Читать книгу Нурсолтан - Ольга Иванова - Страница 22

Первые дни после кончины хана Халиля Нурсолтан провела в слезах и молитвах. В её покои, где, казалось, витал дух смерти, допускались только плакальщицы. Одни горевали о безвременно потухшей жизни повелителя, другие – возносили свои охрипшие голоса к небесам, нараспев зачитывали суры Священной книги[49]. Она сидела в одном ряду со старухами, прикрывшись покрывалом скорби, а мысли бродили в беспросветной тьме. Нурсолтан винила себя в смерти мужа, и никто не мог разуверить её в этом. Почему в ту роковую ночь она не оказалась около Халиля? Ханум была уверена: он звал её, со страхом обращал свой лик в пустоту жестокой ночи. Он звал её, а она не пришла, не вырвала его из рук смерти, оставила умирать в жесточайших муках.

– О Всевышний, простишь ли ты когда-нибудь мой грех? – шептали её пересохшие губы, и одинокая слезинка сбегала из измученных, не знающих сна глаз.

В один из вечеров, когда её переполненное горем сердце рвалось из груди, она, как слепая, отправилась в сад, туда, куда звала её душа. Ноги сами привели к любимой скамье Халиля. Теперь она понимала, почему он так любил здесь бывать. Этот отгороженный деревьями и розовыми кустами уголок сада существовал вне всего мира, это была его мечта. Ослабевшие ноги не держали её, и Нурсолтан опустилась на край скамьи: «Ах, Халиль, ты так хотел жить в тиши и покое, вдали от всех людей, ты так звал меня с собой. Но я не поняла твоих стремлений. Твой отец очень любил тебя, Халиль, но он ошибался, избрав тебя в свои наследники. Ты не был рождён для трона, мой бедный Халиль, ты мог быть поэтом и странником. Мог идти с посохом дервиша по миру, глядеть на него глазами мудреца, и это была бы твоя жизнь! О, как поздно я это поняла! Но сейчас твоя душа, должно быть, обрела покой. Там, в садах Аллаха, ты найдёшь всё то, что так безуспешно искал на Земле».

Нурсолтан отёрла мокрое лицо и поднялась со скамьи. Она больше не могла плакать и проводить дни в бесцельных причитаниях. Для живых жизнь продолжалась, и она должна была жить дальше. Молодая ханум почувствовала это с огромной силой, когда возвращалась назад из сада. А сад буйствовал пышным цветением и неумолчным пением птиц, тёплый воздух полнился опьяняющими запахами. Нурсолтан не удержалась, набрала охапку цветов и так и вернулась в гарем, прижимая к груди яркое облако тюльпанов. Десятки плакальщиц спали по углам покоев, подсунув под головы атласные подушечки. Она хлопнула в ладоши, призвала прислужниц и евнухов:

– Дайте им вознаграждение и проводите с миром, – указала она на старух. – А после распахните окна, хочу всю ночь слышать запах цветущих яблонь!

Этой ночью ей приснился Менгли, впервые за долгие месяцы. Но ей не дано было знать, что крымскому солтану она снилась каждую ночь.

Ему снился один и тот же сон: огромная степь, покрытая буйно цветущими травами, пышущий жаром полдень и босые ступни девушки, осторожно ступающей по шелковистой траве. Он чувствовал, как гулко начинало стучать сердце, отдаваясь бешеными толчками в висках. Всем своим естеством ощущал Менгли приближение девушки, и вот она оказывалась рядом, склонялась над ним… И он, немея от восторженного возбуждения, вскидывал глаза, ожидал увидеть желанное, любимое лицо. Но жестокий сон, подаривший волшебные мгновения, внезапно прерывался. Он протестующе кричал, пытался разогнать быстро сгущающиеся клочья тьмы, которые скрывали дорогие черты. Он звал её, протягивал руки, разрывал своими криками непреодолимые оковы сна. Всё заканчивалось тем, что очередная женщина, делившая с ним ложе в эту ночь, обеспокоенная, будила его. Солтан открывал глаза, но вместо пленивших его сапфировых глаз Нурсолтан видел чужое лицо, казавшееся ему в тот миг грубым и безобразным. Менгли отталкивал от себя ничего не понимавшую женщину, осыпал её бранью и угрозами, прогонял прочь из своих покоев. И лишь оставшись один, зарывался с головой в ворох атласных подушечек, давил рвущийся из груди звериный крик, полный тоски и отчаяния. Шёл третий год с тех пор, как он расстался с Нурсолтан, а боль разлуки всё не отпускала. С каждым днём она становилась лишь сильней, не позволяла ему со всей полнотой отдаваться радостям жизни. Лишь несчастья, случившиеся в его жизни одно за другим, помогли ему, нет, не забыть, а только отодвинуть в глубину своего сознания образ любимой.

В 870 году хиджры[50] скоропостижно скончался его отец. Хан Хаджи-Гирей ушёл из жизни в самый неподходящий момент, когда солтан Менгли отправился с набегом в земли черкесов. Вернуться в Кырк-Ёр Менгли-Гирею было не суждено, там теперь господствовал старший брат Нур-Девлет. День его триумфа настал. Крымские беи, а среди них главнейший, из рода Ширин, с неохотой признали в нём повелителя. Но всё же Нур-Девлета подняли на кошме. А Менгли-Гирей не пожелал признать в старшем брате своего хана и господина и вынужден был покинуть земли отца. Путь молодого солтана лежал в Великое княжество Литовское ко двору князя Казимира IV.

Литовское княжество, некогда укрывавшее в своих землях хана Хаджи, дало приют и его сыну. На долгие месяцы Менгли-Гирей вынужден был обосноваться в мрачном замке Троки, где когда-то появился на свет его отец. Сюда же прибыл гарем солтана. Женщины бежали из Кырк-Ёра под охраной личной ханской гвардии, которая осталась верной шестому сыну Хаджи-Гирея. Ведь вопреки всему, многие в Крыму считали именно солтана Менгли достойным трона Гиреев. В окрестности Троки прибыли и верные солтану мурзы и огланы, которые опасались расправы Нур-Девлета. Но замок, похожий на холодный каменный склеп, не мог вместить в себя всех. Воинов Менгли разместил в окрестных деревнях для охраны подступов к крепости. А из Кырк-Ёра приходили тревожные донесения. Хан Нур-Девлет своё правление начал с казней и гонений. Никто отныне не чувствовал себя в Крымском ханстве в полной безопасности. Даже беи четырёх могущественных родов ощущали в своих обширных владениях тяготы диктаторского правления нового повелителя.

Тайные посланцы крымского дивана прибыли в замок Троки ветреным осенним днём. Вельможи заверяли молодого солтана, что хан Нур-Девлет не продержится у власти долго, и тогда на крымский трон позовут его, Менгли-Гирея. Заверения крымских эмиров дарили надежду, и только этой надеждой жили крымцы в чужом княжестве. Мрачный замок был не лучшим местом пребывания. Городок, который раскинулся неподалёку, жил своей, независимой жизнью. На него распространялось магдебургское право[51]. На кормление крымскому солтану были отданы окрестные поселения, не отличавшиеся богатством и изобилием. Тяжёлое положение солтанской семьи усугублялось непривычно холодным климатом, нехваткой вещей домашнего обихода и многими другими проблемами. В первую же зиму семья потеряла двух малолетних детей. От простуды зачахла и самая красивая наложница гарема, оставив сиротой маленькую дочь. Не лучше чувствовали себя и другие женщины. Изнеженные роскошью дворцовой жизни и тёплыми крымскими зимами, они с трудом переносили нынешние тяготы и леденящий холод. На помощь крымцам пришли местные знахарки со своими травами и снадобьями. И смерть отступила от женщин гарема.

Но жизнь, отодвинув одни заботы, ставила новые преграды. Воины, которых расселили по окрестным деревням, становились неуправляемыми. Ничем нельзя было перебить их стремление к набегам и захвату лёгкой добычи. От их действий страдали местные жители, всё чаще они роптали на произвол крымцев. Менгли-Гирей опасался, что жалобы эти дойдут до правителя Литвы, и тот, в свою очередь, может отказать крымцам в приюте. Приходилось всё время напоминать о дисциплине скучающим воинам. За повседневными заботами крымский солтан не упускал из виду и Кырк-Ёр, манивший его подобно земному раю. Он слал тайные письма крымским карачи и ждал, когда от них придёт долгожданное известие. Хан Нур-Девлет вёл себя как настоящий узурпатор и играл на руку своему младшему брату. Оставалось только выждать время, когда созреет заговор в Крыму, а потом повести свои отряды на Кырк-Ёр. Посильную военную помощь обещал великий князь Литвы, и Менгли-Гирей был вдвойне благодарен Казимиру. Когда-то суровая литовская земля укрывала в своих вотчинах деда Менгли – солтана Гиас-ад-дина. И сам Хаджи-Гирей в годы завоевания крымского улуса не раз укрывался в стенах замка Троки. Именно Казимир IV Литовский в назначенный день в Вильно вместе литовскими панами провозгласил хана Хаджи-Гирея правителем Крымским, и послал его на полуостров с войском, которое возглавлял маршалок[52] Радзивилл.

В начале весны Менгли-Гирей был приглашён ко двору великого князя. Столица литовского княжества была основана ещё родоначальником великокняжеской династии Гедимином[53]. Сам город Вильно мрачностью массивных строений из тёмного камня резко отличался от белокаменных городов Крыма, игравших яркой мозаикой и росписью стен. Как только въехали в столицу, Менгли-Гирей перевёл коня на неторопливый шаг. Так же медленно ехали вслед за ним его ближайшие огланы и телохранители. Около кафедрального собора, двускатную крышу которого поддерживали высокие колонны, возвышался запустелый языческий храм, называемый в народе башней Криве-Кривейто. Стая чёрных воронов с криком сорвалась с верхнего купола башни, пронеслась над самой землёй и скрылась из виду. Крымский солтан невольно замедлил шаг коня, опасливо покосился на языческое сооружение. Стены башни были испещрены старинными таинственными письменами. Менгли-Гирей слышал, что когда-то эту башню окружала дубовая роща, а у столетнего дуба день и ночь горел священный огонь, за которым присматривали девы-жрицы – войделотки. В самой башне жил главный жрец – прорицатель Криве-Кривейто и священные змеи. Ещё при Гедимине в Вильно пришла православная вера, но и язычество не находилось под запретом. Всё изменилось при отце нынешнего великого князя Казимира – Ягайло. Приняв католичество, а вместе с ним и корону Польши[54], Ягайло приказал погасить священный огонь в храме Вильно, срубить столетний дуб и уничтожить священных змей. Только на одно не решился Ягайло: уничтожить саму башню. Побоялся древнего предсказания, которое гласило: «Как выпадет из башни последний камень, пресечётся род последнего из великих князей». Вот и стояла башня нетронутой.

Великий князь Казимир принял крымского солтана ласково, расспрашивал о его заботах и тревогах. Пообещал прислать обоз с продуктами, но по-прежнему молчал о своём главном обещании. Он произнёс его, когда Менгли-Гирей впервые переступил порог Кревского замка, обещал дать воинов, как только это потребуется крымцу. Солтан провёл при дворе в Вильно всё лето и осень и, раздосадованный, вернулся назад в Троки. В замке его ожидали письма крымских карачи. Он зачитал их, поднявшись на открытую площадку круглой башни. Здесь никто не мешал думать, да и окрестности были видны со всех сторон, а солтана все эти месяцы не покидала тревога, словно ожидал подвоха от Нур-Девлета: посланного войска или тайных убийц. Пока читал послания из Крыма, пошёл редкий снег. Он и не замечал этого, искал хоть в одном из свитков заветные слова. Но в посланиях всё было, как и прежде: обещания скорых перемен, порою казавшиеся пустыми и призрачными. Менгли-Гирей прочитал последнее письмо беклярибека[55], выпростал руку из широкого рукава, протянул ладонь, поймав крупную снежинку. Но кристальная звёздочка не пожелала лежать на ладони, растаяла и исчезла без следа. «Вот так же тают и мои надежды», – подумал он с неожиданной болью и тоской.