Читать книгу Изумрудное лето - Ольга Крючкова - Страница 2

1886 год

Имение помещика Льва Дмитриевича Селиванова в десяти верстах от Калуги

Усадьба Селиваново состояла из главного двухэтажного дома в русском готическом стиле[1], словно перенесённого по волшебству в калужскую губернию откуда-нибудь из Франции или Германии, и служебных построек: двух флигелей, псарни, конного двора, каретного сарая, и часовни Петра и Павла. Дом окружал обширный парк с беседками и каскадом прудов. Над водной гладью одного из прудов раскинулся двух арочный псевдоготический мостик, украшенный по бокам башенками. От главного усадебного дома к пруду спускалась белокаменная лестница с фигурами львов.

Единственное, что портило вид богатейшей усадьбы, так это старый полусгоревший барский дом, стоявший недалеко от одного из искусственных водоёмов. Частенько барин прогуливался подле него не только в гордом одиночестве, размышляя о жизни и смерти, но в компании очередной пассии, рассказывая ей всяческие байки про здешние земли и их хозяев почивших ныне в Бозе.

Лев Дмитриевич не имел прямых наследников, хотя прекрасно знал о существовании незаконнорожденной дочери.

…В последнее время Лев Дмитриевич чувствовал себя плохо. Лекарь почти постоянно находился при нём, не покидая усадьбу.

И вот сейчас лекарь держал барина за руку, отсчитывая по секундной стрелке своего серебряного брегета[2], пульс. Увы, результаты были неутешительными. Лекарства, предписанные им пациенту, не помогали.

– Ну что там?.. – поинтересовался Лев Дмитриевич.

Лекарь тяжело вздохнул.

– Пульс учащённый. Увы, но, ни одно из ныне известных лекарств не действенно. Придётся делать кровопускание[3]…

– Так делайте же… – недовольно проскрипел барин. – Помирать я не намерен… Пожить ещё хочется.

– О, Лев Дмитриевич, вы ещё всех нас переживёте! – попытался его приободрить эскулап.

Однако кровопускание не помогло, самочувствие господина Селиванова ухудшалось с каждым днём. Тогда он послал за соседом-помещиком Петром Петровичем Муравиным.

Пётр Петрович застал своего друга в плачевном состоянии.

– Голубчик! – воскликнул он, окидывая взором спальню, переполненную всевозможными медицинскими склянками. – Что это вы болеть-то вздумали? Погоды нынче стоят отменные, на дворе начало мая! А вы расхворались!

– Ох, Пётр Петрович, душа моя… – простонал хозяин. – Плохо мне… Задыхаюсь…

Визитёр присел на стул подле ложа больного.

Около барина хлопотала горничная Глафира. Она поправила многочисленные подушки, одеяло и с поклоном удалилась.

– М-да… – многозначительно протянул Муравин, потому как все его самые худшие опасения подтверждались. – Может вам доктора поменять? Выписать из Калуги, или лучше из Москвы?

– На кой чёрт мне это надобно?.. – снова простонал больной. – Этот лекарь вроде, как в Москве на хорошем счету. У него многие известные фамилии лечатся…

– Ну, коли так… – согласился гость.

– Хочу послать в Калугу за Клебеком… – признался Селиванов.

– Карлом Фридриховичем? – уточнил Муравин. Селиванов кивнул. – Знаю, знаю, контора у него юридическая – в центре города. Говорят, этот юрист честен и надёжен…

– Да, да… Так и есть, – подтвердил Селиванов. – Он немецких кровей, а я этих тевтонцев уважаю… Вот и хочу Клебека назначить своим душеприказчиком.

Немецкий баронский род Клебек происходил корнями из Вестфалии, откуда Курт Клебек лет четыреста назад переселился в Прибалтику. После чего род Клебек значился в дворянских матрикулах[4] Курляндии и Лифляндии. И даже в Калужской губернии он пустил свои корни. Карл Фридрихович был одним из многочисленных отпрысков этого некогда знатного рода. Баронского титула он, увы, не имел, а слыл отменным и честнейшим юристом, чем и прославился на всю губернию.

В последние годы господин Селиванов несколько раз обращался к Клебеку и оценил его старания по заслугам. Поэтому с выбором душеприказчика он не на мгновение не сомневался. Клебек – именно тот человек, который ему нужен. Он сделает всё, как должно и не станет задавать лишних вопросов.

– И к тебе, Пётр Петрович, у меня будет весьма необычная просьба… – уже более уверенно произнёс Селиванов.

Заинтригованный гость невольно подался вперёд.

– Всё, что в моих силах, любезный друг… – заверил он.

– Я знал, что на вас можно положиться…

* * *

На следующий день, ближе к полудню, в усадьбу прибыл Карл Клебек. Горничная предложила ему напиться чаю с дороги, но тот отказался, несмотря на то, что путь от Калуги до Селиваново был отнюдь не близким.

Клебек был человеком строгим при выполнении формальностей и отличался преувеличенной приверженностью к определённым порядкам, словом, слыл в калужском обществе педантом. И прекрасно знал, что в подобных делах, когда дело касается завещания, медлить нельзя. Ибо доверитель может отдать богу душу в любой момент.

Он отложил все дела в Калуге и отправился в Селиваново по первому же зову своего доверителя.

И как оказалось: поспешил Клебек вовремя, потому как его доверителю становилось час от часу всё хуже и хуже.

Карл Фридрихович был человеком хладнокровным, для которого дело превыше всего, а все эмоции и переживания – вне службы. Он незамедлительно проследовал в спальню хозяина. Рядом с ним находился доктор.

Казалось, что Лев Дмитриевич находится в забытьи…

– Как он?.. – участливо поинтересовался Клебек.

Доктор многозначительно закатил глаза и произнёс суфлёрским шёпотом:

– Увы, медицина бессильна… Господин Селиванов – в крайне тяжелом состоянии, но в твёрдой памяти и здравом рассудке. Это я могу, как врач засвидетельствовать.

Клебек удовлетворённо кивнул.

– Тогда как очнётся, надобно безотлагательно преступать к делу.

– Как вам будет угодно…

Лев Дмитриевич очнулся через полчаса. К тому времени Клебек расположился за небольшим столиком, приготовившись писать завещание. Засвидетельствовать его должны были доктор и Пётр Петрович Муравин, за которым уже послали слугу.

– Итак, Карл Фридрихович, пишите… – едва слышно произнёс Селиванов.

Прошло примерно около часа, прежде чем доктор и господин Муравин смогли войти в спальню умирающего и засвидетельствовать завещание.

Клебек откланялся, пожелал Селиванову скорейшего выздоровления (хотя понимал, что дни его доверителя сочтены) и отправился в Калугу.

– Пётр Петрович… – обратился Селиванов к своему другу, – задержись, голубчик…

Селиванов и Муравин долго разговаривали тет-а-тет. Никто не догадывался о содержании их разговора…

К вечеру Лев Дмитриевич покончил со всеми формальностями, касавшимися его имущества, и почувствовал приближение своего последнего часа. Он приказал дворецкому послать за отцом Феоктистом, священником церкви Вознесения, что в трёх верстах от имения.

Явился отец Феоктист. Двадцать лет минуло, как он получил приход. Священник хорошо знал здешних помещиков и Селиванов отнюдь не вызывал в нём симпатий. Ибо служитель церкви подозревал его в смертном грехе – убийстве…

Хотя это было делом минувших лет, и местный урядник, расследовавший смерть госпожи Селивановой и молодого управляющего имением, установили полную непричастность Льва Дмитриевича к сему прискорбному обстоятельству, отец Феоктист был уверен в обратном. Теперь же он хотел услышать покаяние из уст умиравшего помещика.

Селиванов на исповеди признался, что подозревал молодую жену (ей тогда было двадцать два года года, ему уже тридцать пять) в измене. Однажды он решил для вида отправился на охоту с Петром Петровичем Муравиным. Сам же под покровом ночи покинул охотничий лагерь и верхом на лошади примчался в имение, дабы застать жену с любовником. Действительно, он застал её в объятиях управляющего. Двумя меткими выстрелами в упор из револьвера «Констебль»[5] Селиванов убил жену и управляющего, поджёг спальню и вышёл из дома незамеченным через чёрный ход, коим пользовалась прислуга. Сам же вернулся в охотничий лагерь, как ни в чём ни бывало. Как ни странно, но прислуга выстрелов не услышала…

Наконец-таки прислуга почувствовала запах дыма. Спальня барыни была полностью объята огнём. Спасти её не удалось, прислуге и в голову не пришло, что Елизавета Матвеевна была уже мертва, а вместе с ней и управляющий.

К вечеру Селиванов вернулся домой, обнаружив на месте дома каменный фундамент и обгоревшие головешки. На следующий день из Калуги явился урядник[6], выразил барину свои искренние соболезнования, осмотрел место происшествия, в отчёте зафиксировал неосторожное обращение с огнём и в результате оного смерть госпожи Селивановой и управляющего, который по его разумению пытался её спасти, да сам задохнулся дымом.

А ещё через несколько дней барин назначил управляющим имением Никанора, бывшего дворецкого, а сам отправился путешествовать за границу, дабы избавиться от смертельной тоски по погибшей молодой жене.

Как все русские дворяне того времени, Лев Дмитриевич отправился в Италию. Он сполна насладился тамошними винами и темпераментными красотками. Затем года полтора провёл в Германии, прижил с бюргершей[7] Анхен Ригер ребёнка. Девочку назвали Эльзой. Однако Селиванов не имел ни малейшего желания жениться на своей немецкой возлюбленной. Он ссудил ей приличную денежную сумму и посоветовал отправляться в Россию, к его родному брату, который поможет обустроиться на первых порах, купить домик и жить в своё удовольствие. Он же, когда вернётся, непременно станет помогать немке, ведь от дочери не отказывается.

Анхен погоревала, поплакала и как женщина практичная взяла деньги, предлагаемые коварным любовником. После того, как Селиванов покинул пределы Германии, Анхен собрала свои нехитрые пожитки и отправилась в Россию (благо, что научилась сносно изъясняться по-русски). А именно, в небольшой городок в Калужской губернии, сильно пострадавший во время войны 1812 года, под названием Малоярославец в надежде, что возлюбленный одумается и вернётся к ней.

Однако Анхен пришлось ждать долгие годы…

Добравшись до Франции, Селиванов прокутил там все оставшиеся деньги. Затем в Марсельском порту погрузился на корабль, идущий в Южную Америку, и вручил свою жизнь в руки проведения Господня.

Это проведение привело убийцу и искателя приключений в Бразилию, а затем и в Колумбию. Спустя десять лет Селиванов вернулся из Южной Америки богатым человеком, отстроил новую роскошную усадьбу, однако многочисленной прислугой предпочёл не обзаводиться. Старое пожарище приказал оставить. Прислуга часто видела барина, стоявшего подле обуглившихся развалин. Он что-то шептал, вероятно, молился, а может быть разговаривал с бывшей женой. Однако некоторое время спустя поставил напротив развалин небольшую пушку и частенько обстреливал из неё свой бывший дом. Возможно, таким образом надеясь избавиться от тягостных воспоминаний.

Анхен не дождалась своего возлюбленного. По приезде в Малоярославец, с ребёнком на руках и письмом от Льва Дмитриевича, адресованным Сергею Дмитриевичу, молодая женщина обрела-таки пристанище. Сергей, так же как она, надеялся, что брат вскоре вернётся. Но…

Тем временем Анхен вышла замуж за престарелого купца третьей гильдии Самойла Артемьева (увы, но в её положении не выбирают) и уже успела овдоветь. Эльза выросла красавицей и была похожа на матушку, как две капли воды. Лев Дмитриевич навестил брата, а затем бывшую возлюбленную и дочь. Встреча прошла холодно. Он оставил Анхен солидную денежную сумму, ещё раз повидался с братом и племянником, после чего удалился в имение. С тех пор он редко виделся с малоярославскими родственниками, а с бывшей возлюбленной и дочерью вообще ни разу.

… Отец Феоктист тяжело вздохнул: много нагрешил Лев Дмитриевич, ох как много. Однако отпустил грехи рабу божьему Льву.

Барин умер через два дня после покаяния. У его смертного одра присутствовали доктор, управляющий Никанор и Пётр Петрович Муравин.