Читать книгу Пожалуйста, только живи! - Ольга Карпович - Страница 7

Он просто с ума сходил от всего этого. От того, как постоянно метался между небывалым опьяняющим счастьем и глухим отчаянием, выжигавшим душу чувством вины. Он не должен был прикасаться к ней, не имел права, он обещал брату… А теперь брат погиб, а он занял его место, присвоил себе то, что никогда ему не принадлежало. Нужно было покончить с этим, раз и навсегда. Но как он мог это сделать, если, едва приблизившись к Рите, терял контроль над собой? В горле пересыхало – ему приходилось нервно сглатывать, чтобы произнести хоть слово, сердце начинало колотиться, как сумасшедшее, все тело словно пронизывало электрическими разрядами. Он не мог с собой справиться, просто не мог…

Она сидела на ступенях летней эстрады в парке. Давно не крашенные доски рассохлись, между ними колосились высокие травинки, щекоча ее под коленками. Он расположился рядом, чуть ниже, и глаз не мог оторвать от ее тонких загорелых ног, едва прикрытых сверху подолом выгоревшего летнего сарафана, от маленьких изящных ступней, перечеркнутых ремешками сандалий.

Рита раскрыла на коленях общую тетрадь с надписью на обложке «История России, 9 “Б”», посмотрела на него, нахмурившись:

– Только рискни заржать, я тебя прибью, понял?

– А плакать можно? – невинно уточнил он, прикусывая губы, чтобы не рассмеяться.

– Нет! – сурово заявила она. – Ничего нельзя. Лучше вообще не отсвечивай, а то читать не буду. Ладно, в общем, слушай: «Он спустился на заплеванный вокзальный перрон, подошел к лотку с мороженым. За лотком дремала пышногрудая продавщица. Он спросил…» Так, это фигня какая-то, я потом перепишу. Ну, в общем, представь, что он ее спрашивает, когда отходит первый поезд на Москву, а она…

Марат украдкой сорвал травинку и принялся щекотать кончиком ее торчавшие из сандалий пальцы.

– Ах ты! – Она в возмущении вскочила и треснула его тетрадью по голове. – Короче, все, не буду я ничего тебе читать.

– Ну все-все, я больше не буду, – со смехом оправдывался он. – Я слушаю. Все. Я очень серьезен. Вот посмотри! – Подбородок его напрягся, губы сурово сжались, лишь уголки их все еще дрожали в озорной усмешке.

– Да иди ты! – Рита попыталась пройти мимо него по ступенькам. – Все, я ухожу, отстань от меня!

– Это что еще за бунт на корабле?

Он тоже вскочил на ноги, обхватил ее руками за талию, перекинул через плечо. Она хохотала и молотила его кулаками по спине:

– А ну пусти! Пусти меня, слышишь?

Он, удерживая ее сильными руками, бежал по проходу между деревянных скамеек зрительного зала, нелепо подпрыгивая и издавая какой-то дикий воинственный клич. Счастье пульсировало в висках, затопляло жаркой волной грудную клетку. Ему все еще казалось немыслимым, что он может вот так запросто прикоснуться к Рите, подхватить ее на руки, целовать, стаскивать с нее платье.

– Ибрагимов, а ну пусти меня! – не унималась Рита. – Ну все, развод и девичья фамилия, я тебе точно говорю!

И у него в голове зазвучал опять голос брата: «Дембельнусь – и женюсь. Ты смотри, чтоб тут пока никто не увивался за моей невестой». Это Руслан должен был носить ее на руках, смеяться от кружащего голову восторга, прикасаться к ее губам. Руслан, а не он. А он просто воспользовался тем, что его больше нет, отобрал девушку у мертвого. Подонок!

Он остановился и мягко опустил Риту на землю. Она, кажется, почувствовала, что с ним что-то не так, прижала ладони к его вискам, заставляя смотреть на нее, прошептала:

– Ну, ты чего? Все хорошо? Да?

– Да. – Он попытался сбросить ее руки, отвернуться, но она иногда умела быть очень сильной, обвиваться вокруг его тела, не выпуская, подавляя его волю.

– А знаешь что, – хрипло шепнула она, улыбаясь. – У нас с тобой имена почти одинаковые: Мар… и Мар… Как думаешь, может, это судьба?

И Марат уже снова целовал ее, хмелея от ее близости, податливости, от пряного запаха ее струящихся между пальцев темных волос. Целовал губы, щеки, виски, шепча:

– Маргарита… Мариша… Мара… Маруся…

– Маруся? – она тихо засмеялась. – Только этого не хватало. Какая из меня Маруся?

И, притянув его еще ближе, жарко прижалась губами к впадине у основания шеи.

То лето вывернуло его наизнанку, довело чуть не до помешательства. Душное, предгрозовое, наполненное самым ярким нереальным счастьем и ощущением грядущей беды, истошной ненависти к самому себе – за то, что жив, дышит, смеет смеяться и целовать любимую девушку.

Небо потемнело почти внезапно, все вокруг – высокий берег реки, полосу леса на другом берегу, песчаную дорогу, ведущую к шоссе, – заволокло темно-сиреневым зловещим облаком. В ставшем вдруг плотным и влажным воздухе закружилась, оседая на землю, пыль. Низко над землей пролетел стриж, раскинув в стороны полукруглые крылья.

Рита торопливо натянула сарафан, стащила из-под него мокрый купальник, сунула ноги в сандалии:

– Бежим! А то накроет!

И они, схватившись за руки, рванули по дорожке к шоссе, туда, где белела пластиковой крышей автобусная остановка. Они почти летели над землей, хохоча и опасливо оглядываясь на все ниже сползавшую фиолетовую тучу. Первые тяжелые и теплые капли дождя упали в пыль. Из-за поворота шоссе вынырнул длинный пригородный автобус и начал тормозить перед остановкой.

– Ээээй! Подождите нас! – заорала Рита и припустила еще быстрее, таща Марата за собой.

Они успели запрыгнуть в закрывающиеся двери в последний момент. Салон был битком набит, какая-то тетка с авоськами зло зыркнула на них:

– Можно не толкаться, молодые люди?

Марат, ступив на верхнюю ступеньку, вдруг увидел в другом конце автобуса остроносого мужика в форменной рубашке, тронул Риту за локоть:

– Там контролер. У тебя билеты есть?

– Ага, как же, – усмехнулась она. – Ладно, ща все будет.

– Даже не думай! – Он свирепо посмотрел на нее. – Слышишь? Пусть лучше высадит.

– Угу, и топать домой под дождем?

Рита выскользнула из его захвата и, выставив одно плечо вперед, принялась протискиваться в толпе, якобы интересуясь висевшей на стене картой города с указанным красной линией автобусным маршрутом.

– Девочка, ну ты куда лезешь-то? – возмутился какой-то дед. – Не видишь, тут люди?

– А я… – Рита растерянно замигала, напустив на лицо самое невинное выражение. – Мне бы до исполкома доехать. Вы не подскажете…

«Актриса! – с невольным восхищением покачал головой Марат. – И как это у нее так ловко получается?»

– Это тебе у «Родины» выходить, и там на 23-й автобус пересаживаться, – тут же оживился дед.

– Да что вы голову девчонке морочите? – встряла тетка с авоськами. – Пусть едет до рынка, а там пешком два квартала.

– Я, уважаемая, побольше вашего на свете живу… – завелся дед.

Закипела обычная автобусная свара. Про Риту давно все забыли. И только Марат видел, как ее тонкая, почти детская ладошка лишь на одно мгновение прикоснулась к заднему карману джинсов какого-то мужчины, потом скользнула по сумочке дородной тетки с начесом. Еще секунда – и Рита, протолкавшись обратно к нему, сунула ему в ладонь смятый билет. Марат сердито нахмурился, и она, скривив губы, прошипела:

– Слушай, ты достал уже меня, моралист! Откуда ты только взялся, такой непогрешимый?

Непогрешимый… – он сглотнул набежавший в горле комок. Моралист… Всего лишь украл чужую жизнь – и остался чистеньким. Желал смерти родному брату… Хотел занять его место… Чтобы тот просто исчез и не стоял у него на пути…

Нет! Он не хотел! Если бы он только мог пойти туда вместо него…

И что? Пошел бы? Или предпочел бы остаться дома, в безопасности? Обжиматься по углам с Ритой, в то время как родной брат ловит пули… Он совсем извелся за это лето. Тысячу раз принимал решение порвать с Ритой и тысячу раз отказывался от него, как только оказывался с ней рядом. Эта долбаная двойственность измотала его вконец, и однажды, услышав в прихожей Ритин голос (она разговаривала с бабой Диной, спрашивала, дома ли Марат), он попросту сбежал. Позорно удрал через окно, потому что просто не мог больше находиться рядом, млеть от ее близости и одновременно ненавидеть самого себя. И как это исправить, избавиться от медленно выжигающего ему нутро чувства вины, он не знал.

Сбежав из собственного дома, Марат отправился к Лехе. Тот сидел на диване перед телевизором, мрачный какой-то, злой до чертиков. Марат позвал друга пройтись, побродить по лесу – куда угодно, на самом деле, лишь бы подальше от города, где на любом перекрестке можно встретить Маргариту. Леха уныло кивнул, сунул ноги в кроссовки и вышел за Маратом на улицу.

В лесу уже чувствовалась приближающаяся осень. Темные, сплетающиеся над головой ветки дарили тень и прохладу. В проникающих между ними косых солнечных полосах кружились пылинки и посверкивали нити паутины. Кое-где под ногами попадались желтые листья. В оврагах чувствовался запах грибной сырости. Нет, лето было еще в зените, цвело всеми своими пышными красками, но в самом воздухе как будто уже дрожало ожидание скорого угасания.

Леха пнул ногой шишку, отшвырнул щелчком бычок и сообщил убитым голосом:

– Все, Маратище, картина Репина «Приплыли». Отчислили меня из учаги.

– Да ты что? Серьезно? – ахнул он. – Че, так и не дожал Гордеева?

– Да хрен его дожмешь, старого говнюка, – сплюнул под ноги Леха. – Уперся как баран. Мать ему уже и конфеты носила, и на лапу пыталась дать. Принципиальный, сука! Ну и все, выперли меня неделю назад. А вчера – прям счастье привалило. Смотри!

Он сунул руку в карман и вытащил тонкий, отпечатанный на пишущей машинке листок.

– Это что? – спросил Марат, пытаясь разглядеть в лесном сумраке нечеткие слепые буквы. Бумага в Лехиной руке прыгала.

– Че-че? Повестка! Из военкомата! – заорал Леха. – Когда только успели? Оперативно работают, ублюдки! План там у них по призывникам, наверно, горит. Конечно, кому охота служить, когда война идет? Все бегают, прячутся, а я, как дебил, главное, сам дверь открыл. Нет бы в сортире спрятаться, может, мамка бы им наплела чего, типа, что я дома не живу. Хрена лысого! Сам вышел, прям в трусах, а они мне сразу – получите, распишитесь.

– И че теперь делать будешь? – спросил Марат.

– А че делать? Теперь все, считай, забрили. Видишь? «Явиться третьего сентября». Последние недели гуляю. – Леха с силой врезал кулаком по стволу березы. – Мать плачет, Катька плачет. Я тут, блин, еще со Светкой замутил, ну, с продавщицей из стекляшки. Ну, так она теперь тоже ревет.

Марат слушал его молча. В голове как будто бы что-то выстраивалось. Вдруг показалось – он нашел выход, простой и понятный. И все сразу встало на свои места.

Под ногами вдруг что-то пискнуло.

– Погоди! – остановил он Леху. – Помолчи секунду.

– А че такое? – захлопал глазами Леха.

Марат наклонился ниже, вглядываясь в примятую траву. Писк повторился. Кажется, вон там, за кустами. Осторожно ступая, он двинулся туда, присел на корточки. Ну, так и есть. Птенец. Мелкий еще, клюв только темнеть начал. Глаза круглые, одуревшие от страха, перья встрепанные.

– Ты чего там нашел, а? Клад, что ли? – невесело пошутил Леха.

Марат осторожно взял птенца в ладони. Тот запищал истошно, затрепыхался, пытаясь испуганно клюнуть его в палец.

– Ух ты, птица, – гоготнул Леха. – Как это она тебе в руки далась? Больная, что ли?

– Это птенец, он из гнезда выпал. – объяснил Марат. – Теперь взлететь не может – ветки кругом. Это стриж, они с земли взлетать не умеют, только с высоты.

– Ну и че ты с ним делать будешь, доктор Айболит?

– Жалко дурака, пропадет же. Кошки сожрут, – сказал Марат. – Надо на открытое место выйти и вверх его подкинуть – может, полетит.

– А если не полетит? – с интересом спросил Леха.

– Если не полетит, тогда кранты, – скупо бросил Марат. – Идем!

Он быстро пошел вперед, продираясь сквозь густые заросли. Птенец в его руках затих. Только чувствовалось, как отчаянно колотится его крошечное сердце, сотрясая все жалкое птичье тельце. Он был такой маленький, такой теплый в его ладонях. И вдруг показалось – если удастся его спасти, то и то, другое, получится. И все будет правильно.

Они вышли на опушку леса. Впереди раскинулось широкое поле. Колосья золотились под солнцем, и казалось, что это огромное море расплавленного золота стелется до горизонта, ходит на ветру тяжелыми густыми волнами. Кое-где синели звездочки васильков. Чуть поодаль раскинула темные ветки одиноко растущая сосна. На горизонте виднелись островерхие крыши соседней деревни. Блеснул под солнцем купол недавно отремонтированной церковки. Где-то закуковала кукушка.

– Ну че, спросить ее, что ли, сколько мне жить осталось? Или лучше не рисковать? – кисло пошутил Леха.

Марат, не отвечая, прошел на несколько шагов вперед, чувствуя, как расходится вокруг него густая рожь. Стоя почти по пояс в этом золотящемся море, он взглянул на птенца, настороженно косившего на него глупым круглым глазом, подмигнул дурачку, чуть согнул колени и, с силой выкинув руки вперед и вверх, подбросил невесомое тельце. На секунду показалось, ошалевший стриженок сейчас камнем рухнет обратно. Но вот он в последнюю секунду раскинул крылья, поймал какой-то невидимый, ощутимый только для него поток горячего воздуха – и полетел над полем.

Несколько секунд оба мальчишки стояли, задрав головы, и следили глазами за мелькавшим в синем горячем небе черным силуэтом. А потом перед глазами замелькали солнечные пятна, и птицу стало уже невозможно различить.

– Улетел, – тихо проговорил Марат.

– Угу, – кивнул Леха.

Он помолчал, а потом сказал, задумчиво потирая подбородок:

– Че с проводами-то делать? Катьку не позвать нельзя, и Светка же тоже припрется. Они ж там волосы друг другу повыдергают…

Марат вдруг обернулся к нему и сказал коротко:

– Я тоже с тобой пойду.

– Куда? – заморгал тот.

– В армию. Ща пойдем вместе, заберем мои документы из медухи, а потом – в военкомат. Сам же говоришь – у них план по призывникам горит.

– Ты че? Это ты из-за меня, что ли? – непонимающе переспросил Леха.

– Из-за себя. – Марат через силу улыбнулся. – А че, может, военная карьера – мое призвание.

– Ну ты больной! – с каким-то даже восхищением протянул Леха.

Из военкомата они зашли сначала к Лехе домой. Лешкина мать, тетя Нина, молодящаяся женщина с выбеленными перекисью белыми кудельками вокруг усталого лица, налила им борща. Потом смотрела, как мальчишки жадно едят, и кусала бескровные губы.

– Ну ладно, этот дурак, – кивнула она на сына. – А ты-то, Марат, куда собрался? За компанию с моим олухом, что ли?

– Ну ма-а-ам, – дурашливо протянул Леха. – Ну че ты? Я ж здоровый мужик уже, а ты – олух, дурак…

– Молчи лучше! – прикрикнула тетя Нина. – Здоровый мужик, тоже мне. Давай-давай, дуй в свою армию, если ума не нажил для учебы. Хоть отдохну от тебя и от девчонок твоих вечных. Каждый день таскаются – теть Нин, а Леша дома? А мне врать им приходится, что Леша в училище, а не с очередной лахудрой ошивается по кустам. Ходок этакий, весь в папашу!

Леха засмеялся смущенно и в то же время слегка самодовольно.

– Ладно, мам, не заводись. Ты ж помнишь, как я, маленький, говорил? Что всегда буду любить только маму. Ну и вот. Ты – главная женщина моей жизни, а эти все не значат ничего.

– Болтун! – беззлобно отмахнулась тетя Нина, поднялась из-за стола и, проходя мимо, притянула к себе Лешкину голову и быстро поцеловала сына в волосы. А тот ласково потерся о материнскую руку, как большой кот.

Уже когда Марат собрался уходить, тетя Нина догнала его на лестнице и быстро зашептала, оглядываясь на дверь:

– Марат, ты уж за моим обормотом там присмотри, а? Он же только и знает, что зубы скалить и за девками ухлестывать. А ты парень серьезный, основательный. Пригляди, чтоб он не лез, куда не надо, чтоб живой ко мне вернулся, а?

Она просительно заглянула Марату в лицо. Тонкие губы ее сморщились и задрожали. И Марат ответил твердо и уверенно:

– Я присмотрю, теть Нин, не волнуйтесь. Все будет хорошо.

Рита несколько раз перечитала повестку, хмурясь и снова, и снова пробегая глазами строки, потом аккуратно свернула листок и спросила шепотом:

– Зачем?

– Ну а что? – изо всех сил пытаясь поддерживать беспечный тон, откликнулся Марат. – Может, я хочу исполнить свой долг перед Родиной? Может, солдат из меня получится лучше, чем медбрат? Не веришь?

Она с силой ухватила его за плечи, встряхнула, заглянула в глаза, отчаянно, пристально, и снова повторила:

– Зачем?

И Марат, почувствовав вдруг, как неподъемная тяжесть опускается на плечи, тихо бросил, отводя глаза:

– Из-за Руслана. И… из-за тебя.

– Ритуша, это кто там? Марат пришел? – позвала из соседней комнаты Ритина мать.

Рита отпустила его, и он отошел в сторону, присел на край кровати, уронив тяжелые руки между колен. Она высунулась в дверь, крикнула:

– Да, мам, это Марат. Ко мне.

– А-а, ну хорошо, – вяло отозвалась Елена Сергеевна. – Чайку попейте. Там, кажется, были сушки.

Рита прикрыла дверь, подошла к Марату, опустилась на корточки у его ног и обхватила похолодевшими ладонями его запястья.

– Так ты это серьезно тогда говорил? Про меня и Руслана? Это тебя изводит? – она пытливо заглядывала ему в глаза.

И Марат не смог выдержать ее взгляд, заговорил горячо, глядя в пол:

– Я не могу, не могу больше, понимаешь? Я все время думаю, что это он должен был быть с тобой…

– Но я же сказала тебе! – В ее голосе зазвенели слезы, но глаза оставались сухими, упрямыми. – Я клянусь тебе, у меня в жизни никогда ничего не было с Русланом. Я понятия не имела, что у него на меня какие-то планы. Я никогда ему ничего не обещала, я и разговаривала с ним всего пару раз. Я не его вдова, я не хочу ею быть. Это просто нечестно!

– А я не могу отобрать девушку у погибшего, – резко возразил он. – Не могу не думать, что было бы, если бы он выжил.

– Да ничего бы не было! – Она вскочила на ноги. – Может быть, твой брат был лучшим человеком на земле, я не знаю. Но мне нужен ты, а не он. Всегда был нужен только ты!

– Я решил, если я пройду через то же, через что ему пришлось пройти, и выживу – значит, я больше не буду перед ним виноват, – упрямо проговорил Марат. – Буду иметь право на жизнь. И на тебя! – глухо добавил он.

– Идиот! – в отчаянии выкрикнула Рита. – Ты просто идиот, ты знаешь об этом? Если бы у тебя не было выбора, если бы ты должен был уйти на войну, чтобы защитить своих близких… Но это же отвратные политические игры, в которых ни ты, ни я ничего не понимаем. Какие-то ублюдки там наверху подрались из-за бабла, в итоге погиб твой брат и другие ребята, которым до всего этого никакого дела не было. Это бессмыслица, нелепость, несчастный случай, если хочешь. Но почему ты должен туда идти и гибнуть тоже? Ради какой такой идиотской справедливости?

Она отошла в угол комнаты и прижалась лицом к стене. Марат поднялся на ноги, подошел к ней, ощущая, как дрожат руки, придвинулся почти вплотную, уткнулся лицом ей в шею, чувствуя, как щекочут лицо ее гладкие волосы, прошептал, прикрыв глаза:

– Маруся… Я люблю тебя!

Она резко вывернулась в его руках, обожгла горячим взглядом влажных потемневших глаз, стиснула ладонями его лицо и выдохнула в самые его губы:

– А я тебя ненавижу! Ненавижу, ненавижу! Только попробуй не вернуться! Только попробуй! – И начала исступленно целовать его губы, щеки и подбородок.