Читать книгу Ультрамарин на кончике кисти - Ольга Ли - Страница 1

Рождество

Оглавление

– Господи, господи, – шептала Лада, – где же взять денег?..

Павлу срочно нужны были новые ботинки. «У кого занять? У мамы, – думала Лада. – Черт, нет, неудобно. Я и так ей должна кучу денег. Она каждый месяц половину пенсии нам отдает. Где, у кого занять?..»

Эта мысль не давала жить спокойно. Как же она от всего устала! Вечное безденежье, вечные долги.

«У Марины тоже не могу, – думала Лада. – Маринка опять начнет лекцию читать… У кого? Господи, у кого? Может у соседки с верхнего этажа, у Ольги Михайловны?» Эта соседка, жена известного тележурналиста Ванина, полноватая дама с крашеными кудрями, холеная и все еще очень красивая, всякий раз при встрече в лифте, застенчиво и ласково улыбаясь, приглашала Ладу приходить на пирог с рыбой, и, кроме того, она однажды даже сказала: «Будут нужны деньги – не стесняйся!» Как будто по ней, по Ладе, видно, что она вся в долгах как в шелках и вечно выискивает дома мелочь по карманам, чтобы купить батон на ужин. Неужели она выглядит такой несчастной, замотанной и нуждающейся? Если это так, то это ужасно. Ужасно! Противно оказаться в положении человека, которого многие втайне жалеют, которого и друзья, и родственники, и коллеги по работе – все, черт побери, даже последняя собака в подворотне, провожают сочувствующими взглядами.

«Нет-нет, так думать нельзя, следи за мыслями, Лада. Мысли определяют нашу жизнь. Мысли – это мы сами. Вот какие у тебя сейчас мысли?.. Правильно – самые отвратные. Хочется всех убить – а Павла в первую очередь. Павел… Как же он!.. Достал…»

Нет, нужно все-таки решить – идти к соседке «на пирог» или придумать какие-нибудь другие варианты? «Вариантов-то не осталось, я и так всем должна! – сжав зубы, снова подумала Лада. – Похоже, придется идти к соседке».

Лада заглядывала к Ваниной раза два из вежливости, но всегда с этих «посиделок» возвращалась домой с каким-то неприятным чувством – ужасно противно служить для кого-то жилеткой. Да и кому интересно выслушивать чьи-то долгие монологи об увядающей молодости, о новой косметической процедуре, о предстоящей пластической операции по подтяжке чего-то там очередного, о бессердечии Ванина… Как только людям не противно вываливать все свое исподнее на совершенно незнакомого человека? Почему она, Лада, должна слушать сокровенные признания этой самой Ваниной? Бр-р-р, противно, мерзко. «И все же, – остановила она свою мысль, – все же ты пойдешь к ней просить денег. И, со своей стороны, тоже будешь демонстрировать перед ней свое исподнее». «Да какая разница! – возразила Лада сама же себе. – Мы будем квиты – она меня знакомит с неприятными сторонами своей жизни, я – ее. У нее свои уязвимые места, у меня – свои».

Было почти восемь вечера. Под голубоватым светом фонарей Тверская дымилась снегом, улицу заполнял непрерывный людской поток – пешеходы шли кто от Кремля вниз, к Пушкинской площади, кто, наоборот, от Пушкинской площади – к Кремлю.

С трудом придерживая непокорные, разлетающиеся на ветру полы длинного пальто, Лада мельком взглянула на освещенные окна соседки: дома. Интересно, вот чем она занимается целыми днями? Не работает, детей нет. Как она еще не загнулась со скуки? И вообще, вот как все эти люди, которые никогда ни в чем не нуждались, у которых главная проблема в жизни и главная беда – это то, что хирург недостаточно идеально сделал липосакцию, как они проводят свои дни? Интересно было бы хоть ненадолго оказаться на месте этой Ольги Михайловны, пожить, не заботясь о завтрашнем дне. И почему? Почему они живут так легко? Почему у них все так гладко в жизни? Потому что они родились в рубашке? «О, я бы многое отдала, чтобы оказаться на ее месте! Хотя бы ненадолго. Просто почувствовать, за что ей в жизни такая безмятежность – за какие такие заслуги?..»

«Нет, Лада, нельзя быть такой злой, – отчитала она себя тут же. – Может, Ванина живет без проблем только потому, что совершенно беззлобный человек, в отличие от тебя. Не такая завистливая, не такая жадная. Живет себе, со всеми примирилась, ничего не требует, просто принимает то, что ей дают. Муж заработал деньги – хорошо. Изменяет? Ну что ж тут поделаешь – таковы мужчины, они все изменяют! Она, Лада, в отличие от тебя, не сопротивляется жизни, не страдает. Жалуется – да. Но это скорее от скуки, по привычке, просто чтоб было о чем поговорить. У нее и мысли нет загружать тебя своими проблемами. А ты тоже пожалуйся, а после этого тоже выбрось все проблемы из головы. Рассказала первому встречному, например какой-нибудь старушке на почте, что муж у тебя спивается и с этим уже ничего поделать нельзя, оплатила свой счет за квартиру – и иди себе. Сбросила “проблему” – и забудь о ней. Отправляйся в салон красоты, развлекись, отдохни от мужа-алкоголика – сделай маникюр или педикюр. Ты же, Лада, так не можешь. Ты не любишь жаловаться. Ты гордая. Ты лучше себя будешь изводить и сжирать изнутри и ни в какой салон красоты не пойдешь – денег жалко на себя, любимую, зато, как только они появятся, эти деньги треклятые, побежишь своему Павлуше ботинки покупать или новую куртку, которую он недели через две снова пропьет. Вот сейчас, например, тебе деньги нужны – но ведь не для того, чтобы себе платье красивое к празднику купить или туфли. Ты о муже в первую очередь думаешь, идиотка! Видишь, как вы непохожи с этой несчастной Ваниной, которую ты так презираешь. Тебе бы, наоборот, жизни у нее поучиться. Присмотреться к ней получше, набраться опыта. Может, и у тебя все станет как надо».

Лада прошла в подъезд и после некоторого колебания все же поднялась на лифте на седьмой этаж, к квартире Ваниных. Меньше чем через час, вся дрожа, она сбежала по лестнице к себе домой и, заперев за собой хорошенько дверь, бросила пальто на подзеркальный столик и сразу прошла в гостиную, где и повалилась на диван. Сколько она так пролежала – неизвестно. Может, два часа, может, три… Неверный свет в комнате придавал ее странному оцепенению некоторую нереальность, схожесть со сном, но Лада не спала… За окном окончательно стемнело, вернулся Павел, опять пьяный, – Лада слышала, как хлопнула входная дверь, и даже краем глаза видела, как муж, стоя в прихожей, долго пытался повесить свою куртку на крючок. Совершенно не имея сил встать ему навстречу, Лада лишь следила чуть прищуренными глазами за тем, как куртка срывалась несколько раз с вешалки вниз, увлекала Павла за собой, а он, кряхтя и матерясь, вешал ее снова.

Про нее говорили, что она замечательный тип безупречной жены: превосходно готовит, домовита, умна, не ревнива, заботлива, нежна, верна. Лада и сама так считала и даже втайне гордилась тем, что она такая безупречная – просто идеал! Но в последнее время почему-то вместо гордости она все больше и больше ощущала досаду и все отчетливее понимала, что эта ее «безупречность» – никакое не достоинство, а, напротив, большой изъян. Чем она гордится? Тем, что до сих пор не оставила мужа? Но Павел-то точно не оценит ее жертвы. Для Павла она вот уже несколько лет не представляет интереса. И вовсе не потому, что не выпивает с ним и не ходит в гости к его друзьям. А потому, что она – скучная.

Да-да, это давно не новость – Павлу скучно со своей идеальной, безупречной женой. Она для него как жевательная резинка, которую жевал так долго, что уже и забыл, какой у нее вкус. Идеальная жена – это какая-то стерильная женщина. Слишком правильная и предсказуемая. Никогда не подведет, во всех бедах поддержит, от всех защитит, накормит, переоденет, разыщет на другом конце Москвы, доставит домой на такси, отмоет, если описался – переоденет, где надо – подотрет, да и вообще, во всем оправдает, за все простит… Ага, вот такая она жена. Даже самой противно. Это уже и не жена никакая, а что-то вроде матери, няньки или сиделки при больном.

Вся их совместная жизнь, построенная на прочной, проверенной годами близости, давно уже бесила Ладу. И даже не столько из-за того, что Павел пил беспробудно. А из-за того, что она продолжала все это терпеть – его невнимание, его пренебрежение, его абсолютно искренние покаяния и обещания жить по-человечески, как все люди. Все чаще Ладе в голову приходили мысли, что она, по большому счету, неудачница не только в семейной жизни, но и в жизни вообще – ничего не достигла, нигде не преуспела – и это, конечно же, не из-за Павла. Разве виноват Павел, что будни ее до неприличия тоскливы и убоги, однообразны и бесцветны? Ни приливов в ее жизни, ни отливов. Нет, Павел здесь ни при чем. Она сама… Сама все это построила. Свой пряничный домик. Уют, покой. Телевизор по вечерам… Томик классика под боком. С одной стороны – все это вроде бы хорошо. Но разве об этом она мечтала?.. Нет, не такую жизнь она себе представляла. Тогда какую? Господи, да она уже и не помнит! Но уж точно она не мечтала, что будет женой при муже-алкоголике. Что будет жить только его интересами, а счастье будет отмерять днями, когда он трезвый.

И поменять все – духу не хватает. Да она и не знает, как поменять.

Лада усмехнулась. Поменять все… Легко сказать. На самом деле это так же тяжело, как сдвинуть камень, который годами лежал на одном месте и практически врос в землю. Для этого ей самой нужно быть другой. Она же не сможет в один день изменить свою природу. Даже сегодняшняя дикая выходка не изменила ее. Нет, точно не изменила.

«Хотя сегодня… – Лада зло улыбнулась и, поправив ногами лохматый пестрый плед, легла поудобнее, – сегодня, Лада, ты превзошла себя».

Перед ее мысленным взором опять возник образ вернувшегося домой мужа: Павел, жалкий, с пьяным носом, с остекленевшими глазами, в нелепой своей шапке…

«Эх, Паша, Паша, ни о чем-то ты не подозреваешь…»

Нет, о том, что случилось сегодня, он никогда-никогда не узнает! И никто не узнает.

Лада встала с дивана, прошла в коридор и, пошарив в карманах Пашиной куртки, достала из мятой пачки сигарету. На кухне она долго искала спички в ящике стола, а когда нашла, прикурила сигарету и с наслаждением глубоко затянулась. Ее лицо снова приняло спокойное, пожалуй, даже веселое выражение.

Сквозь белые цветы, вышитые на занавесках, было видно, как за окном валит мягкий и медленный снег. Широкая улица оживленно раскачивалась в море вечерних огней. Цветные флажки возбужденно хлопали на домах. Нескончаемой лавой лился шумный поток машин.

Теперь ей казалось, что целая вечность прошла с тех пор, как она вылетела от Ваниных, хотя в груди до сих пор было как-то тесно и пусто. Конечно, конечно, такого больше не повторится! А соседка, эта несчастная Ольга Михайловна, кажется, что-то почувствовала…

Лада припомнила изумленное лицо Ваниной, когда та вернулась домой после очередной косметической процедуры, и в то же время представила свое собственное – приветливо улыбающееся.

Сердце снова бешено заколотилось в груди – как же она это допустила? Может, она временно потеряла рассудок?!

Внезапно на Ладу нахлынуло необыкновенно острое ощущение счастья и ужаса. «Беспутная… А-я-яй, а ты, оказывается, беспутная!» – прошептала она, глядя на свое отражение в окне.

А ведь еще несколько часов назад она ругала себя за то, что не способна к безумным поступкам и похожа на терпеливую, прилежную школьницу, которая старательно выполняет скучный, надоевший урок и не решается поменять серое строгое платьице с занудным крахмальным воротничком на что-то более легкомысленное и смелое.

«Сегодня ты попробовала сразу все – и легкомысленное, и смелое».

Лада вошла в спальню, прислонилась к дверному косяку.

Посреди кровати, прямо на шелковом покрывале, утопая в нежнейших голубых оборках, в позе эмбриона лежал Павел, лохматый, грязный, с красным лицом и бордовыми ушами.

– Это ты? – Он неожиданно приоткрыл глаза и посмотрел на Ладу из-под тяжелых век.

Она не откликнулась.

– Я есть хочу… – промямлил Павел.

Лада выпустила густую струю дыма, отвернулась к окну и опять засмотрелась на белый порхающий снег за окном. Улица была все такая же яркая и веселая, полнеба утопало в мягкой снежной пыли. Верхние этажи и крыши домов были сказочно озарены. Лада улыбнулась, перед глазами снова поплыли неуловимые прозрачные видения…

Как странно и непривычно, когда тебя обнимает и целует чужой мужчина. Все другое. Губы, дыхание, руки, взгляд. И пахнет он по-другому. Тревожно, незнакомо, волнующе. Да, этот опыт необходим. И в этом нет ничего постыдного…

– Ты что, не слышишь? – окликнул Ладу Павел.

Она напряженно застыла. Ей не хотелось шевелиться, не хотелось отвечать на вопрос мужа. Не хотелось возвращаться в реальность. Оставаться бы и дальше там, в стране грез. Где нет Павла. Где и сама она – не такая, какая она сейчас, а какой хотела бы быть.

– С чего это ты закурила? – Павел наконец заметил сигарету в ее руке.

– Просто так… – сделав над собой усилие, ответила Лада.

– Не кури.

– Отстань… – отмахнулась она с досадой.

– Не кури… – строго повторил Павел и, подняв на Ладу свои мутные глаза, с трудом сфокусировал на ней взгляд. – Муж тебе говорит!

Павел тяжело приподнял голову от подушки. Было ощущение, что его голова налита свинцом и перевешивает все тело. «Бедняжка, – подумала Лада, – когда-нибудь это его убьет. Вот ведь кому совсем не хочется жить! Он думает, что живет – веселится, встречается с друзьями, имеет успех у женщин. Но посмотреть на него – это уже не человек, а тень человека. У него почти не осталось желаний, кроме одного – напиться и впасть в забытье. Отчего он пьет?»

Павел неуверенно сел на постели и спустил ноги с кровати. Лада осторожно сбоку наблюдала за ним, и ее не отпускало чувство гадливости: опухшее лицо, мутный взгляд, растрепанные, липкие волосы, весь пропах перегаром, одежда мятая, в каких-то пятнах – а ведь еще утром, когда уходил из дома, он вполне прилично выглядел. Теперь же ощущение, что он побывал на какой-то войне и потерпел сокрушительное поражение.

С трудом поднявшись, Павел на нетвердых ногах подошел к Ладе и остановился перед ней.

– Ты почему меня не слушаешь? – задал он вопрос, на который, естественно, не получил никакого ответа.

Лада молча затянулась сигаретой. Внимательный взгляд мужа не пугал ее. За девять лет их совместной жизни Павел ни разу не тронул ее пальцем – в этом отношении он был совершенно безобиден. Он был абсолютно не агрессивен. Хотя умел причинять боль, не используя прямого насилия. Это уже был его исключительный дар – обычно Павел приберегал его для особых случаев.

Павел облизнул пересохшие губы и икнул.

– Голова… раскалывается… – сказал он, словно извиняясь.

Деликатно вынув из пальцев Лады недокуренную сигарету, Павел сунул ее себе в рот и медленно направился в туалет.

Лада осталась одна. Открыв форточку, она какое-то время с наслаждением вдыхала свежий морозный воздух, потом, отвернувшись от окна, перевела хмурый взгляд на смятую супружескую постель.

Теперь их с Павлом супружеская кровать, как и вся комната, казалась совершенно чужой.

Надо же, как это происходит! Словно кто-то нажал кнопку выключателя, загорелся свет – и она увидела собственную жизнь со всеми ее темными углами.

Ванин… Это все он виноват. Он причина. Та маленькая песчинка, которая свалила гору. Та последняя капля, которая переполнила чашу.

Как он сказал?.. «Хочу посмотреть какая у тебя кожа»? Нет-нет, это было потом. А сначала?..

Сейчас совершенно невозможно было понять, как все это могло произойти. Лада совсем не помнила, что все-таки с ней было. Безумие… Нет-нет, это точно было безумие! На всем, что она делала и говорила в тот момент, лежал отпечаток безумия. А может, ничего и не было? Но не могла же она все придумать! Она чувствовала себя как под гипнозом. Под гипнозом его взгляда.

Почему он так смотрел на нее? Откуда он узнал, что на нее можно так смотреть?..

Она ничего не помнит. И в то же время все помнит отчетливо. Шумы за входной дверью, гулкие шаги на лестнице, нестройные голоса, грохот лифта… Странное дело, больше ничего не запомнилось! Сохранилась лишь эта цепочка бессвязных звуков, как единственно возможные узелки на память, а все остальное утонуло в океане эмоций – удивление, волнение, радость, отчаянное желание позволить себе совершить что-то запретное, чудовищное. Вот и сейчас, стоит только закрыть глаза, как мир снова начинает кружиться в горячей тьме и сердце летит в пропасть.

– Ладка! Почисти лук… И сковородку поставь, – раздался голос Павла из ванной. – Слышишь меня?

– Слышу… – словно очнувшись от сна, отозвалась Лада.

«Сковородку поставь». Звучит совсем не романтично.

Лада угрюмо усмехнулась. Реальность, однако, не дает воспарить воздушным шариком в небеса. В этом и есть ирония жизни. Обыденность неутешительна. Она быстро возвращает на землю. Нужно кормить мужа, дорогая, а не размышлять о собственном грехопадении. И кто знает, может, ты себе все это нафантазировала? Твое грехопадение – всего лишь фантазия женщины, давно забывшей, что значит быть желанной. Поставь сковородку на плиту – вот твоя реальность, а всего остального, будем считать, и не было. Может, тебе все это приснилось, пока ты лежала на диване.

Лада взглянула на ванную – за неплотно прикрытой дверью Павел чем-то звякал, гремел. Со свистом ревел унитаз, булькала вода. Муж что-то говорил, но из-за льющейся воды слов было не разобрать.

У нее же опять невпопад стукнуло сердце, и по всему телу прошла волна дурацкой дрожи. Да-да, то, что случилось сегодня, неизбежно должно было случиться. Она сама к этому подвела.

Сама? Разве она этого хотела?

– Я ухожу. – Павел возник перед ней, словно вырос из-под земли.

Лада подняла на мужа глаза: он успел причесаться и умыться. И даже побрился. Но лицо по-прежнему было тусклым, измученным, губы едва заметно кривились в улыбке.

О, эта его фирменная наивно-детская обиженная улыбка! Крючок, на который она всегда попадается. Паша ужасно несчастный. Паше нужен кто-то, кто бы о нем заботился. Паша подающий надежды, талантливый фотограф, но ему в последнее время не снимается. Сплошное невезение. Нет подходящей натуры. Муза, капризная бабочка, упорхнула! А может, просто засохла в гербарии его пьяных самовосхвалений.

– Я тебя никуда не пущу. Одиннадцать часов. Куда ты пойдешь ночью? – проговорила Лада устало.

Павел с невинным видом смотрел на нее, и она прекрасно понимала, чего он хотел: он с простодушием ребенка ждал, что его, как обычно, станут уговаривать и упрашивать. Когда ей не удавалось его уговорить, она начинала злиться, потом от бессилия обижалась. Это было глупо. Она точно исполняла заученную роль, от которой не могла отделаться. Ну и пусть бы он шел к черту! Так нет же, она его все равно удерживала! Зачем? Проклятый материнский инстинкт. А вдруг с ее Пашей что-нибудь произойдет? Вдруг он попадет в какую-нибудь историю – его побьют, обчистят, он замерзнет в какой-нибудь подворотне. Его нужно обязательно оградить и предостеречь от всех неприятностей.

Даже сегодня, сейчас она не могла избавиться от этой роли! Нет, больше она не желает разыгрывать знакомую семейную сцену, нет сил.

– Я есть хочу… – словно капризный ребенок, начал канючить Павел.

Прямо как по нотам! Он тоже отлично вызубрил свой «текст». Сколько же раз они играли эту сцену?

– Тогда зачем ты оделся?! Зимогляд, не мучай меня… То тебе надо есть, то идти куда-то. Раздевайся живо!.. – Лада, словно наблюдая за собой со стороны, с бесстрастием отметила: ну вот, появился металл в голосе – мамочка начала злиться, она недовольна. Лада посмотрела на Павла, на его влажный пробор, на нечисто выбритый подбородок в розовых прыщиках – нет, никогда этот ребенок не вырастет.

Если бы она не таскалась с Павлом, как с маленьким мальчиком, как с непризнанным гением, если бы не закрывала глаза на все его капризы, на все его выходки, если бы не была такой квохчущей курицей – и жизнь бы у них была другой. И он бы тоже был другим. «Павлуша, тебе что на обед – рассольник или харчо?» «Павлуша, ты какой галстук надел? А носки? Нет, эти не подойдут, слишком короткие, смени их». «Ты почему такой расстроенный? Опять не приняли твои снимки? Бедный мой…» Были бы у них дети, она бы переключилась на них и сюсюкала бы с ними, а не с мужем. А так – муж ее единственная забава, ее единственный объект воспитания.

Люди порой даже не замечают, как привыкают к своим ролям. Она, например, совсем отвыкла от роли привлекательной женщины, зато основательно вжилась в роль мамочки-няньки.

– Ну не упрямься… – Лада сделала над собой усилие и сменила тон: – Иди сюда, я помогу раздеться. Что ты вдруг побежал? Сейчас я тебя покормлю. Давай я тебе помогу расстегнуть куртку, – ласково, словно с маленьким мальчиком, заговорила она.

Лада взялась за язычок молнии на куртке Павла и потянула вниз.

– Так… давай ее снимем… – призывая все свое терпение сказала она. – Вот молодец. Теперь иди сюда… Пойдем на диван. – Лада повела мужа к дивану. – Горе ты мое… Где тебя только носило. Дурачок… Ну вот, сейчас поешь и ляжешь спать. Отдохнешь… Ты, Паша, очень… очень плохо выглядишь.

Ультрамарин на кончике кисти

Подняться наверх