Читать книгу Мои 90-е - Ольга Каминка - Страница 10

Ну, поженились мы и ждем прихода – квартиры в центре Копена. Система следующая: в каждом датском городе есть несколько Kommuner – «коммун», по районам. В те годы в Дании насчитывалось почти 300 коммун, не считая Гренландии и Фарерских островов. Они занимаются всем – школами, больницами, дорогами и жильем. Такие супер-ЖЭКи. Люди, которые хотят сдать свои квартиры, сдают их только через коммуны. Наш «Флютнинге йелп» (flygtninge hjælpe) связывается с коммуной, и она выделяет нам подходящую квартиру. Если ты – одинокий молодой человек, то на жилье тебе много не дадут. А если взрослая тетя с четырьмя детьми, то дадут гораздо больше. Но не на руки, а проведут мимо тебя, через коммуну. Такой вот развитый капиталистический коммунизм. Только очень долго. Датская бюрократия дает фору любой советской бумажной схеме. На любом этапе о тебе могут забыть, потерять документы, сменится куратор или переедет контора… и, все – копец, начинай сначала. Говорят, это редкость, но именно с русскими бывали такие казусы. Наверное, мы просто где-то ловили тупака. Итак, ждем квартиру, газельку с кастрюлями и подъемные на хозяйство. Ежемесячное пособие мне выписали на банковский счет новоиспеченного мужа. А я что? Мне ничего не нужно! Крыша над головой, пара бутеров и пиво, и я счастлива. Конечно, купили мне джинсы. Зачем русские ехали за границу? За джинсами! Потом Алекс начал показывать мне мир. Весь мир был сосредоточен в двух местах города Копенгагена: Христиания и Истед-геде.

Христиания произвела неизгладимое впечатление. Восторг. Свобода. Всевозможность. Настоящее государство в государстве, точнее – город в городе. Это сейчас никого не удивить маленькими хипстерскими закусочными или панк-магазинами. А тогда, напомню – в девяносто втором году, после Рашки, я была сражена тем, что бывают такие места и там – ТАКОЙ бизнес… Как будто я попала в детство и играю в магазин. И при этом обкурилась. И все вокруг играют – кто во что, целый город взрослых людей. Никто не напрягается, не приходит к 7 утра в офис и не надевает для важности часы Philippe Patek, потому что все вокруг обкурились. Обычный городской автобус останавливался прямо перед деревянными воротцами, мелодичный голос в салоне и световое табло над дверями объявляли: «Христиания». Респектабельный район, канал с дорогими яхтами, среди построек современной архитектуры и «элитного» жилья эти воротца выглядели как портал в космос. Космос начинался с сельского вида ярмарочной площади, на которой продавали фалафель, амулеты и индийские благовония. Я купила. Я еще не была в Индии, и ценность этой лабуды была тогда для меня несомненной. Дальше шла протоптанная туристами грунтовка вдоль грубо сколоченных навесиков, где очаровательные дредастые подонки всех цветов кожи продавали стаф. Гаш лежал плитками на высоких барных столиках около каждого торговца. Люди непрерывно крошили и крутили. Вечером на каждом столе горела свечка в пластиковом стакане с песком. Тут брать было нельзя, это – говно для туристов. Хотя один знакомый черный, стоявший всегда в конце этой шеренги, пихал неплохой марокканский. Но мы шли дальше, в Månefiskeren или Nemoland. Это как бы локал-кафешки. Там был супернепритязательный и вместе с тем крейзи-дизайн… И все свои. И если ты – турик, то на тебя все оглядываются. Нужно было купить кому-то пива или угостить косячком. Или уже знать кого-то и с озадаченными щами спросить: «А Поль здесь?» – «Нет, он уехал к друзьям в Амстер на месяц / к родным на Фюн на полгода» – «А-а… ну ладно, покуришь со мной?» И тогда, быстро став своим, можно было услышать удивительные истории о местных проблемах, полицейских рейдах и коварстве друзей, которые начали юзать тяжелые наркотики. Местные проблемы обычно касались отсутствия денег на коммунальные нужды, нехватки жилья и вывоза мусора. Полицейские рейды напоминали клоунаду. Это позже, лет через десять, поменялась власть в датском парламенте, и Христиания сразу превратилась из милого социального эксперимента в язву на лице общества. А тогда полицейские ограничивались декоративным вторжением на Пушер-стрит. То есть, курить там было можно. Официально. А вот, продавать нельзя! Пушеры кидались в рассыпную, ныкали свертки в кустах и кидали камни в полицейских. Мальчишки смеялись, собаки лаяли. Другое дело – грустные рассказы о сторчавшихся друзьях: «Говорил я ему…!» На входе в Христианию на всех углах и на главных зданиях, таких как «концертный зал» Loopen (там, между прочим, сильнейшие команды выступали – Sonic Youth, например), висело серьезное предупреждение: «Здесь, на территории Христиании, вы можете употреблять только растительные препараты, меняющие сознание. Любая химия – кокаин, героин, лсд и etс – запрещены. Если кто-то будет замечен в состоянии под воздействием – вышвыриваем, без предупреждения». И в этом был высший смысл. Идеология. Мы видели: реально вышвыривали. И достаточно регулярно. Я долго, еще годы верила в справедливость этой установки, и она меня спасла. А еще я верила в существование мифического наркотика etc… Даже искала его… А тогда, покурив, бродила по очаровательным закоулкам этого волшебного города. Тут был магазинчик эко-еды, парикмахерская, детский сад с лихими мамашами на трехколесных великах в полосатых шароварах или кожаных штанах, кузнечный цех, художественные мастерские, пара дискотек и множество магазинчиков «модной одежды». Играли детишки. Резвились собаки. Большие алабаи, овчарки, бультерьеры… Все псы были на редкость добродушные и соревновались исключительно в количестве погубленных бабочек и слизанных с хозяйского стола кропалей. Пусть даже не рассказывают мне о бойцовских породах разные там говнокинологи. Больше всего мне нравился дом в виде пирамиды, одна сторона которой служила входом и поднималась наверх простым лебедочным устройством. В середине пирамиды стояла печь, труба которой выходила в самую маковку пирамиды. Дом стоял напротив пруда, в доме жил старый француз с бритой налысо русской девушкой Зоей. Когда мы пришли к ним знакомиться, Зоя убежала и залезла на дерево. Оттуда она молча и злобно взирала на нас, пока мы не ушли. Не понравились мы ей. Хотя, если честно, нас в гости и не звали. Просто затащили друзья на расслабоне…

В общем, в Христиании было дико приятно. Туда я ездить очень любила. А вот первый визит на Истед-геде был для меня психотравмой. Это улица, которая ведет в никуда. От центрального вокзала, прямая как стрела, широкая как проспект, она растворяется в хаотичных редких постройках, заборах, арабских лавочках и разбегается в разные стороны невнятными переулками дешевых жилых кварталов. От самого вокзала начинаются стеклянные витрины секс-шопов, двери тату-салонов и публичных домов. Мясо. Здесь на каждом тротуаре лежат какашки, никто не убирает за своими питомцами. Владельцы питбулей – уличные пушеры. И те и другие – очень злые. Полицейская машина, а то и две, всегда курсирует туда-сюда по улице. Пушеров они знают в лицо. Иногда забирают. Но обычно просто следят за порядком. Порядок – основа закона. Или наоборот… Драться в Дании запрещено, за это сразу забирают в полицию. Поэтому уличные разборки драгдилеров выглядят так: два здоровенных датских дядьки, с длинными хвостами, с серьгами, в бейсболках и кожаных штанах стоят друг напротив друга и выкрикивают хриплыми голосами в лицо друг другу проклятия. Ооочень громко. Лают собаки, собирается толпа. Но руки дядьки держат демонстративно за спиной: чтобы не махнуть с горяча. И полиция едет мимо. Датские проклятия – вовсе не смысловая аналогия русского мата. Про секс в Дании никто не ругается. Ругаются про веру христову. Поэтому, самое страшное оскорбление: «Во имя Ада!» или «Во имя Сатаны!»… А «Твою мать…» – это будни секс-индустрии. И эта индустрия на Истед-геде, как палатки с газировкой. Взял чек, зашел к другу, уделался, вышел, забежал в памп-стейшн, спустил пар и поехал домой к бабушке, оладьи с кленовым сиропом кушать.

Вот туда меня и повели – гулять. Ну, рвать мои совковые шаблоны, наверное… Зашли в первый попавшийся шоп. В глазах рябило. Цвет – желтый, оранжевый, розовый. В середине зала – пирамидка из коробок, классическая мерчиндайзинговая выкладка продукции. Наверху – член. Большой. Нет, очень большой! Единственная мысль в моем расфокусированном сознании: КАК же он куда-то… влезет? Задала этот вопрос Алексу. Он как-то смущенно ответил, что есть ведь женщины с ТАКИМИ, гм, чреслами….

«Нет, не может быть таких! Никогда, ни за что». – «Да? Не может? Пойдем покажу».

И мы зашли в соседнюю дверь – видеосалон. Видеосалон с кабинками: взял кассету и пошел с ней в приватную кабинку. В кабинке – кожаный диван, по бокам – два столика с салфетками и две высокие пепельницы для окурков. Но сначала нужно выбрать в общем зале видеокассету VHS. Полки на все три стены, до потолка. По алфавиту. Ходят какие-то люди, копаются на полках, как в книжном. И Алекс, гад, тут же. Боже-госсподи! Я же хотела казаться продвинутой… Раскованной… Но самое ужасное: я же – эстет! И что делать эстету в порновидеосалоне, среди всей этой пошлости? Когда секс – это романтика, спонтанность, сломанные рамки и риск доверия… А кругом – обложки с розовыми пиписьками и на них – улыбающиеся лица неизвестных мне кинозвезд… Очень опасно: цапнешь какую-нибудь зоофилию из любопытства, а Алекс будет думать, что нашел ко мне ключик… Я быстро сориентировалась и выбрала унылое кино с двумя прыщавыми, бритыми налысо подружками-лесбиянками. Надеялась, что будет эстетично. Было тупо и нудно. Там эти лесбиянки на большой кровати уныло, с серьезным видом два часа лизались, как на рапиде. Скучища, вообще! Но мой компаньон неожиданно завелся. Слава богу, что мы как малоимущие оплатили минимальное время пребывания. Минут пятнадцать, кажется. У нас просто вырубился видак и зажегся свет. На заверения Алекса в том, что нас никто отсюда не выгонит, тут же загорелась красная лампочка над дверью и раздался стук. Я вздохнула с облегчением.

У каждого человека от природы есть какие-то табу. И по-моему, они зачем-то нужны. Точно не знаю. Но развратить женщину можно, только если она влюблена. Любовь делает из нее марионетку. Послушную дуру со взглядом коровы, готовую на все «ради любви». Она теряет достоинство и весь свой шарм. Как будто ее кот пометил. Поэтому главное – не влюбляться. Никогда! В этом и заключается современный подход к целомудрию. Когда мясо вокруг и всюду, невинность ничего не стоит, а телесная близость ничего не значит, главное – сохранить способность любить. Для того самого, единственного, с которым не страшно потеряться.

И так вышло, что это был не Алекс. Думаю, он чувствовал это. И ему было одиноко. А может, ему было насрать. Но главным его увлечением стали наркотики. Думаю, он уехал из-за них, а не из-за жвачки с джинсами. В Рашке люди курили шалу и варили винт по квартирам. А заграницей можно было купить настоящий героин. И это было очень круто. Поэтому я нисколько не удивилась, когда он признался мне, что уже пробовал. А после того, как я очередной раз отказалась выполнять супружеские обязанности, он сообщил мне, надевая трусы, что едет брать. Как будто хотел вызвать ревность. И между прочим поинтересовался, брать на меня или нет? Я сказала «нет». Тоже как бы между прочим. Но однозначно. Не он должен был стать моим первым в таком важном деле. Скажи я «да», это означало бы, что он меня развратил, а без любви это не возможно. Табу. Иначе, мы заторчали бы как зайчики. И жили бы дружно, и умерли бы в один день. Можно сказать, меня спасло то, что я не любила мужа. Или наоборот, я не смогла полюбить Алекса, потому что он всегда был немного опасен, будто зачумленный? Короче, он поехал на Истед-геде брать чек, а я осталась спать в нашей холодной постели. И вспоминала фильм «Спрут» из своего советского детства, где капитан Катани влюбился в юную наркоманку Тити Пече Шалое. Все мои познания о героине были из этого кинофильма. И они были весьма романтизированы.

Когда ночью вернулся Алекс, с чеком героина и выкурил его с фольги в одно рыло, я спокойно спала. Я была рада, что он переключился с меня на наркотики. Вполне достойная замена. В принципе, тогда был переломный момент, все встало на свои места. До этого, у нас еще могло что-то получиться.