Читать книгу Кресло - Ольга Клименкова - Страница 4

Окончив музыкальную школу, Лорочка поступила в музыкальное училище. Из Лорочки, маленькой, пухленькой девочки, она незаметно превратилась в тоненькую, гибкую девицу – Лору, а её сокурсница и задушевная подруга, пианистка Юля, называла её – Ло. Она давно уже играла не на немецкой фабричной скрипочке, а на прекрасной скрипке работы французского мастера Вильёма, которую купили для неё по настоянию бабушки. А чтобы покупка дорогого инструмента стала возможной, бабушке пришлось продать одну из семейных реликвий – платиновое кольцо дедушки Жоржа, которое долгие годы лежало в перламутровой шкатулке вместе с запиской от Глазунова. Кольцо имело форму «коробочки для яда». На овальной крышечке красовался сапфир. Бабушка рассказывала, что дедушка Жорж имел привычку, подышав на кольцо, потереть его о рукав и процитировать пушкинского Сальери:

– «Последний дар моей Изоры».

Вообще-то, во времена юности дедушки Жоржа, в таких кольцах-коробочках некоторые держали кокаин. Надо сказать, что бабушка расставалась с «даром Изоры» с лёгким сердцем. Ведь подающей надежды внучке нужен инструмент, чтобы кое-что доказать миру и «всяким бездарностям»… Коробочка для яда попала в «хорошие руки». По рекомендации общих знакомых кольцо купила жена известного хирурга, возглавлявшего кафедру в Военно-медицинской академии. Потом выяснилось, что новая хозяйка кольца приходится родной тёткой Юле, Лориной сокурсницы и подруги. Конечно же, Юлина тётушка выслушала в нагрузку к своей покупке несколько бабушкиных историй. В тот раз бабушка вспоминала, как дедушка Жорж её, ещё маленькую девочку-гимназистку начальных классов, брал иногда во время спектакля в суфлёрскую будку. С замиранием сердца ждала она выстрела из бутафорского пистолета во время дуэли Онегина и Ленского, прижималась к дедушке, когда выскакивал на сцену весь в лохмотьях, обезумевший мельник из «Русалки» и повторял за суфлёром:

– Какой я мельник? Я здешний ворон!

В те далёкие годы она была убеждена, что самый главный участник спектакля, конечно же, дедушка Жорж, ведь только после того, как начнёт фразу он, её смеет повторить и продолжить певец. Перед дедушкой на пюпитре лежал клавир с чётко выписанными рукой его жены, которую бабушка называла в детстве бабушкой Гулей, текстами. Великолепным почерком, с завитушками и росчерками чёрной тушью, бабушка Гуля написала огромное количество партитур, оркестровых партий и клавиров для театра. Эти ноты пережили не только дедушку Жоржа и бабушку Гулю, но и несколько поколений театральных музыкантов.

Уже несколько лет Лору не усаживают в чёрное кожаное кресло «сесть и подумать», но очередное кресло-мучитель уже готово к встрече с ней. А предшествовал этой встрече приступ сильнейшей зубной боли. Случился он у Лоры в очень неподходящий момент, хотя бывает ли момент для этого подходящим?

После урока по ансамблю, на котором Лора и Юля боролись с сонатой Тартини «Покинутая Дидона», Юля вдруг заканючила:

– Слушай, Ло, сделай доброе дело, пойдём со мной в Сайгон, а? Туда Боб придёт с одним чуваком… Кстати, тебе небесполезно, Боб говорил, что у него можно пласты фирменные купить и косметику. Пойдём, мне одной не в жилу…

– Да ты что, у меня ещё две пары – смычковое искусство и английский, – попыталась, было, отказаться Лора, но голос её звучал нерешительно, и Юля поняла, что на неё можно рассчитывать.

Лора знала, что Юля света белого не видит от любви к Борьке Кругликову, которого все называют Бобом. Борька живёт в общежитии на улице Зенитчиков, учится на вокальном отделении, якшается с «фарцой» и слывёт сердцеедом. Приехал он в Ленинград, кажется, из Брянска и с жадностью провинциала окунулся в богемную жизнь и во все тяжкие. В «Сайгоне» он бывал день через день и Юльку он туда, конечно, не приглашал, но так, мимоходом попытался создать клиентуру своему приторговывающему приятелю.

Отыскав местечко за столиком-гвоздём, который назывался так из-за маленькой круглой столешницы на одной ножке, Юля и Лора устроились со своими «большими двойными без сахара». Юля принялась дымить сигаретой. Когда рядом с ними освободилось место, она плюхнула на столик клавир «Травиаты» и всем претендентам говорила: «Занято». Боб по её расчётам должен вот-вот появиться, и Юлька голову скрутила, поглядывая на входную дверь. В этот момент, отхлебнув глоток горячего кофе, Лора охнула и закатила глаза. Зуб! Ну конечно, он давно подёргивал и предупреждал – надо что-то делать. И вот вцепилась в голову сверлом боль, боль, боль… Куда деваться, что предпринять? Прижать ладонью, стоять и раскачиваться, подвывая? Подышать в мохеровый шарфик и попробовать согреть щёку? Ничего не помогает, да ещё Юлька верещит:

– Возьми сигарету, поможет, подержи дым во рту.

Лора не курит принципиально. Все курят – а она не курит. Не исключено, что, если бы все не курили, она бы курила. Но сейчас это не важно и вообще – ничего не важно. Только боль, одна боль сейчас с Лорой.

– Юль, я пойду… Что я тут буду?..

– Да ты что, с ума сошла? Тебе на улице будет хуже – холодно, – Юля протягивает сигарету, – возьми, тебе говорят. Не упрямься, ты не затягивайся, держи дым во рту.

Лора берёт у щедрой подруги дефицитное «Мальборо», которое та курит исключительно «для понта» в особо важных случаях. Как ни странно, но острая боль немного отпустила. Может и правда от дыма? Пришли Борька с приятелем. Лора, как сквозь туман, воспринимала оживлённую беседу, в которой фигурировали и музыка, и косметика, и теософическое общество Блаватской, и театральный смех Юльки. Боль в зубе то притуплялась, то разрасталась и Лора мечтала только о том, чтобы оказаться дома и что-нибудь придумать.

А придумать можно было только одно – ни свет, ни заря бабушка пошла в зубную поликлинику, взяла в регистратуре номерок к врачу и вручила его внучке, хотя та и уверяла, что ей лучше и «может, как-нибудь пройдёт». Пока Лора дожидалась своей очереди, сидя в коридоре перед кабинетом и слушая завывания малоскоростных бормашин, она представляла предстоящую экзекуцию только теоретически. Нынешнее посещение дантиста было практически первым в её жизни. Когда их школьный класс водили на профосмотры, доктор неизменно говорил ей:

– Молодец, зубки в порядке. Береги их.

Да, вроде, берегла, как могла, как все «берегут». А лампочка над дверью всё равно мигнула – заходи. Кабинет – огромная комната, залитая светом, льющимся из четырёх больших окон. И кресла, конечно, кресла, как же без них? Штук шесть или семь в ряд. И яркий, пыточный свет над каждым.

– Сюда проходим, – почему-то врачи часто объединяют себя с пациентом множественным числом первого лица. Может быть, чтоб больному было не так одиноко со своим страхом? Лора на ватных ногах под вой бормашин и – о, ужас! – сдавленные стенания берегущих зубы проходит к свободному креслу.

– Садимся, садимся…, – докторша говорит, а сама лязгает, гремит железками,

что-то выбирая. Где-то на дальнем плане сознания, за страхом, за ноющим зубом, за ожиданием неведомого расплываются воспоминания из детства о лязгающем по блюдцу пинцету и Женькиной татуировке.

– Ну, садимся. Головку – вот сюда, и показываем, что там у нас…

– Что это? О, Боже, что это она держит в руках? Неужели вот этой острой, загнутой штукой она вопьётся в зуб, который и так еле-еле держится, чтоб не вспыхнуть ослепительной болью?

Пространство вокруг сгущается, обволакивает кресло с полулежащей на нём Лорой и склонившейся над ней докторшей. Плотный сгусток из страха, всхлипов, стука металла, вибрирующего ожидания, ожидания чего-то ещё худшего или ещё более больного, чем уже есть, куполом накрыл кресло, и время остановилось. Когда же, наконец, Лора услышала, —

– Рот не закрываем, посушим пломбочку, – оказалось, что это ещё не всё, пломба поставлена временная, в зубе – мышьяк, а основное лечение ещё впереди. С этим креслом быстро расстаться тоже не получится. Через несколько дней опять очередь в коридоре перед кабинетом, опять мигнула лампочка – заходи, опять кресло… Глаза лучше прикрыть, чтоб не видеть железок, но с закрытыми глазами обостряется слух – железки грохочут, бормашина воет, и вдруг – голос, —

– Сейчас потерпим немного, – и в то же мгновенье что-то резко дёрнуло в многострадальном зубе острейшей неизведанной доселе болью. Слёзы горячими ручьями хлынули из глаз Лоры, а голос продолжал, —

– Ещё немного, надо почистить канал, так больно уже не будет. Открой пошире… Всё, сейчас уже всё… Ловкие руки заправляют между щекой и десной тугие ватные тампоны, растирают на стекле пломбировочный материал, а слёзы из глаз несчастной катятся куда-то за уши, потому что голова запрокинута назад, ведь это кресло – особое.

– Ну, всё, не плачь, теперь только пломбочку поставим. Всё, всё, успокойся… Как тебя зовут?

– Вора, – не узнавая собственного голоса, сквозь тампоны за щекой ответила сидящая в Кресле. Она опять стала маленькой, испуганной, обиженной девочкой. Вон, даже, как когда-то, не может сказать – Лора. Всё лицо у неё в багровых пятнах и каплях слёз, нос съехал набок от анастезии. Не исключено, что сейчас она похожа на тот Женькин портрет из далёкого детства. И, всё же, надо как-то успокоиться, ведь лечение окончено. Но, когда Лора, выйдя из кабинета, увидела поджидающую её бабушку, которая пришла, чтобы поддержать внучку в тяжкую минуту, слёзы опять безудержно полились, как не лились уже давненько.

Кресло дантиста, автомат Калашникова, гильотина, электрический стул, испанский сапог – в этом ряду изобретений человечества, который при желании можно продолжать ещё долго, на Лору мистический ужас наводили лишь креслоподобные сооружения. Видно, в её жизни реальная опасность исходила только от них. При этом она понимала и, что важнее, предчувствовала, что ей встретятся ещё такие кресломонстры, что прежние покажутся ласковыми друзьями. В непростых отношениях Лоры с креслами, впрочем, иногда наступали передышки.