бедным, несчастным женщинам. Когда мне не хватает средств, чтобы вручить их моим просительницам, так как повелитель скуп в тратах на моё содержание, то открываются сундуки с приданым, которое дали мне вы. Я делюсь их содержимым с моими нуждающимися сёстрами, и всё чаще в молитвах благодарю Всевышнего, что позволяет он творить добро, как это делала когда-то моя мать, и дарует в ответ покой и безропотность души».

Вновь и вновь беклярибек Юсуф перечитывал послание дочери. В гневе он изорвал немало бумаги, пытаясь написать хоть несколько строк, но все слова казались нескладны и неуклюжи, и ногайский господин не в силах был выразить ими чувства, что переполняли любящее отцовское сердце. С первым же письмом дочери почувствовал он тщательно скрываемую боль и печаль. Теперь этих свитков накопилось немало, и уже ничто не могло убедить беклярибека, что дочь его как единственная супруга казанского хана счастлива и довольна своею жизнью. А именно в этом уверял Юсуфа его дальний родственник – эмир Зайнаш.

Зима в этом году наступила ранняя и стремительная, и беклярибеку на время пришлось забыть о тревогах за судьбу Сююмбики. Он занимался безотлагательными вопросами, касающимися жизни огромного улуса. Спешно началась перекочёвка несметных табунов, стад и отар, разбирали юрты, готовились в дальнюю дорогу. Беклярибек вместе со своими родичами направился к незамерзающим пастбищам, где для скота было достаточно кормов на всю долгую зиму.

Весной он вернулся в Сарайчик в пустующий дворец. Сюда согнали пленных ремесленников и принялись благоустраивать неухоженные постройки. Здесь беклярибек Юсуф поселил свою жену Райху-бику с младшим сыном. Сюда привёз юную дочь правителя Бухары – Гарифу, которая стала его младшей женой. Он укрепил этим браком давнее торговое сотрудничество между ногайским улусом и благословенным городом Бухарой. Но даже медовый месяц с младшей женой – ровесницей его Сююмбики – не смог отвлечь степного властителя от мыслей о любимой дочери. В этот раз беклярибек Юсуф оставил изысканный дипломатический тон, который был свойственен его переписке с мурзабеком Зайнашем. Он потребовал от знатного ногайца подробного отчёта обо всех девяти месяцах, прожитых его дочерью в Казани. Он хотел всей правды, не приодетой в слова лести и учтивых увёрток. Мурзабек в своём ответе был осторожен, но уже того, что он написал, оказалось достаточно, чтобы зажечь огонь ярости в душе гордого потомка Идегея.

– Весь касимовский род – сыновья предателей-шакалов, не ведающих понятий о высокородной чести! – бушевал Юсуф. – Что возомнил о себе этот сопливый мальчишка? Всё, что он научился хорошо делать, так это вылизывать до блеска сапоги своего господина – князя Васила!

Беклярибек Юсуф, который прежде сам писал добросердечные письма великому московскому князю, называя его своим братом, сейчас неспроста отзывался столь неуважительно о северном правителе. Великий князь Василий III скончался в Москве в начале прошедшей зимы, а те, кто сейчас стояли у власти в Москве, – вдовая княгиня Елена со своим фаворитом и трёхлетний ребёнок Иван, – не вызывали у осторожного беклярибека никаких опасений. Сейчас Москва не страшила его, не опасна она была и Казанскому ханству. И беклярибек Юсуф пришёл к немаловажному выводу: свободолюбивая Казань едва ли сможет долго подчиняться хану, рьяно хранившему верность исконному врагу правоверных.

С того дня ногайский беклярибек начал слать тайные послания ханике Гаухаршад и улу-карачи Булат-Ширину. В этих письмах он подстрекал правящую казанскую верхушку свергнуть неугодного для всего мусульманского мира повелителя. Решение это родилось от обиды за незаслуженно оскорбляемую дочь, за её унизительное положение при дворе Джан-Али. И ещё настойчивей посыпались эти письма на Казань, когда Сююмбика перестала скрывать от отца, в каком тяжёлом положении она находится.

Яркий солнечный луч проникал в приоткрытые ставни окна, дробился в цветных стёклах, отбрасывал десятки зайчиков всех цветов радуги. Сююмбика с отрешённым видом сидела на тахте, наброшенная на плечи цветастая шаль лишь слегка оживляла бледное лицо молодой женщины. На коленях у ханум покоилась толстая книга в кожаном переплёте, заплаканные глаза скользили по затейливо выписанным строчкам, но видно было, что мысли Сююмбики блуждали далеко отсюда. Вошла Оянэ, тихонько ворча под нос, поставила на столик блюдо с яблоками из ханского сада.

– Госпожа моя, бек Тенгри-Кул просит принять его.

– Тенгри-Кул! – При этом имени румянец ожёг лицо ханум. Она притронулась ладонями к пылающим щекам, улыбнулась, не в силах скрыть радости. – Попроси бека пройти в приёмную, Оянэ, я сейчас выйду.

Ханум поднялась, скинула с себя шаль и осталась в нежно-розовом кулмэке и белых шёлковых шароварах. Поверх кулмэка был надет серебряный парчовый камзол[58], пояс, расшитый жемчугом, обтягивал тонкую талию молодой женщины. Она поправила калфак с покрывалом из тонкого шёлка и прикрыла им нижнюю половину лица, как того требовал обычай. Взглянув на себя в зеркало, Сююмбика поспешила в приёмную, примыкавшую к её покоям. Ханум не терпелось поскорей увидеть бека, который за последние месяцы стал не только её другом, но и единственным посетителем. Прошло больше года с тех пор, как Сююмбику назвали женой хана Джан-Али, но брак их оставался пустым звуком, муж не спешил исполнять супружеские обязанности и открыто пренебрегал своей ханум. Лицемерные придворные делали вид, что не замечают этого, лишь бек Тенгри-Кул в открытую не желал мириться со сложившимися обстоятельствами.

Однажды зимой после очередного пира, где рядом с повелителем царила его фаворитка Нурай, мрачно молчавший весь вечер бек попросил у хана аудиенции. Джан-Али, давно не видевший своего любимца, с радостью остался с ним наедине. Он уже предвкушал приятную и увлекательную беседу, ведь Тенгри-Кул всегда умел удивить и поразить господина своими необычными познаниями. Но их разговор повернул совсем не в то русло, что ожидал хан.

– Повелитель, – начал вельможа, – я впервые говорю с вами об этом и только потому, что больше никто, кроме меня, не сможет уберечь вас от ошибки.

Джан-Али молчал, он недоумевал, отчего его любимец изменил своей обычной шутливой манере общения. Но чем дальше говорил Тенгри-Кул, тем быстрее недоумение хана сменялось на явное недовольство. Вскоре Джан-Али стал показывать, как неинтересен ему разговор, затеянный беком: он зевал, нетерпеливо стучал пальцами по подлокотнику кресла и скучающим взором окидывал роспись потолка. Но Тенгри-Кул не отступал:

– Не кажется ли вам, повелитель, что вы дали много власти наложнице и низвели до положения невольницы законную жену – казанскую ханум? В столице об этом шепчутся даже в слободках.

– Что же ты хочешь от меня?! – желая поскорей закончить неприятную тему, нетерпеливо спросил Джан-Али.

– Думаю, справедливости ждут все ваши подданные, повелитель. Верните наложницу на её место в гарем. А если вы не в силах любить в своей ханум женщину, то хотя бы уважайте её как первую госпожу Казанского ханства!

Последние слова бека Тенгри-Кула взбесили Джан-Али – бледный от гнева хан поднялся с места. Нервным шагом он направился к выходу из приёмной, но на пороге остановился, вцепившись в дверную ручку. Джан-Али с трудом сдерживал желание бросить приказ о немедленном заключении дерзкого фаворита в зиндан. Но слишком много приятных минут, проведённых в прошлом, соединяло их, и хан, вспомнив об этом, сдержал себя. Не оборачиваясь, он звенящим голосом отчеканил:

– Я приказываю вам, бек, отныне заниматься лишь делами, порученными мной! На сегодня вы мне больше не нужны.

На следующий день Тенгри-Кул не был зван на вечерний пир, не приглашён и на охоту. На несколько долгих дней казанский правитель, казалось, позабыл о своём любимце. Но вскоре Джан-Али заскучал. Для того чтобы развлечь повелителя, объявили большую охоту, которая традиционно проводилась в богатых зверем урочищах близ озера Кабан. Земли эти испокон веков считались ханскими охотничьими угодьями, и больше всего здесь водилось крупных и свирепых кабанов. С глубокой старины сохранилась легенда, рождённая в этих местах, о схватках алыпов – сказочных батыров с вожаками кабаньих стад. Так и молодой хан пожелал сразиться с опасным зверем, но ему хотелось, чтобы при этом присутствовал его ангел-хранитель Тенгри-Кул. Повелитель послал за беком, передав с гонцом записку: «Если вы, мой друг, забыли о наших разногласиях, то завтра утром я жду вас на большой охоте!»

Бек Тенгри-Кул отвечал: «Мой господин, наши разногласия не в силах развеяться, как утренний туман, покончить с ними только в ваших силах…»

Больше хан Джан-Али о Тенгри-Куле не вспоминал. Спустя ещё месяц повелитель во главе войска отправился к границам Литвы. По договорённости с Москвой Казань должна была поддерживать своего сюзерена в борьбе с извечными врагами московитов – литовцами. Казанский двор опустел, многие вельможи отправились на войну вместе с ханом. Бека Тенгри-Кула оставили в Казани не у дел. Это была самая настоящая опала, и в ближайшее время следовало ожидать её последствий.