Читать книгу Люди под кожей - Ольга Миклашевская, О. В. Миклашевская - Страница 3

Волчий пастырь приходит через время и туманы, чтобы решить: кому жить, а кому умереть. За ним по пятам следуют Тени, чувствуя запах греха и распада. Души без разума, тела без формы.

«Духом пахнет. Твоим духом, пастырь».

Будь он человеком, ухмыльнулся бы, ведь она всегда знает, когда он приходит. Еще когда маленькой девочкой была, знала. Пробуждалась среди ночи, тяжело дыша, с наивной уверенностью: уж она-то сумеет его остановить, потому что если не она, то кто?

– Тише, Йама, – шепчет он; не зло, по-отечески, – смотри, разбудишь кого из своих – ему не поздоровится. Ты же этого не хочешь, да?

Она знает, что это правда, что он не шутит, поэтому умолкает. Больше не пытается лезть к нему в голову, а крепко сжимает зубы, обхватывает себя руками, пытаясь утешить. У себя дома она, как, впрочем, и все остальные, никогда не будет в безопасности. Только вот она об этом знает, а остальные – нет.

Некоторые сторожевые псы тоже его чуют. Задирают вверх лохматые головы, принюхиваются, а затем ощущают необъяснимый потусторонний холод, который заставляет их жаться по углам своих ветхих пристанищ, скуля, как беспомощные щенки.

На этот раз пастырь останавливается далеко не сразу. Идет в глубь деревни, через пустые темные дворы, один за другим отметая подворачивающиеся варианты. С этим все в порядке, другой сам скоро помрет, а у третьего, к несчастью, живет домовой – надежный защитник.

Наконец проводник смерти нащупывает нужный образ. Да, вот и он. Тот, чья судьба у него в руках.

«Как тебя там, Олег?»

Он спрашивает только потому, что точно знает – она услышит. Пастырь физически ощущает, как она резко вздрагивает на другом конце деревни. Чувствует, как ей хочется кричать, плакать, бить его своими слабыми кулачками, пока тот не распадется на тысячу звезд. Только вот прикоснуться к нему нельзя, конечно, если он сам этого не захочет.

«Я еще приду за твоим отпрыском, – обещает он. Не имеет в виду ничего дурного: просто констатирует факт. – Когда ты будешь стара и немощна. Когда твой разум будет замутнен прожитыми жизнями, когда ты будешь смотреть на меня и видеть не врага, а старого друга. И ты отдашь его мне – мне даже не придется просить».

Словно по немой команде Тени срываются в темноту избы, туда, где на печи спит ничего не подозревающий юнец. Гладкие щеки; глубокий, спокойный сон. Душа, уже замаранная так, что сквозь нее ничего не разглядишь, – самое соблазнительное пристанище для Теней. Теперь вся сила, заключенная в этом юном теле, будет содействовать пастырю и его делам. Делам не добрым и не злым, потому что в его мире нет таких понятий.

Хотя Йама вот считает, что она добрая.

«Но это пока, – проносится в голове у пастыря. – Как дьявол является отражением Бога, так и она, Солнце, – отражение Луны». Пройдет время, и она начнет приглашать наивных путников на ночлег, а после будет отправлять их в печь. Немного лесных трав, немного нарезанной кругляшками морковки – вот и ужин готов.

Тогда-то он будет приходить, заглядывать в окно, встречаться с ней взглядом и спрашивать: «Ну как, победило твое добро?»

А этот сын пахаря будет сражаться со змеем, потрошить русалочьи туши и высушивать водяных на безжалостном солнышке. Он станет глазами и руками пастыря там, где простые смертные не видят мертвых, а мертвые почти никогда не видят живых.

Всего несколько мгновений – и вот Тени уже внутри. Уютно устроились, как жидкость, разлившись по благодарному сосуду. Внешне это все тот же мальчик: он все так же лежит на печи, подперев голову рукой вместо подушки, глаза с пушистыми ресницами крепко зажмурены. Можно подумать, паренек видит десятый сон, но в реальности все совсем не так.

Пастырь наблюдает за его смертью, и ни единый мускул не вздрагивает на его застывшем лице. Только такому бессмертному, как он, легко разглядеть тот самый момент, когда душа крохотным светлячком выпархивает изо рта и мчится в сторону окна. Там она юрко проскальзывает между закрытыми ставнями и исчезает в ночи, обреченная блуждать по болотам в поисках утерянного смысла.

2001

Они стоят над ней великанами. Взрослые, надежные, вглядываются в наивное детское лицо.

– Выбирай, что хочешь, милая. – Мама расплывается в сахарной улыбке и тянется за пачкой салфеток.

Папа здесь же – кивает в знак одобрения, поглаживая густую короткую бородку. Он полноват и носит рубашку в красно-синюю клетку, что делает его похожим на дальнобойщика.

– Ну же, родная, поторопись, – не оборачиваясь, бросает мать, толкая тележку в сторону кассы.

Девочка на мгновение замирает и круглыми внимательными глазами начинает рассматривать бесконечные магазинные полки. Броские конфетные обертки так и манят к себе, зазывая в царство вечных удовольствий. Что выбрать: мягкий сладкий творог, покрытый толстым слоем молочного шоколада, или хрустящее сахарное печенье? Кисло-сладкий фруктовый лед или масляное пирожное с ореховой посыпкой?

Сердце глухо колотится в горле, и над головой будто тикает бомба, готовая разорваться в любой момент…

– Дорогая, мы уже оплачиваем! – раздается обеспокоенный голос одного из родителей. Кого – уже не важно. Они остались где-то там, далеко за границей этого восхитительного сладкого королевства.

В отчаянии девочка присаживается на корточки и обхватывает тощие коленки руками. Опускает голову вниз так, что вся она целиком превращается в маленького ежа, свернувшегося клубком посередине обычного супермаркета.

И тут краем глаза она замечает черные тени, скользящие по соседним стеллажам с продуктами. Больше всего они похожи на темные пятна, которые видишь, когда резко открываешь глаза на ярком свету после долгой темноты, нежели на реальность, поэтому сначала она не обращает внимания. Потом, когда наконец решается схватить коробку с сухим завтраком, понимает: что-то не так.

Эти тени не такие, как отбрасывают люди или предметы: они более живые, объемные и более черные. Мягкие края теней бугрятся, словно мышцы тяжелоатлета. Прекрасные в своей отвратительной природе, они гипнотизируют ее, слегка подрагивая под люминесцентными лампами.

Тогда, в восемь лет, она впервые поняла, каково это, когда в кино время вокруг героев останавливается, и они движутся, будто в пустоте. Оказывается, и в реальном мире секунда может длиться целую вечность.

Не издавая ни звука, она идет в сторону теней. Медленно, осторожно, боясь спугнуть. Шаг за шагом.

Отец зовет ее, но она не слышит; она как в тумане. Прижимает к груди коробку с хлопьями и упорно двигается вперед. Когда до таинственных теней остается чуть меньше метра, перед ней возникает мужчина в кожаной коричневой кепке, глубоко надвинутой на лицо.

Он возникает в прямом смысле этого слова, ведь еще мгновение назад его здесь не было. Все, что она потом запомнит об этом мужчине, – ярко-голубой, почти неестественный, цвет глаз.

– Эй, ты что тут делаешь? – спрашивает он беззаботно, но она-то видит: губы сжаты в тонкую напряженную линию, взгляд бегает туда-сюда, на тени и обратно. Проверяет: она их заметила или все-таки нет?

– Ничего. – Голос слишком хриплый, совсем не тоненький девчачий голосок, каким он должен быть.

– Ну, так давай, беги. – Указательным и средним пальцами мужчина изображает условный бег. Ей восемь, а не три. Не нужно разговаривать как с маленькой.

Между ними завязывается битва взглядов, в которой она, что удивительно, совершенно не уступает противнику. Она, может быть, и выиграла бы, если бы так не вовремя не подоспела мать.

– Мы знакомы? – обращается последняя к мужчине.

В ответ он пожимает плечами и хватает с ближайшей полки изумрудно-зеленую упаковку какао известного производителя с алым, как кровь, логотипом.

– Дядя к тебе приставал? – Мать тяжело дышит и судорожно осматривает дочь, будто за такое короткое время ей действительно можно было как-то навредить.

Над верхней губой матери скользит капелька пота, и дочь, завороженная, за ней наблюдает. Жидкость путешествует по ручейкам из морщинок, впадает в озера из пор, огибает леса полупрозрачных волосков, но упрямо продолжает пробивать себе дорогу под тягой земного притяжения.

– Нет? – Женщина принимается отряхивать ребенка – ручки, ножки, даже бледные щеки. – Ну и славно. Идем, папа ждет. А, ты выбрала «Несквик»? Давай, отнеси папе, он оплатит.

Только вот говорит она все это на автомате, не особо вдумываясь в слова и пристально наблюдая за этим знакомым незнакомцем, которого она, кажется, уже где-то видела. Только вот где? На доске «Разыскивается преступник» или в музыкальном шоу на федеральном канале?

Мать поднимается с колен, вспоминает про бумажные платочки в сумке и принимается вытирать уже свое собственное лицо. Колени дрожат, но причину слабости она понимает не сразу.

Незнакомец исчезает так же внезапно, как и появился.

Если подумать, у этой девочки было неплохое детство до тех самых восьми лет. Несмотря на небольшой лишний вес, по ночам она мечтала о танцевальной карьере, на школьных уроках – о Мише Васильеве со второй парты в левом ряду, а за обедом – о ресницах, тяжелых, как у куклы, чтобы под их весом сложно было открывать глаза.

Недавно у ее матери был день рождения. Она подарила ей криво склеенную открытку, а отец – бриллиантовый гарнитур из аккуратных сережек-капелек, подвески на цепочке из белого золота и простого, но подходящего по дизайну кольца. Как он говорил, последняя сделка была успешной, и он мог себе это позволить. (Последний раз, когда он мог себе это позволить.)

Мать была в буквальном смысле вне себя от счастья. Украшения оказались не из тех, что можно надеть для похода в ресторан – скорее они подходили для посещения первого ряда партера Большого театра. Неброские, но изысканные, как у королевы Великобритании или даже утонченной нубийской принцессы. Это было то время, когда носить гарнитуры все еще было модно.

Едва отец уходил на работу, мать пулей неслась к себе в комнату и принималась примерять то все предметы разом, то по отдельности, с медицинской тщательностью рассматривая себя в зеркале. В такие моменты женщина вся была там, в своем отражении, где на нее смотрела великосветская княжна, достойная гораздо большего, чем «однушка» в спальном районе.

Дочь не переживала, что ей стали уделять меньше внимания. Но когда узнала об этой семейной вылазке на природу, то очень обрадовалась. Конечно, на пикниках ведь всегда много вкусной еды: можно пожарить сосиски, а еще купить сухих крекеров и хрустеть ими весь день, зная, что никто не будет пытать тебя овощным супом.

День начинался неплохо, но после этой странной остановки в супермаркете надежда на приятный отдых улетучивается испуганными голубями. После остается только неприятная жирная пленка навязчивого ощущения, что кто-то невидимый подсел к ним непрошеным попутчиком. Это чувствуют все трое, но никто не произносит опасений вслух.

Семейство направляется к машине: отец несет тяжелые пакеты с едой; в руках у матери – только упаковка с хлопьями. Им даже в голову не приходит, что можно попросить дочь хоть немного помочь. Типичная семья с одним ребенком, которого всеми силами стараются заточить в тюрьму-пузырь из заботы, стабильности и «того, с чем мы сами боролись, когда были детьми».

Девочка немного отстает и осторожно, боясь спугнуть неизведанное, оборачивается. Никого. Конечно же, никого. Тогда она делает еще несколько шагов и на этот раз оборачивается резко, без предупреждения. Смотрит, а…

…они там. Все еще там: наблюдают за ней, как если бы у них были глаза. Слегка колышутся; они похожи на хрупкие ветки молодого дерева, неспособные выдержать даже самые слабые порывы холодного ветра.

– Что такое, милая? – Встревоженная мама жестом приглашает дочь в машину.

– Там кто-то есть.

– Конечно, есть. – Нервный смешок. – Это же магазин. Общественное место, – поясняет отец, голосом выделяя последнюю фразу. На секунду забывает, что разговаривает с ребенком, а не с партнером по бизнесу.

Но вопреки словам мужчины около супермаркета по-прежнему никого, что легко можно списать на раннее субботнее утро.

– Это все потому, что она слишком много читает, – жалуется мать, когда они наконец оказываются в салоне. – Стоит отдать «Гарри Поттера» кому-нибудь еще, иначе зачитает до дыр и будут ей везде мерещиться вампиры.

– Вампиры – это к Брэду Питту, дамы. – Отец выруливает с парковки и при этом задевает бордюр: дочь на заднем сиденье гулко ударяется головой.

– Аккуратней надо, – обращается мать именно к дочери – в этом нет никаких сомнений, на что та думает: «Аккуратней надо что?» Но вслух ничего не говорит.

– Вот в моем детстве совсем другие книжки читали, и ничего не мерещилось! «Артур и его команда», «Пять тысяч лье под водой», «Два мушкетера». Вот это хорошие книжки. Я раз по пять перечитывал.

Дальше они едут молча. Тишина в машине вязкая, ощутимая, и при этом вокруг каждого из членов семьи она своя. Вокруг отца – колючая, как его усы. Вокруг матери – ленивая, усталая тишина, от которой хочется спать. Дочь же укутана тишиной-одеялом так, что ей почти жарко.

Глава семьи молча включает радио. Играет спортивная станция, где идет прямая трансляция одного из волейбольных матчей.

– Кому яблочко? – оживляется мать.

Но есть не хочет никто. Как не хочет никто признаться, насколько чувствует себя опустошенным после похода в магазин, которого лучше бы и не было. И скребущих на душе кошек не могут прогнать ни солнечная погода, ни сам факт такого волнующего приключения в выходной день.

Потом они находят поляну в уединенном месте, где, помимо них, нет ни единой машины. Молча разгружаются, и каждое движение наполнено невообразимой тяжестью. Каждый хочет уехать. Точно так же не хочется вставать в шесть утра под визг надоедливого будильника, но ведь встаешь же. Крепко сжимаешь зубы и встаешь, почти вслепую первым делом направляясь в туалет.

Пока родители заняты костром, девочка сидит на маленьком раскладном стульчике и плетет «браслетики» из травинок, связывая их крепкими узелками. Только тогда, когда понимает, что взрослые окончательно забыли о ее присутствии, она встает и уверенным шагом движется в сторону леса.

Мягкая земля, усыпанная иглами, радушно встречает новую гостью в своих владениях. Длинные резкие тени от деревьев здесь совершенно не похожи на те, что она видела в магазине. Несмотря на более мрачную атмосферу, здесь все не выглядит таким враждебным. Скорее наоборот.

Впереди показывается овраг. Крутой откос ведет в бесконечную пропасть, дно которой такое черное, будто это огромный бездонный лесной колодец. Вот слышно, как далеко внизу изворотливой змейкой несется ручей.

Она садится на край так, что ноги свободно висят. Затем берет валяющиеся неподалеку шишки и начинает кидать их в овраг, пытаясь различить тот момент, когда шишка исчезает из поля зрения и становится частью густой темноты.

Конечно, не проходит и десяти минут, как вдали слышится ее имя. Родители наверняка уже отправились на поиски.

Она же затихает, желая в последний раз насладиться одиночеством, напитаться им перед тем, как снова окажется не одна.

Однако все заканчивается гораздо быстрее: легкий толчок, едва ощутимый, – и она летит вниз, туда, где еще недавно исчезали шишки, растворяясь, словно кофейный порошок в крутом кипятке.

Ее последние мысли довольно просты:

«Ну, вот и все».

Вот и все. Никакой паники. Только легкий всхлип срывается с губ, но и он быстро исчезает в лесной чаще.

Когда же они встречают ее там, на дне, она чувствует, что готова, и распахивает им навстречу руки, будто старым добрым друзьям. А они заползают в нее, наполняют, становятся ее сущностью, вытесняя старую.

Сознание то проясняется, то снова становится таким тяжелым, что ни одна мысль не может там удержаться. С трудом приоткрыв глаза, она в последний раз смотрит в темноту, и ей даже кажется, что в ответ на нее уставилась пара блестящих глаз. Или даже сотня тысяч – уже трудно сказать наверняка.

Она тянет руку, разжимает пухлые пальчики, но уже нельзя понять, то ли она пытается попросить о помощи, то ли, напротив, поторопить их, чтобы все поскорее закончилось.

Слышится шелест – это отец спускается вниз, практически кувырком катясь на дно бесконечного оврага. Ей хочется крикнуть, чтобы он убирался подальше, но распухший язык не слушается. А может, теперь это больше не ее язык? Но тогда чей? Кто это такой новый, непривычный пытается поудобней устроиться внутри нее, словно какая-то Золушкина сестрица, пыхтя, напяливает крошечные туфельки?

Последняя мысль ускользает как раз тогда, когда отец подбирается к ней и трясет за плечи. Если ей было суждено прожить настолько короткую жизнь, что ж, так тому и быть.

Вдох. А выдоха больше нет.