Читать книгу Ковчег Могущества - Ольга Крючкова - Страница 5

1391 год до н. э., Инебу-Хедж

Фараон Тутмос IV медленно умирал в своих покоях. Почти семь дней подряд врачеватель и жрец Ур-Хеку, обладатель священных сил, с помощью неустанных молитв и всевозможных чудодейственных снадобий пытался восстановить силы, неумолимо покидающие тело фараона, но несмотря на все его старания жизненная энергия Ка, доселе благоволившая к Тутмосу IV, стремительно иссякала…

Помощницы Ур-Хеку – жрицы из храма Исиды – зажгли благовония и снова, в который раз, запричитали в унисон молитву:

– О, Исида, Исида, Исида! Трижды повторяем имя твое! О, Исида, мать жизни и плодородия! О, богиня, наполняющая нас жизненной силой! Да будет прославлено имя твое! О, Исида, смилуйся и вдохни Ка в нашего фараона!

Увы, Исида явно оставалась глуха к молитвам своих служительниц: фараон продолжал слабеть с каждой минутой.

Жрицы смолкли. Фараон открыл глаза.

– Исида мне уже не поможет. Надо молить Осириса, дабы он облегчил мой путь в загробный мир… – едва слышно произнес Тутмос IV.

Жрец встрепенулся:

– Не говори так, божественный! Ты непременно исцелишься! Я повелел молиться за тебя во всех храмах Инебу-Хеджа, Саккары, Гизы и Дахшура!..

– Минувшей ночью я слышал голос Осириса… Он сказал, что настал и мой черед покинуть этот мир. Осирис ждет меня… – задыхаясь, с трудом промолвил фараон. – Вели принести «Книгу Воскрешения»[3], пусть начинают читать тексты…

Ур-Хеку подал знак жрицам, и те, пав на мгновение ниц перед ложем фараона, столь же поспешно поднялись и заторопились к выходу.

Вскоре с объемным свитком папируса в руках в покои вошел молодой жрец Кхер Хеб, храмовый писец и хранитель священных книг, и почтительно поклонился фараону. Тот в ответ слабо кивнул и, с трудом оторвав правую руку от ложа, ткнул дрожащим перстом в сторону невысокого прямоугольного столика черного дерева.

Хеб повиновался. Приблизившись к столику, опустился на колени, раскатал на нем свиток священного папируса и вопрошающе взглянул на Ур-Хеку.

– Приступай… – распорядился старый жрец.

Кхер Хеб аккуратно отмотал часть свитка на специальную деревянную дощечку и остановился на сто двадцать пятой главе, где описывается свершение Осирисом посмертного суда над умершим. Главу украшала прекрасно исполненная художником картина: восседавший на троне Осирис, царь и судья загробного мира, был изображен со всеми атрибутами царской власти – короной, жезлом и плетью. Вокруг Осириса плотно расположились сорок два бога, а место в центре зала было отведено весам, на которых боги Гор и Анубис традиционно взвешивают сердце каждого очередного усопшего. На одной чашечке весов покоилось сердце (то есть совесть[4] умершего – легкая либо отягощенная множественными грехами), а на другой – Правда (в виде статуэтки богини Маат). Если человек вел на земле праведный образ жизни, то его сердце и статуэтка весили одинаково, если же грешил – сердце значительно перевешивало. Оправданного покойного суд Осириса отправлял в итоге в загробный рай, а грешника бросал на съедение свирепому чудовищу – льву с головой крокодила.

Молодому жрецу уже не впервой приходилось зачитывать оправдательную речь, которую произнес бы любой умерший, появись у него возможность лично обратиться к Осирису и его многочисленным помощникам, поэтому взирал сейчас на красочное и весьма убедительное изображение суда спокойно и даже несколько отстраненно. Другая причина его отнюдь не показного спокойствия крылась в том, что Инебу-Хедж был весьма многонаселенным городом, так что богатые сановники и многочисленные номархи (правители областей) умирали ничуть не реже простолюдинов. Правда, первые еще при жизни строили себе роскошные усыпальницы-мастабы[5] в Дахшуре и Саккаре, дабы оказаться после смерти поближе к храмам Осириса. Именно для них-то Кхер Хеб и изготовлял во множестве копии священных папирусов, которые проникновенно читал затем в присутствии родственников подле ложа умирающих, что, в свою очередь, позволяло ему неплохо пополнять свой кошелек.

Наконец Кхер Хеб сосредоточился, и по покоям фараона поплыл его приятный ровный голос:

– «Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды. Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена 42 богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливости относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист».

Фараон, умиротворенный ароматом благовоний и приятным голосом молодого жреца, впал в забытье… Боль, мучавшая его все последние семь дней, притупилась… Тутмосу слышалось, что Осирис оправдал его. Да, будучи фараоном и утверждая свою власть в Ливии, Нубии и Эритрее, он пролил немало крови – как врагов, так и соплеменников. Но сейчас ему казалось, что он уже ступает на землю Иары, откуда прямиком переносится в райские кущи…

* * *

Кхер Хеб читал священные тексты несколько часов кряду, в связи с чем изрядно притомился. Наконец, набравшись смелости, он замолк, дабы перевести дух.

В тот же момент фараон Тутмос IV очнулся от грез и совершенно отчетливо произнес:

– Прибыл ли Иниотеф, наместник Ливии? И где, кстати, мой верный чати Рехмир?

Кхер Хеб оживленно встрепенулся, решив, что Тутмос пошел на поправку именно после его чтения.

– Хвала богам, наше Солнце! Вы выздоравливаете! – воскликнул молодой жрец, не удержавшись от радости, но, тотчас осознав свою оплошность, пал ниц прямо у столика черного дерева.

– Ты хорошо читаешь священные тесты, Кхер Хеб. Я распоряжусь, чтобы тебя назначили верховным жрецом одного из новых храмов… – благостным голосом пообещал фараон.

Молодой жрец, не ожидавший от Великого господина подобной милости, распластался на мозаичном полу всем телом.

– Мы одни?.. – снова заговорил фараон после недолгого молчания.

– Да… – подтвердил Хеб, приподняв голову. – Ур-Хеку отправился в храм Имхотепа[6], дабы самолично молить там всесильного бога о ниспослании вам здоровья.

– Пусть молится… – неожиданно равнодушно произнес Тутмос. – Боги все равно призовут меня со дня на день. Я сейчас говорил с Осирисом…

При этих словах душу молодого жреца охватило ни с чем не сравнимое чувство религиозного благоговения.

– О, мой Великий господин! – взмолился он. – Простите меня, ничтожного, за дерзость мою, но…

– Говори, не бойся… – милостиво вспорхнула рука фараона над ложем.

– А как… как выглядит Осирис, о, Великий господин?!

Тутмос задумался.

– Мне Осирис представился таким, – заговорил он наконец медленно и размеренно, – каким мы привыкли видеть его на рисунках, запечатленных в древних свитках. А теперь… – фараон тяжело вздохнул, – теперь пошли немедленно за Иниотефом и Рехмиром. Надеюсь, они уже прибыли, дабы успеть проститься со мной, пока я жив. Впрочем, не сомневаюсь, что вскоре придет и их время, и тогда они снова верно мне послужат…

Кхер Хеб поднялся и поспешил к выходу, дабы как можно проворнее исполнить волю фараона. Отворив дверь и окликнув слуг, дежуривших возле покоев Тутмоса на случай своевременного оказания той или иной помощи, молодой жрец в точности повторил им слова умирающего. И в тот же миг ему невольно подумалось: «Вероятно, на смертном одре все становятся добрее – и фараоны, и бедняки… А ведь еще совсем недавно имя Тутмоса IV Менхеперура повергало в ужас не только простых людей, но даже и нас, жрецов… Вряд ли несколькими днями раньше фараон снизошел хотя бы до взгляда в мою сторону, не говоря уж пусть и о короткой, но все же достаточно теплой беседе, которая состоялась только что».

С этими мыслями Хеб вернулся на свое место и вновь расположился подле столика черного дерева. Однако не успел он перемотать свиток папируса до следующей главы, как в покои фараона стремительно вошли двое: чати, срочно прибывший с южных рубежей царства, и наместник Ливии, также поспешивший оставить вверенные ему владения, едва узнал об ухудшении здоровья Тутмоса.

Выражение лица фараона потеплело, на губах появилось подобие улыбки.

– Рехмир, ответь, сколько уже лет ты мне служишь? – неожиданно сходу спросил он.

Чати задумался.

– Почти двадцать, о, мой повелитель, – ответил он после короткой паузы.

– А ты, Иниотеф? – Тутмос перевел взгляд на ливийского наместника, кожа которого изрядно почернела от долгих лет службы под палящим пустынным солнцем.

– Двадцать семь, о, солнцеподобный, – с поклоном ответил тот.

– Двадцать семь… – с ноткой грусти повторил фараон. И вдруг оживился: – А помнишь, как ты спас меня от слона?..

Конечно же, наместник прекрасно помнил тот случай, хотя он и произошел более двадцати лет назад. Тогда фараон Тутмос IV прибыл в Ливию именно с этой целью – поохотиться на слонов. И все бы ничего, да только вот одно из животных, явно не желая становиться жертвой энергичного фараона, неожиданно обхватило обидчика своим мощным хоботом и приподняло над землей, намереваясь, очевидно, поднять еще выше, а потом грохнуть с огромной высоты оземь. По счастью, помогло своевременное вмешательство наместника: не растерявшись и не позволив слону поднять незадачливого охотника слишком высоко, он ловким ударом меча отрубил слону часть хобота, благодаря чему Тутмос вышел из схватки с более сильным противником целым и невредимым.

– Помню, солнцеподобный, помню. Славные были времена…

Фараон слабо улыбнулся.

– Жизненная сила Ка оставляет меня, слуги мои! Молитвы жрецов служат всего лишь жалкой отсрочкой моего перехода в царство Осириса. Но я буду ждать вас там, мои верные слуги! И даже обещаю замолвить словечко перед верховными… – не закончив фразы, Тутмос хрипло рассмеялся.

Чати же, напротив, громко разрыдался в ответ.

– Рехмир! – воскликнул, нахмурившись, фараон. – Не смей лить по мне слезы! Ты должен радоваться за своего господина!.. Совсем скоро меня встретит бог Тот, и мы войдем вместе с ним в священную золотую барку, которая доставит меня в царство Осириса… Впрочем, я позвал вас не для прощальных речей, а чтобы наградить за многолетнюю и верную службу. – С этими словами Тутмос IV повернул лицо к Кхер Хебу и приказал: – Распорядись, чтобы внесли приготовленные шкатулки.

Молодой жрец привычно проворно исполнил волю повелителя.

И почти тотчас в покои фараона впорхнули две юные девушки в прозрачных одеяниях. Обе были стройны, грациозны и хороши собою, яркая самобытная внешность выдавала примесь у обеих нубийской крови. Каждая из красавиц держала в руках по шкатулке, выполненной из розового травертина.

Фараон едва заметно приподнял руку, и девушки, повинуясь его жесту, синхронно откинули крышки шкатулок.

За свою относительно короткую жизнь Кхер Хеб вдоволь успел уже налюбоваться красотой драгоценных камней и украшений, принадлежавших номархам, сановникам, их женам, многочисленным наложницам и дочерям, но камни столь потрясающего великолепия и таких внушительных размеров видеть ему еще не доводилось. А уж от мгновенно подсчитанной в уме их возможной стоимости у жреца буквально перехватило дух.

Верные же слуги фараона тем временем приняли щедрые дары с непритворной благодарностью. Благо юные нубийки тоже оказались частью подарка.

* * *

Рано утром Аменхотепу, сыну и преемнику Тутмоса IV, доложили об ухудшении состояния его солнцеподобного родителя. Аменхотеп тотчас отправил верного слугу в покои жены Теи и сыновей: старшего – Тутмоса (мальчику недавно исполнилось десять лет, и старый фараон особенно благоволил именно к нему) и младшего – Эхнотепа, который был тремя годами моложе брата.

Аменхотеп понимал, что наступивший день означает для него очень многое: его отец, Тутмос Менхеперура, именно сегодня должен будет надлежащим образом (то есть с соблюдением всех священных и светских формальностей) передать ему власть – как государственную, так и духовную. И именно с сегодняшнего дня Аменхотеп станет наконец не только фараоном с тронным именем Небмаатра Менес Аменхотеп III Гехеммут, но и Верховным жрецом Египта, служителем бога Ра[7]! А на церемонии подобной важности и значимости требовалось присутствие и царицы, и малолетних наследников.

Когда Аменхотеп, облаченный по столь торжественному случаю в белые одежды, приблизился к покоям отца, то сразу же увидел толпящихся у дверей сановников, среди которых заметил и советников – первого и второго. Благодаря завидным росту и стати на фоне собравшихся особенно выделялся министр Хану. После вступления на трон Аменхотепа сей господин искренне рассчитывал на получение вожделенной должности чати, ибо не сомневался в душе, что новый фараон, приступив к правлению царством, первым делом отправит сторонников отца на покой и освободит тем самым лакомые посты и должности исключительно для своих людей, к коим не без основания причислял и себя.

Стоило Аменхотепу окинуть пеструю толпу царедворцев снисходительно милостивым взглядом, как все тотчас пали ниц перед «восходящим солнцем» Египта.

Согласно своему статусу царица Тея не имела права являться на какое бы то ни было мероприятие раньше супруга, но сей факт, по правде говоря, не особо ее и удручал: напротив, именно благодаря этому обстоятельству она могла уделять своему туалету самое тщательное внимание.

Но вот наконец появилась и Тея – в сопровождении свиты прелестных девушек, услугами которых не гнушался время от времени и сам Аменхотеп. Не смотря даже на то, что имел, помимо жены, еще и нескольких наложниц. Одна из них, в частности, родила ему дочь Кийа, которая по возрасту была почти ровесницей Эхнотепа.

Когда двери покоев Тутмоса отворились, первым вошел Аменхотеп, за ним – Тея, следом – сыновья и дочери, затем – сановники в соответствии с их иерархическим положением при дворе. Вконец обессилевший старик-фараон по-прежнему пребывал на своем ложе. Голова его неподвижно возлежала на подушках, набитых размягченным хлопком.

Тутмос, старший внук умирающего фараона, отвел глаза и невольно обратил внимание на небольшую фреску, расположенную над изголовьем деда: на ней были изображены витиеватые иероглифы. Первая строка означала личное имя старого фараона, вторая – его тронное имя. Маленький Тутмос вдруг отчетливо осознал, что совсем скоро эта фреска исчезнет и на ее месте появится другая – с именами его отца, Аменхотепа III.

Согласно ритуалу, принятому в подобных случаях, Аменхотеп воссел в кресле, установленном в центре покоев. По правую руку от него расположилась Тея, по левую – разместились дети: сыновья Тутмос и Эхнотеп и дочери Сатамон и Бакетамон. Позади кресла Аменхотепа замерли, вытянувшись в струнку, хранитель печати (по совместительству – главный писарь) и молодой нубиец, носитель царского опахала. Маленькая Кийа вместе со своей матерью-наложницей стояла чуть поодаль, в рядах сановников.

Как Верховному жрецу Инебу-Хеджа и служителю храма Атума господину Ранебу предстояло сыграть в предстоящем действе ключевую роль: он должен был огласить последнюю волю умирающего. Другими словами, в присутствии многочисленных свидетелей озвучить имя преемника фараона. Конечно же, многим из присутствующих были известны из истории случавшиеся в столь ответственный момент неожиданные казусы, когда власть переходила отнюдь не к старшему сыну, но сегодня ни сам Ранеб, ни собравшиеся у смертного ложа царедворцы не сомневались: клафт[8] они увидят именно на голове Аменхотепа. Ибо он – единственный оставшийся в живых сын Тутмоса IV, а стало быть, и самый что ни на есть законный преемник. Провозгласив Аменхотепа новым фараоном Египта, сразу вслед за этим Верховный жрец вручит ему полагающиеся атрибуты власти: жезл-урею в виде змеи и плеть. Голову же Теи, первой и любимой жены нового фараона, украсит, как водится, короной с изображениями богини-змеи Уто и богини Нехмет (имеющей вид коршуна), символизирующих верховную власть. Но прежде чем все это действо произойдет, всем, конечно же, предстоит выслушать самого фараона Тутмоса IV – на сегодняшний день, к сожалению, глубоко состарившегося и готовящегося отойти в мир иной…

Затянувшееся в покоях молчание было наконец прервано: хрипло откашлявшись, Тутмос не без труда, но внятно произнес:

– Всю свою жизнь я положил на расширение границ Египетского царства. И благодаря этому простирается оно теперь до диких земель Унешек на юге, до реки Тигр на востоке и до Ливии – на западе. – Старик ненадолго умолк, но потом, сделав несколько глубоких вдохов, продолжил: – Преумножай богатства Египта… Будь отцом своему народу… Ибо жезл в виде змеи означает мудрость… А плеть… Не забывай, что ты – правитель, а власть должна быть крепкой и незыблемой. Умей вовремя покарать своих врагов… Прославляй богов наших, сооружай новые храмы… – Тутмос IV снова умолк.

Верховный жрец Ранеб снял с маленькой подушечки, протянутой ему первым советником, клафт, после чего повернулся к Рехмиру – теперь уже, можно сказать, бывшему чати царства – и принял из его рук жезл-урею с плетью. Затем водрузил клафт на голову Аменхотепа и торжественно вручил ему все полагающиеся атрибуты царской власти.

Новоиспеченный фараон поднялся с кресла и, скрестив руки на груди, громко провозгласил:

– Я, Небмаатра Менес Аменхотеп III Гехеммут, в 1809 год от правления фараона Гора[9] принимаю власть над Египтом волею своего отца, Тутмоса IV Менхеперура. Обещаю править справедливо и на благо царства…

* * *

Присутствующим показалось, что Тутмос IV уже не дышит. Однако стоило Верховному жрецу Ранебу приблизиться к ложу умирающего, как тот резко открыл глаза.

– Я хочу говорить с внуком… с Тутмосом… – в слабом голосе прозвучали знакомые всем властные нотки. – У меня еще есть время… Правда, совсем немного – золотая барка уже ждет меня…

Тутмос, десятилетний подросток, необычайно вытянувшийся за те последние месяцы, пока старый фараон болел, приблизился к царственному ложу.

– Я здесь… – мальчик запнулся, ибо по привычке хотел добавить: «мой фараон» или: «наше солнце». Но ведь теперь фараоном, а значит, и солнцем Египта, стал его отец, Аменхотеп. – Я здесь, дедушка… – коротко и просто сказал он, словно обычный крестьянский мальчишка.

– Да, да… я вижу… ты очень вырос, Тутмос… Вот, возьми… – Тутмос IV глазами указал на предплечье своей руки, где красовался золотой браслет в виде змеи, усыпанной драгоценной россыпью камней. – Носи его… Ты ведь тоже – Тутмос, что означает – сын бога Тота… И когда-нибудь ты станешь Тутмосом V. Змея – символ власти и мудрости… Сумей распорядиться ею правильно, когда придет твое время. – Умирающий фараон замолк, жадно вглядываясь в лицо внука и сознавая, что мальчик похож на него, словно две капли воды. – Ты… ты уже выбрал себе жену, Тутмос? – задал вдруг неожиданный вопрос старик.

– Нет, – признался внук. И бесхитростно добавил: – Ни одна девушка из дворца меня не привлекает. Мне более по душе древние папирусы, хранящиеся в дворцовой библиотеке.

Умирающий фараон выдавил из себя слабую улыбку:

– Ты очень… очень похож на меня. Я ведь тоже поздно женился… Но при этом в военных походах предпочитал проводить свободное время в объятиях наложниц… Ну что же ты? – Тутмос IV заметил нерешительность внука. – Снимай же браслет – отныне он твой! Самому-то мне теперь и руку тяжело поднять…

Юный Тутмос оглянулся на отца: тот одобрительно кивнул. Мальчик благоговейно снял браслет с руки умирающего.

– Вот и все… – прошептал Тутмос IV. – Барка уже плывет за мной по волнам Нила… Бог Тот ждет меня…

С этими словами фараон Тутмос IV закрыл глаза… навеки.

Юного Тутмоса, крепко сжимающего в руках дедовский браслет, охватили вдруг противоречивые чувства. С одной стороны, жрецы, словам которых он всегда прилежно внимал, учили, что смерть – это всего лишь начало новой жизни, благодаря которой человек обретает вечность. Но с другой стороны… Слишком уж горько было расставаться с дедушкой, которого он нежно и искренне любил, сколько себя помнил. Усилием воли мальчик подавил слезы: негоже показывать слабость прилюдно.

Все это время на семилетнего Эхнотепа практически никто не обращал внимания. Впрочем, смерть старого фараона ничуть и не тронула его сердце: мальчика более озаботил и взволновал тот факт, что браслет в виде змеи был подарен отчего-то его старшему брату, а не ему. В детскую душу закралась тоска. Несмотря на свой юный возраст Эхнотеп прекрасно понимал, что со смертью старого фараона и восшествием на престол Египта отца, Аменхотепа III, права эрпатора, то есть законного наследника, все равно перейдут к старшему брату, Тутмосу. Получается, что ему, Эхнотепу, уготована участь всю жизнь провести в лучах чужой славы?.. Внезапно мальчик ощутил поднимающуюся из глубины души горечь обиды и одновременно… жгучую ненависть к старшему брату.

* * *

Ближе к вечеру дворец в Инебу-Хедже огласил плач Исиды. Жрицы горько, дружно и голосисто оплакивали скончавшегося Тутмоса IV: