Читать книгу Синдром мотылька (сборник) - Ольга Литаврина - Страница 9

В тот вечер я впервые напился настолько, что по-настоящему утратил и гложущее, как зубная боль, чувство страха за близких, за сохранность своего дела, и чувство давящей ответственности, постоянно заставлявшее меня чуть горбиться, как от нелегкого груза. Я навсегда запомнил условное возвращение в юность, где никто еще никому ничего не был должен, где от меня не зависели ни больная женщина, ни беспомощное дитя, ни столь же беспомощное, новорожденное дело. Тогда, в юности, я сам зависел от родителей и считал такое положение невыносимым!

А в тот раз мне сделалось легко и свободно, я шел по улицам один, ночью, без страха и сомнений, мне нечего стало терять и не о ком волноваться. Я жил текущей минутой, видел, как ласкова и благоуханна ночь начала осени, ловил перебегающие тонкие лучи уличных фонарей, как солнечные зайчики. Я погружался в свой древний город, в свою молодость, в раннюю осень, в свои же старые подзабытые стихи. Я долго шел пешком до дома, по Садовому кольцу, от лицейской станции «Свиблово» до центра, до «Третьяковской – Новокузнецкой», где, наконец, спустился в метро, и заново проживал детские строки:

Я был счастлив, как редко когда случалось в моей уже не короткой жизни.

Вернувшись домой с последним поездом метро, я провалился в блаженный одинокий сон, тоже – совсем как в юности. А наутро, похмелясь заботливо упакованной Саидом бутылочкой, с оптимизмом явился в лицей, вдохновенно провел церемонию открытия и так заворожил чиновную власть радужными перспективами «танцевального» обучения, что все вместе со мной посчитали строительные недоделки досадными, но легко и быстро устранимыми. Собственно, благодаря моему настрою все в тот день сработало на имидж лицея: выступления детей приоткрыли округу дверь к благодарностям и славе, а строительные трудности лишний раз подчеркнули, как необходима начинающей школе заботливая руководящая помощь и поддержка на всех уровнях!

Так оно и пошло-поехало дальше. Алька давно выписалась и спокойно работала в нашей 870-й, дитя обреталось в старшей группе садика через дорогу от дома. А я – я потихоньку отрывался от них, днем с головой погружаясь в процесс учебы, в ремонт, в бумажки и ходатайства. А вечером непременно открывал очередную бутылочку текилы – и возвращал себе силы, радость жизни и незабываемое чувство внутренней свободы.

Вначале, до тех пор пока вечерняя «доза» ограничивалась одной-двумя рюмками, я охотно «расслаблялся», иногда с Алькой, иногда один, но – дома перед телевизором. Когда за раз стало уходить не менее бутылки и жена явно занервничала – я переместился к себе в служебный кабинет и повадился засиживаться там после работы. И – понеслось. Я взял на работу шофера с личным автомобилем. Домой возвращался затемно, стараясь, чтобы жена и дочь спали. А выезжал, наоборот, пораньше. Таким образом, общение наше ненавязчиво свелось к минимуму. На близких у меня просто не оставалось сил…

Хотя мой лицей, получивший светлое, веселое название «Веснушка», рос и развивался в холе и заботе, как настоящее балованное дитя.

Днем рюмочка помогала мне избавиться от неловкости и интеллигентской скованности в общении с родителями танцоров и чинушами. А по вечерам буквально вытягивала из бессильного отупения – как неутомимая стрелка компаса. Жена сначала верила в мою занятость, потом уже не очень. Словом, потихоньку мы стали отдаляться друг от друга. А дочь, натура ранимая и болезненно, не по-детски, чувствительная – в ответ на мою усталую и раздражительную строгость замкнулась и обособилась. На месте нашего взаимного доверия возник страх – тот самый, который благословенная текила изгнала из моей собственной жизни…

День мой отныне строился по привычной схеме. Уже к семи утра я выбирался из беспокойного пьяного сна. Усилием воли приводил себя в порядок под внимательными взглядами жены и дочери. К счастью, около восьми они благополучно убирались из дому – каждый на свою «вахту». Я же в одиночестве плотно завтракал, сам варил кофе, преодолевая противную дрожь в руках и страстное желание тяпнуть рюмочку.

Учитывая постоянные утренние болезненность и слабость, я приходил в себя и собирался лишь часам к десяти, к приезду водителя. А уж дальше мы «тащились» вместе навстречу трудовому дню. В его распорядке значились или различные инстанции («дистанции», как говорила наш завхоз Наталья Александровна), или сеансы целительного иглоукалывания. «Иглоужаливания» – называла их моя дочура. Или, наконец, танцевальные постановки в лицее.

Поскольку стабильного трезвого состояния настоятельно требовали все указанные варианты повестки дня – я очень гордился тем фактом, что ни разу за все годы пьянок не позволил себе опохмелиться. Почему-то в мозги затесалось высказывание знакомого нарколога: «Пьяница становится алкоголиком только в случае регулярного опохмела». Соответственно, первая половина моего дня тянулась болезненно и мучительно, в состоянии слабости, дурноты, страшной сухости во рту и головной боли.

Первую рюмку я позволял себе в обед. Сначала культурно – в обеденный час в ресторанчике на углу. Потом – прямо в своем кабинете, жадно, в ожидании желанного облегчения.

Примерно трети бутылки коньяка – самого, на мой взгляд, противного, зато самого «действенного» напитка – хватало для возвращения к жизни. Становилось легко и крылато. Проблемы решались как-то сами собой, я обретал невиданное красноречие и уверенность и даже – не поверишь! – успех у женщин!

«Допинга» хватало часов до семи. В восемь, после закрытия лицея, узкий круг администрации собирался на товарищеский ужин в прачечной – подальше от любопытных глаз. Люди все выпивающие, даже повар Зинуля. Там и «гудели» уже допоздна. В первое время всех охватывала полная радость бытия, мы все пели, влюблялись, устраивали танцы. Потом исподволь накопилась усталость, танцы и песни отменили.

Но пьяные посиделки продолжались. Так было в мои любимые дни недели – понедельник, среду и пятницу. Во вторник и четверг я полностью воздерживался от выпивки, назначал на эти дни ответственные мероприятия, выступления лицейских групп и встречи с родителями.

На жизни лицея – моего детища – пьянки никак не сказывались. Дети врастали в наше обучение душой и телом, педагоги трудились не за страх, а за совесть, и вообще все напоминало нередкую семейную картину – образцовое дитя у непутевых родителей. Помнишь, как у Ахматовой:

Правда, родитель здесь был один – я сам. Считать вторым родителем Альку никак не получалось. Наоборот, как я уже говорил, мы все больше отдалялись друг от друга, и даже принесенные мною в дом четвероногие друзья – кошка и щенок – не могли разрядить и смягчить обстановку.

А еще потом я в «пьяном угаре», как пишут в книгах, а попросту – сдуру, – спутался с лицейской медсестрой, Галиной Анатольевной.

Галчонком, как она себя величала.

Правда, случилось это не спонтанно и не «по пьяни», как я погорячился написать. А совсем наоборот – складывалось постепенно, и на фоне таких страшных событий в жизни моей семьи, что сейчас, на ночь глядя, мне невыносимо писать о них…

Ты знаешь, Венич, это ведь только кажется, что писанина – легкая штука. Опять прошел весь день, пока я, как в детском калейдоскопе, связывал в упорядоченные картинки беспорядочные события своей жизни. И я, слава богу, напрочь выдохся и надеюсь благополучно пережить ночь. А там – будет день – будет и пища, как сказано мудрыми. То есть день третий я смогу прожить в гармонии с собой и миром, ощущая спасительную влагу в усталых сосудах…

Спокойной ночи всем!