Читать книгу Ковчег Могущества - Ольга Крючкова, Ольга Евгеньевна Крючкова - Страница 8

На протяжении нескольких дней Тутмос находился под впечатлением ночи, проведенной в заведении Рафии. Он снова и снова вспоминал ласки, щедро подаренные ему жрицей. При одной только мысли о них его тау невольно напрягался…

Наконец юноша не выдержал и отправился за советом к матери. Когда он вошел в ее комнату, та предавалась своему излюбленному занятию: только что, видимо, совершив утреннее омовение в небольшом бассейне, расположенном тут же, в ее покоях, возлежала на травертиновом ложе, а вокруг нее хлопотали прислужницы: натирали влажную еще кожу всевозможными маслами и благовониями.

– Что привело тебя ко мне в столь ранний час, сын мой?! – воскликнула удивленно Тея.

Тутмос почтительно поклонился.

– Прости меня, о, божественная, если побеспокоил! Просто мне захотелось поговорить с тобой…

Проницательная женщина заметила уже, конечно, перемены, произошедшие с сыном несколько дней назад: он еще более возмужал, его голос приобрел уверенные и порой даже жесткие, повелительные нотки.

– Говори. Я готова выслушать тебя, – Тея глазами указала на скамеечку, стоявшую подле нее.

– Я хочу взять наложницу! – едва присев, сходу выпалил эрпатор.

Тея понимающе улыбнулась.

– А почему бы и нет, сын мой?! Тебе уже исполнилось пятнадцать лет – самое время, чтобы начать постигать прелести любви между мужчиной и женщиной.

– А могу ли выбрать наложницу по своему желанию? – Тутмос пристально посмотрел на мать.

Царица слегка растерялась. Затем, подав прислужницам знак удалиться и оставшись наедине с сыном, приподнялась, прикрывая наготу покрывалом, с травертинового ложа и села, опустив ноги на мозаичный пол.

– А тебе известно, Тутмос, что членам царской семьи надлежит выбирать наложниц из уроженок Абидоса? – осведомилась Тея, стараясь сохранять спокойствие. – Это очень давняя традиция, уходящая своими корнями в глубь веков, и никто еще из мужчин твоего рода не позволил себе нарушить ее…

– Я согласен, о, божественная, что женщины Абидоса, безусловно, красивы и любвеобильны, но…

Тея удивленно вскинула брови:

– Ты не желаешь делить свое ложе с девушкой из Абидоса?

– Не желаю… – признался, опустив голову, Тутмос.

– Но тогда на кого же пал твой выбор?! Назови мне ее имя! – мать-царица пришла в неподдельное волнение.

– Ты ее хорошо знаешь, о, божественная. Ее имя – Нефрури.

– Что?! Тебе посмела вскружить голову эта дерзкая девчонка?! Дочь командира дворцовой стражи?! – голос Теи дрожал от негодования. – Ни один сын фараона, наследник трона, никогда еще не брал в наложницы дочерей стражников, пусть даже облеченных доверием своих повелителей!

– Что ж, тогда я буду первым, – решительно заявил Тутмос, вскинув голову и посмотрев матери прямо в глаза.

– Твой сын от наложницы может стать впоследствии прямым наследником престола! Ты подумал об этом? – царица предприняла попытку воззвать к разуму эрпатора. – К тому же, насколько мне известно, Нефрури до сих пор невинна! Ну посуди сам: какое удовольствие она сможет доставить тебе как мужчине своею неопытностью?!

– Достаточно того, что я – мужчина и что я так решил! – в голосе Тутмоса отчетливо прозвучали металлические нотки.

По инерции Тея хотела было привести еще какие-нибудь веские доводы, но, услышав тон сына, невольно осеклась. На мгновение она даже пожалела, что поручила Камосу отвести ее сына в заведение Рафии.

Эрпатор меж тем решительно поднялся и объявил:

– Я отправлюсь к Солнечному Гору[31].

– Зачем?! – недоуменно воззрилась на него Тея.

– Хочу поделиться с ним кое-какими своими мыслями… – уклончиво ответил юноша.

– Но нашему повелителю сейчас недосуг заниматься наложницами! В Эритрее снова волнения! – с жаром воскликнула царица.

– Хорошо, о, божественная, тогда я отложу свой визит, – покорился сын. – Поговорю с ним позже…

* * *

Тея, не найдя в себе сил противостоять собственному сыну, уступила в итоге его желанию, и вскоре четырнадцатилетняя Нефрури не только стала наложницей Тутмоса, но и понесла от него в положенный срок ребенка.

Аменхотеп, владыка Нижнего и Верхнего Египта, постоянно пребывал теперь в удрученном состоянии, поскольку жрецы продолжали укреплять и расширять свою власть в самых крупных городах царства – Абидосе, Амарне, Напате и Уасете. Известие о том, что Нефрури ждет от Тутмоса ребенка, фараон воспринял на удивление сдержанно. Как мужчине ему был понятен выбор сына – Нефрури действительно была чрезвычайно мила и хороша собою. Разве что излишне робка и немногословна. Но, исходя из собственного жизненного опыта, Аменхотеп прекрасно знал, что наложница навсегда останется всего лишь наложницей, поэтому не разделял страхов и переживаний супруги по поводу решения сына. Да и Джеру, начальнику дворцовой стражи и отцу Нефрури, фараон доверял безгранично.

Гораздо более Аменхотепа волновали сейчас совсем другие проблемы. Так, из-за усиления в Египте влияния жрецов он стал опасаться направленного против него заговора с их стороны, а то и отравления ядом. По счастью, Джер, безмерно довольный тем, что его единственная дочь удостоилась чести делить ложе с самим наследником фараона, нес свою службу безукоризненно. Во всем, что касалось безопасности фараона, ему не было равных. Джер настолько хорошо разбирался в людях, что с первого же взгляда мог безошибочно определить, кому из них стоит доверять, а кому – нет.

В конце концов с выбором старшего сына смирилась и Тея. Тутмос же с нетерпением ждал теперь появления на свет своего первенца, благо придворный врач заверил его, что, судя по всем признакам, непременно родится мальчик.

Весть о том, что наложница эрпатора Нефрури носит под сердцем ребенка мужского пола и, следовательно, будущего наследника трона, разлетелась вскоре не только по дворцу, но и по всему Инебу-Хеджу. Местные женщины тотчас понесли щедрые дары богине Исиде, почитаемой в качестве матери-прародительницы, и богине Месхенет, помогающей, как известно, при родах.

Однако не все обитатели дворца и Инебу-Хеджа радовались скорому прибавлению в семействе фараона. К примеру, Таусер, жену первого советника Мемеса, приближенную и обласканную самой царицей, изрядно огорчил тот факт, что молодой эрпатор, поддавшись явно сиюминутному увлечению, выбрал в наложницы совершенно невзрачное, по ее мнению, существо. И при каждой возможности, едва уединившись с мужем в своих дворцовых покоях, принималась упрекать его:

– Что толку в твоем высоком положении при дворе фараона?! Что толку, что ты облечен доверием самого Солнечного Гора, если ты не в состоянии устроить судьбу даже собственной дочери?!

Мемес всякий раз вяло оправдывался:

– Ты же знаешь: эрпатор сам выбрал себе наложницу! Причем не взирая даже на протесты царицы. Что, по-твоему, должен был я сделать в подобной ситуации? Да и потом: неужели ты действительно желаешь нашей дочери участи наложницы?!

Таусер заводилась еще пуще:

– А что в этом плохого? Любая жена знатного сегера наверняка только о том и мечтает, чтобы ее дочь разделила ложе с наследником трона!

– Какая глупость! – начинал распаляться Мемес. – Вспомни, сколькими наложницами обладал наш фараон! И где они? Одна лишь Тея имеет влияние на Аменхотепа и лишь ее сыновья – его прямые наследники!

Казалось, подобные доводы возвращали Таусер к реальности: жгучая обида на мужа отступала, задетое самолюбие успокаивалось.

– Значит, наша Нитоприс станет женой Тутмоса! И ты тому поспособствуешь! – решительно заявляла она.

Мемес начинал удивленно таращиться на супругу:

– Во-первых, наша Нитоприс старше эрпатора, а во-вторых, с ее замужеством все уже, как ты знаешь, решено!

– Ничего… Намеченное замужество придется отложить, надо всего лишь потянуть время… – упрямо продолжала гнуть свою линию Таусер. – А возраст – не помеха: Нитоприс старше Тутмоса всего на шесть месяцев.

Настойчивость супруги настораживала Мемеса.

– Что ты задумала? – делал он попытку выведать ее сокровенные мысли. Не дождавшись ответа, предупреждал: – Не забывай, что кругом – люди Джера! Из-за твоих интриг мы можем потерять все! Возможно, даже поплатиться за них жизнью!

Таусер лишь очаровательно улыбалась.

– Мы ничего не потеряем, доверься мне. Напротив, твое положение упрочится как никогда! Но без твоей помощи мне не справиться, – скорбно поджимала она губы.

Мемес отирал со лба выступавший от волнения пот и спешил ретироваться прочь, подальше от упрямой супруги. Безусловно, ему тоже хотелось бы породниться с фараоном. Чего уж греха таить: мысленно он и сам не раз представлял, как бы мог выглядеть младенец, рожденный Нитоприс от эрпатора…

* * *

Одним прекрасным утром, аккурат после очередного разговора с Мемесом на набившую уже обоим оскомину тему, Таусер отправилась в их родовое поместье, расположенное намного западнее Инебу-Хеджа, благодаря чему оно было избавлено от ежегодных затоплений при обильных разливах Нила. Живительную же влагу, питающую почву и дающую жизнь растениям, произрастающим в поместье, получали в основном из специально прорытых искусственных каналов, уровень воды в которых регулировался постоянно проживающими в поместье слугами.

Таусер уже довольно давно не навещала свое родовое гнездо, предпочитая пребывание во дворце подле мужа и дочери, а главное – в поле зрения царицы Теи. Сегодня же, сославшись на легкое женское недомогание и необходимость провести инспекцию родового имущества, она, с дозволения распорядителя малого двора царицы, покинула дворцовые покои, едва забрезжил рассвет: ей хотелось успеть добраться до места еще до того, как солнце поднимется в зенит и изнуряющая жара окутает землю.

Поместье, окруженное высокой стеной из белого камня, добываемого в расположенных неподалеку каменоломнях, встретило хозяйку буквально утопающим в буйно разросшихся тамариндах. Паланкин Таусер неспешно проследовал через массивные деревянные ворота, украшенные невысокими декоративными пилонами, отдаленно напоминающими дворцовые. Тенистая аллея из старых акаций, разветвившихся настолько густо, что ветви рядом стоящих деревьев, сплетясь между собою, словно руки влюбленных, и образуя тем самым почти не пропускающую солнечного света живую «крышу», подействовала на Таусер умиротворяюще.

Слуги, поспешившие навстречу своей госпоже, помогли ей спуститься из паланкина на дорожку, выложенную красными известняковыми плитами. Таусер с наслаждением вдохнула аромат акаций, перемежавшийся с ароматом розовых лилий.

Слуги, застывшие в поклоне, с нетерпением ожидали приказаний хозяйки. Она не заставила их долго ждать. Отдав необходимые распоряжения, сама же, совершенно не чувствуя, несмотря на длительное пребывание в паланкине, усталости, решила прогуляться по саду, заканчивающемуся небольшим озером.

Обратив внимание на сикоморы[32], усыпанные спелыми розовыми плодами, Таусер не без удовольствия отметила, что деревья ухожены на совесть. Вдоволь нагулявшись по саду, она наконец спустилась к заросшему лотосами озеру, где обильно гнездились фламинго. Как обычно, птицы грациозно вышагивали по воде, извлекая себе из нее пропитание. В какой-то момент Таусер показалось даже, что розовые птицы словно бы сливаются с розовыми лотосами, образуя единое целое.

Остановившись почти возле кромки воды и залюбовавшись красотами озерами, женщина задумалась. Воспользовавшись подвернувшейся возможностью избавиться хоть ненадолго от многочисленных дворцовых формальностей и соглядатаев Джера, она решила собраться с мыслями и еще раз тщательно обдумать план предстоящих действий. Конечно же, план ее был дерзким и, следовательно, грозил весьма опасными последствиями. В случае провала задуманного ей и Мемесу была уготована страшная казнь: по решению Суда богов им могут отрезать нос и уши, а затем отправить на страшные нубийские рудники, где, как она слышала, люди гибнут от непосильной работы. Нитоприс, в силу ее молодости и красоты, могут, конечно, помиловать, но в любом случае сошлют в какой-нибудь отдаленный храм богини Хатхор – скажем, в Напат, – где жрицы обязаны ублажать мужчин прямо на каменных храмовых алтарях…

Таусер медленно двинулась по берегу озера: ей было о чем подумать.

* * *

Несмотря на то что солнце поднималось все выше, а Хепри озарял землю своими лучами все сильнее, Таусер неожиданно ощутила озноб. Она оглянулась на сад, почти сплошь состоящий из сикомор: когда-то эти деревья приказал посадить ее отец… Сколько же лет прошло с тех пор? Подсчитав, женщина невольно ужаснулась: почти тридцать! Она прижала руки к груди, пытаясь таким образом унять волнение и внезапно навалившееся чувство страха.

Один из фламинго, прогуливающийся поблизости, расправил крылья. В свете солнечных лучей, словно нарочно выхвативших птицу из тени низкорослого кустарника, розовые перья вспыхнули ярко-красным огнем.

На мгновение Таусер замерла, залюбовавшись этим зрелищем. Затем в который раз мысленно спросила себя: «Чего ты хочешь, Таусер? У тебя есть все… ну, или почти все. Богатство, положение при дворе; супруг, добившийся должности первого советника фараона благодаря своему уму, терпению и преданности… Дочь Нитоприс красива, послушна и заботлива – она способна осчастливить любого сегера… Неужели всего этого тебе мало?…» Женщина сосредоточенно вгляделась вдаль – в густые заросли инжира, среди которых пряталась хижина Эннаны. Вернувшись к своим мыслям, она все-таки ответила на заданный самой себе вопрос, но уже вслух, да еще и с нескрываемым вызовом:

– Да, мне этого мало! Я хочу, чтобы именно мой внук стал будущим владыкой Нижнего и Верхнего Египта!

В последний раз окинув взглядом стайку фламинго и розовый ковер из лотосов, Таусер резко развернулась и решительно зашагала в сторону хижины Эннаны – женщины, услугами которой пользовалась еще ее мать…

Дверь в хижину была приоткрыта. Стоило гостье распахнуть ее чуть шире, как тотчас раздался скрип проржавевших от времени петель.

– Это ты, госпожа Таусер? – услышала она столь же скрипучий старческий голос.

– Я… – невольно стушевалась гостья. – Но как ты меня узнала?

Из-за перегородки вышла совершенно седая старуха.

– Ты забыла, как часто прибегала ко мне, будучи еще совсем девчонкой? Впрочем, я предчувствовала твой приход, – проскрипела она в ответ.

– Да, давно это было…

– Давно. Нил разливался с тех пор раз двадцать, не меньше, – подтвердила старуха.

– Сколько же мы с тобой не виделись, Эннана?!

Хозяйка хижины пожала костлявыми плечами:

– Я-то помню тебя бегающей еще в коротком хитоне… Это уж потом ты сменила его на длинный, расшитый золотыми нитями… Много, много лет минуло с тех пор, девочка моя…

Таусер попыталась припомнить, когда в последний раз посещала свое имение. Получалось, пять лет назад, как раз незадолго до смерти Тутмоса IV. Но об Эннане она тогда даже не вспомнила…

– Мне нужна твоя помощь, – выпалила без долгих предисловий Таусер.

Старуха усмехнулась:

– Я рада, что ты все еще нуждаешься во мне. Говори, с чем приехала… Можешь быть со мной предельно откровенна – я ведь, если помнишь, служила еще твоей матери.

Таусер кивнула в знак готовности рассказать все без утайки. Затем осмотрелась: скромное жилище Эннаны, крытое сухим папирусом, почти не изменилась. Как и много лет назад, посреди единственной комнаты стоял, в окружении колченогих табуретов, покосившийся от времени стол; в притулившемся в углу сундуке хранился нехитрый скарб знахарки; вместо спального ложа на полу лежала грубая циновка, сплетенная из длинных стеблей папируса и небрежно прикрытая шерстяным одеялом. В большом глиняном кувшине с широким горлом поблескивала чистая прохладная вода для питья и омовений. С потолка гроздьями свисали пучки ароматных сухих трав. Из ниш, выкрашенных в синий цвет, «выглядывали» алебастровые изваяния богов: покровительницы рожениц Месхенет в окружении четырех карликов Бэсов, ее мужа Шаи – покровителя судьбы, и богини радости Баст, окруженной многочисленной компанией неизменных своих помощниц кошек, миниатюрные фигурки которых были выполнены из золотистого оникса с молочно-бежевыми прожилками.

Подойдя к столу, Таусер присела на один из табуретов.

– Я помню, ты умела избавлять женщин от нежеланного плода, – начала она издалека.

Старуха снова усмехнулась:

– Это самое простое из того, что я могу.

Набравшись смелости, Таусер выложила все как на духу:

– Я хочу, чтобы ты приготовила снадобье, способное умертвить плод в чреве женщины, но самой ей не причинить при этом особого вреда. А главное, ни у кого не должно возникнуть подозрений, что смерть плода наступила в результате действия… – она осеклась на полуслове.

– …яда, – невозмутимо закончила за нее фразу Эннана. – Что ж, госпожа, есть у меня рецепт такого снадобья. – И, прикинув что-то в уме, добавила: – На его приготовление у меня уйдет три дня, а твой кошелек облегчится… ну, скажем, на десять серебряных драхм.

– Если яд сработает, ты получишь сто драхм! – клятвенно заверила колдунью Таусер.

Старуха молча кивнула в знак согласия, после чего приступила к расспросам:

– Та женщина, что должна выпить снадобье – богата? Много ли у нее слуг? Как часто посещает ее покои супруг?…

Таусер слегка растерялась:

– Эннана, но зачем тебе это знать?

– Чтобы снадобье не дало осечки… Лучше будет, если женщина примет его вместе с пищей. Ее же супругу, вздумай он отведать то же самое яство, снадобье не причинит никакого вреда.

– До чего же ты умна, Эннана! – с неподдельным восхищением в голосе воскликнула Таусер.

Старуха сухо улыбнулась:

– Я просто хорошо знаю свое ремесло, драгоценная моя госпожа. Позволь мне лучше сорвать несколько гроздей винограда, растущего на одном из склонов твоего поместья: они как нельзя более подойдут для моей задумки.

– Ты имеешь в виду золотистый сорт винограда, вино из которого поставляется ко двору фараона? Да сорви столько гроздей, сколько пожелаешь!

– Благодарствую, госпожа. Итак, жду тебя через три дня… – проскрипела знахарка, прощаясь с гостьей.

* * *

По истечении оговоренных трех дней Таусер снова отправилась к Эннане. На сей раз поступь женщины выглядела гораздо увереннее, ибо мысленно она уже преступила черту, отделяющую добро ото зла… Правда, после первого посещения знахарки ей приснился суд Осириса: боги Тот и Анубис взвешивали ее сердце, сравнивая количество совершенных ею на Земле добрых дел и злых. Сон оказался чрезвычайно неприятным, если не сказать – страшным: перед Таусер промелькнули картинки всех ужасов Дуата, уготованных тем, кто не задумывается при жизни о своих поступках. И все-таки кошмарное сновидение не заставило Таусер изменить своего решения относительно избавления от не успевшего еще родиться, но уже ненавистного ребенка Нефрури. «Я принесу потом щедрые дары богам, и они простят меня за мой грех», – с этими мыслями женщина и вошла в хижину Эннаны.

Знахарка сидела за столом, придерживая сморщенными руками стоящую перед ней небольшую плетеную корзинку, прикрытую отбеленным куском холста.

– Все готово, госпожа, – проскрипела знахарка при появлении гостьи и неспешно стянула холстину с корзинки.

Взору Таусер предстали золотистые гроздья винограда. Они выглядели настолько восхитительными и аппетитными, что ей немедленно захотелось отведать хотя бы одну ягодку.

– Бесподобное зрелище! – с чувством воскликнула Таусер. – И что, неужели каждая виноградина отравлена?

– Именно так, – ничтоже сумняшеся, подтвердила знахарка.

– Выглядит весьма аппетитно, – похвалила творение старухи гостья.

– Никто не устоит перед соблазном угоститься такой ягодкой, уж поверь мне, госпожа. – Все с тем же невозмутимым видом знахарка отщипнула золотистую виноградину с самой верхней грозди и, положив ее в рот, причмокнула: – Изумительный вкус! – Заметив отразившийся в глазах Таусер испуг, поспешила успокоить: – Я же предупреждала, госпожа: снадобье, которым я пропитала виноград, опасно только для находящегося в чреве матери плода. Всем же остальным золотистые сочные ягоды ничем не грозят. Не желаешь ли сама испробовать и убедиться?

Таусер не пожелала: подхватив со стола корзинку со «смертельными дарами», она поспешила покинуть хижину Эннаны.

– В случае успешного исхода моей задумки ты получишь обещанные мною сто драхм! – пробормотала Таусер уже на ходу.

…Следуя мимо озера с гнездовьями фламинго, Таусер лихорадочно размышляла: «Каким образом доставить виноград во дворец так, чтобы он оказался потом именно в покоях Нефрури? Подкупить кого-нибудь из служанок?… Опасно: впоследствии ее показания могут обернуться против меня… Что ж, тогда остается единственный выход – навестить наложницу эрпатора самолично. А почему бы и нет? Предлог сыщу: пожелала, мол, справиться о ее самочувствии. Вот заодно и угощу „виноградом, выращенным в собственном поместье…“»

* * *

Самочувствие Нефрури ухудшалось с каждым днем. Все обитатели дворца молили Исиду ниспослать молодой женщине сил, дабы она смогла преодолеть невесть откуда свалившийся на нее недуг. Пока же, увы, никаких изменений в сторону улучшения не происходило.

Даже Пент, опытный придворный врачеватель, не мог, сколько ни тщился, определить причину недомогания наложницы эрпатора и посему вынужден был остановиться на предположении, что она просто слишком молода и хрупка для столь ранней беременности. Не теряя тем не менее надежды поднять девушку на ноги, Пент практически неотлучно находился подле ее ложа, но та по-прежнему почти не вставала и категорически отказывалась от еды.

Тея переживала болезнь Нефрури, словно собственную, и чуть ли не ежечасно посылала прислужниц справиться о ее здоровье. У одной только Таусер недомогание юной наложницы вызывало чувство потаенной радости. Мысленно она уже предвкушала гибель не только плода, но и смерть самой девушки, однако в присутствии Теи, искусно притворяясь, без устали сокрушалась и причитала как о состоянии Нефрури, так и о возможном отражении ее недуга на здоровье не рожденного еще наследника эрпатора.

В итоге, несмотря на молитвы обитателей дворца и неустанные хлопоты доктора, ближе к концу осени Нефрури родила мертвого младенца. Роды, вдобавок ко всему, оказались преждевременными, и Пенту стоило больших трудов и усилий спасти жизнь хотя бы самой роженицы.

Тутмос и все его царственные родственники глубоко скорбели о случившемся. В связи с трагической утратой долгожданного наследника в Инебу-Хедже был даже объявлен специальный поминальный день, и все горожане дружно потянулись в храм Осириса, дабы вымолить у того снисхождение к совершенно невинному существу…

Таусер же ликовала: ее план сработал! Нефрури хотя и осталась жива, но после продолжительной болезни и тяжелых родов изрядно подурнела и ослабела.

Тем временем Тея, выдержав положенный сорокадневный[33] траур, начала всерьез задумываться о поисках для Тутмоса жены. Причем, исходя из печального опыта с Нефрури, жены физически крепкой и не моложе пятнадцати лет, дабы та могла производить на свет здоровых и жизнеспособных детей.

Благодаря умело проведенной политике Таусер, Мемеса и Камоса выбор царицы пал в результате на Нитоприс. Девушка обладала приятной внешностью и отменным здоровьем, а именно эти критерии и волновали Тею превыше всего. Правда, по возрасту дочь первого советника фараона оказалась чуть старше Тутмоса – вскоре ей должно было исполниться шестнадцать лет, – но и божественная Тея, и сам Солнечный Гор решили закрыть на столь несущественное обстоятельство глаза.

Сам же Тутмос, тяжело переживший потерю желанного ребенка, воле своих солнцеподобных родителей более не противился. Ибо тоже отчетливо теперь сознавал, что ради воспроизведения на свет полноценного потомства жена будущего фараона должна быть не только красива, стройна и умна, но еще и крепка здоровьем.

Что же касается самой Нефрури, то благодаря стараниям Пента она со временем окончательно выздоровела и даже похорошела, однако стала еще более замкнутой и неразговорчивой. Ибо доктор вынес неутешительный диагноз: иметь детей девушка никогда уже более не сможет.

Тея, желая хоть как-то облегчить участь бывшей наложницы сына, пристроила ее ко двору номарха в городе Хемену. Несмотря на почтенный возраст, тягу к молоденьким девушкам номарх по-прежнему испытывал немалую, а такому деликатному обстоятельству, как бесплодие новой наложницы он особого значения не придал, благо потомство имел к тому времени уже весьма многочисленное.

Тутмос и Нитоприс стали законными супругами: перед ликом богини Исиды священный обряд бракосочетания совершил в одном из храмов Инебу-Хеджа сам Верховный жрец Ранеб. А через девять месяцев у молодой четы родился первенец, в честь которого, по велению фараона, в Инебу-Хедже был устроен грандиозный праздник.