Читать книгу Целься в звёзды. Книга 2 - Ольга Каменская - Страница 6

Сентябрь 1831 г. Санкт-Петербург

…По правде говоря, нужда меня гонит в серость Петербурга. В Европе я проигрался, да и какая-то странная болезнь распространяется по городам. Страшно. Пришлось ехать на родину. А по дороге новость прислали, ты представляешь?! Дядька скончался и оставил мне немалое наследство. По завещанию достается усадьба и все его счета в банке. Еду заниматься документами, много бумажных дел предстоит переделать.

Кто знает, может, и вдохновение меня посетит, а то стихи мои в Париже так никто и не соблаговолил напечатать. На Невском, поговаривают, некий Смирдин собирается открыть книжный, а еще до меня дошли слухи, что он платит хорошие гонорары авторам. Хочу наведаться к нему и показать сборник.

Как только получу деньги за фамильные драгоценности, сразу поеду в клуб у Карининых. Дошли слухи: там сейчас собираются лучшие игроки. Надеюсь встретить тебя за столом…

Герман не любил писать письма, но все же решил предупредить своего старого знакомого о приезде. Они не виделись более пяти лет, а за это время могло произойти что угодно. Герман даже в последнюю минуту засомневался, не сменил ли Николай адрес? Но все же отдал желтый сверток своему помощнику с наставлением, чтобы тот сразу же ехал в почтовое отделение.

Его карета свернула на извилистую дорожку. По тому, как затряслась его кибитка, стало ясно, что они подъезжают. В памяти забегали яркими солнечными зайчиками воспоминания из юности. Зеленая лужайка и пикники с родными, смех Сони и аромат яблочного варенья, а еще долгие летние ночи, наполненные разговорами о будущем.

– Поедешь покорять Париж? Неужто думаешь стихи там свои предлагать? – сказал как-то в один из тех летних вечеров Николай, наливая чай из самовара.

– Да тут болото! Ты сам посуди: ни нормальных литературных площадок, ни издателей, вон, книги продаются на развалах в закоулках. Про какую культуру говорить?

– Ну, не знаю. Французский у тебя, конечно, на уровне, и я уверен, ты сможешь хорошо сделать перевод своих стихов. А с другой стороны, там своих литераторов хватает, ты бы лучше здесь работу присмотрел, все-таки дядька, пока живой, может, куда порекомендует?

– Не нужны мне его подачки! Сам добьюсь всего! – Герман улыбнулся проходившей мимо Соне, та учтиво забрала у господ пустые тарелки и ушла на кухню.

Карета остановилась, и воспоминание растаяло. Скрипнула дверь, Герман вышел из повозки. Деревья зашумели кронами, будто перешептывались между собой, разнося последние сплетни.

«Усадьбе в этом году исполнилось полвека, устала старушка, наверное», – подумал он, рассматривая трещину на крыльце при входе. Герман потянул на себя тяжелую дубовую дверь и зашел внутрь. Все тот же коридор, просторный зал для приема гостей, далее кабинет в строгом деловом стиле и уютная библиотека. А чуть правее пристройка, где находилась гордость бывшего владельца – огромный зимний сад. Он походил на итальянский дворик, окруженный тропическими растениями и фонтанчиком посередине. В детстве Герману нравилось проводить время среди раскидистых лимонных деревьев. Ему казалось, что райские птички, которые игриво подмигивали на стенах, непременно могут ожить, стоит лишь закрыть глаза, именно в это мгновение они вылетят из своего заточения и будут порхать под стеклянным потолком.

– Тимофей!

– Да, господин, – из-за шторки, прикрывающей кухню, показался сгорбленный мужчина с поседевшей бородой и в серой рубахе.

– Сентябрь, а так холодно. Надо бы разжечь камин в зале.

– Последнее время Михаил Александрович давал распоряжения протапливать лишь его комнату, эту не велел разжигать.

– А я говорю: разожги!

– Зал уже давно не отапливали, надо будет дров принести.

– Экономил дядька на старости лет, значит. Что, дела паршиво у него шли? – Герман прошел в дальнюю комнату, где жила прислуга. – А Сонька наша где?

Он помнил, как много лет назад видел ее круглое, практически детское личико. Вспомнил и молочный запах ее тела, и соломенный цвет волос под косынкой. Герман тогда приезжал на пару дней перед отъездом в Париж попрощаться с дядькой. Михаил Александрович был для него единственным родным человеком. Мать померла из-за тяжелой второй беременности, а отец не вернулся с русско-турецкой войны. Пришлось дядьке взять племянника к себе, они тогда с женой Еленой Петровной уже долго жили в браке, а детей так и не народили. Так озорной темноглазый мальчишка и остался в их имении. С Еленой Петровной воспитанник не поладил с самого начала. Оставшись как-то в доме один, он вымазал в золе ее любимые наряды. Елена Петровна тогда вернулась уставшая с очередного утомительного раута и первым делом направилась в свою комнату переодеться. Но в спальне ее ждал сюрприз. В порыве злости она заперла племянника на весь день одного в комнате в виде наказания. А после при любом случае попрекала его недостойным поведением. Стоит ли говорить, что Герман не простил ей такого обращения и, когда узнал о ее кончине из-за брюшного тифа, совсем не расстроился. Михаил Александрович после смерти жены переключил свое внимание на воспитание племянника: нанял ему французского гувернера, тот днем и ночью учил Германа музыке, пению, танцам, иностранным языкам и этикету. Герман вырос красивым и, как это часто бывает в богатых семьях, избалованным юношей. Из всех наук он признавал лишь литературу и по ночам зачитывался романами Дидро, Бомарше и Монтескье. Позже начал писать свои стихи, а еще грезить поездкой на родину своих кумиров.