Читать книгу Хроники всего мира: Время расцвета - Ольга Николаевна Савкина - Страница 7

Больше всего Эмма Остерман любила небо. И теперь она была к нему близко как никогда. Эти непознаваемые глубина и высота словно бы расступились, открылись Эмме, признали за свою.

Она сидела рядом с фонтаном Карла и Ольги Вюртембергских, красного итальянского мрамора, прямоугольного, похожего на памятную плиту, однако тонкой работы: резного, с двойным королевским вензелем и точёной львиной головой, из которой тонкой струйкой била вода в массивную чашу. Ветер шевелил пряди, выбившиеся из-под шляпки, собирал под ногами последние осенние листья. Эмма смотрела вверх, на облака, на небо, представляла себя частью ветра. Что там, выше деревьев? Что там, за голубой высью? Насколько далеко она простирается и хватит ли у Эммы жизни, чтобы это узнать? Ей хотелось развернуться и смотреть вдаль, на озеро, любоваться горой Сентис, за которую цепко хватаются облака. Но фонтан установили как-то несуразно, лицом на улицу, оттого Эмма сидела к озеру спиной. Она перебирала в памяти моменты со старта «тройки», её первого дирижабля.

В полдень девятого числа сквозь гигантскую толпу (столько народу в Шторкове ей видеть не доводилось) Эмма пробилась к дороге наверху. Она шла против шерсти – зеваки спускались к заливу, особо предусмотрительные счастливчики уже заняли места в лодках, качавшихся на волнах где-то там, подальше от Эммы и поближе к плавучему ангару. Холодное осеннее солнце, невидное за стальными облаками, такого же стального цвета вода, небольшой западный ветерок, ещё зелёные деревья, выделяющиеся на фоне голубых гор на том берегу – девушке казалось, что более красивую погоду для старта сложно было бы выбрать. Ей хотелось запомнить каждую минуту этого дня, чем бы он ни закончился, но всеми клетками своего тела Эмма чувствовала, что закончится он хорошо и что день будет особенным. Поднявшись наверх она увидела в толпе знакомых: герра Колсмана от наблюдательного совета фабрик Берга, поодаль старый приятель графа Теодор Кобер спорил с кем-то в военном мундире. Вдалеке стояла вереница конных экипажей королевского кортежа – Вильгельм Вюртембергский о чём-то разговаривал с бургомистром. Лейб-гвардейцы в остроконечных шлемах оттесняли напиравшую толпу любопытных.

Обернувшись на залив, Эмма увидела, как по длинным стапелям из ангара десятки людей тянули гигантскую серебристую рыбу, наполненную водородом. Где-то там в кабине граф Фердинанд фон Цеппелин внимательно смотрел, как появляются из темноты эллинга огромные горизонтальные плавники. Дюрр отвечал за контроль высоты: производил расчёты на ветер и делал последние отметки по маршруту. Хуго Эккенер, научно-технический корреспондент «Франкфуртской газеты», набрасывал вязью скорописи начало заметки. Здесь же находились механик Бауман и наблюдатель от управления Императорского флота – капитан корвета Янсен. Ещё шестеро членов экипажа расположились во второй люльке, готовили к запуску двигатели, проверяли стабильность тангажа, контролировали заднее рулевое управление. Гигантская рыба выплыла из ангара и замерла. Эмма во все глаза глядела на техническое чудо, к которому имела отношение. Её раздирало чувство сопричастности, хотелось прыгать, показывать рукой на залив и кричать – я! я тоже помогала! я работаю у графа Цеппелина! Но она не прыгала и не показывала никуда рукой, лишь сжимала внезапно вспотевшие в перчатках ладони. Вместе с сотнями других глаз Эмма смотрела на серого цвета невиданное воздухоплавающее, медленно задиравшее нос над водой: LZ 3 начал подъём.

Видимо, сменился ветер, потому что растянуло тучи, солнце очистилось от серебристой дымки, и теперь дирижабль на ясном голубом небе выделился чётким овалом, под которым было видно и рубки, и маленьких человечков внутри. «Тройка», не торопясь, уверенно поднималась всё выше: сто метров, двести, четыреста, вышла на заданную высоту. Нос и хвост выровнялись в одну горизонтальную линию, и теперь чувствовалось, как корабль реагирует на ветер: приятно вибрирует, словно парусник. Продвигались вдоль берега, облепленного людьми. Те напоминали сверху масляные мазки: синие, чёрные, коричневые, то там, то здесь светлыми пятнами мелькали дамские шляпы и зонтики. Иногда мерцали блики: то ли от вспышек фотокамер, то ли кто-то смотрел в бинокли. Двигатели приятно тарахтели, дирижабль выходил на рабочую скорость пятьдесят километров в час.

С дороги «тройка» казалась совсем игрушечной, всё удаляясь от зевак, членов министерской комиссии, журналистов, фотографов и даже короля Вильгельма, чтобы, Эмма знала, развернуться над озером, пройти над швейцарской стороной и, если удастся, вернуться прямо к месту старта – ничто не характеризует корабль с лучшей стороны, чем умение причаливать к родной гавани. Дирижабль плыл на запад над Боденским озером, тень его двигалась по волнам внизу, и чайки летели за тенью, приняв её то ли за большой корабль, то ли за маленького кита (хотя откуда бы ему здесь взяться, но чайкам то было неведомо), в надежде поживиться рыбой. Когда через два часа и семнадцать минут пройдя девяносто семь километров «тройка» послушно, словно ручная птица, опустилась к толпе, десятки людских рук схватили швартовы, потянули дружно вперёд и вниз, и та аккуратно придержала обе рубки над зелёной ещё травой, подождала, пока бросят якоря и закрепят их в земле, и лишь потом замерла, подрагивая тканью.

Вокруг творилось безумие: экипажу подавали руки, вытягивали их из кабин, ставили на землю, обнимали, хлопали по спинам, кричали «Успех!» и «Слава Цеппелину!». Эмма протискивалась к своим, чтобы отхлебнуть хоть маленькую ложечку этого счастья, но уже сейчас её внутри захлёстывало какое-то новое чувство, которое раньше ей было неведомо – успех общего дела. Она махала рукой из-за спин и кричала «Браво! Браво!», подскакивала и снова пробиралась сквозь толпу. Когда наконец она выбралась к экипажу, то первым бросилась обнимать Дюрра – тот оказался ближе всех и, к тому же, стоял лицом.

– Герр Дюрр, поздравляю! Вы герои! У вас получилось! – Эмма отлипла от Людвига, затрясла его руку, но не удержалась и снова обняла. Сердце Дюрра молотило, как сумасшедшее, но Эмма ничего не заметила, потому что у неё самой от счастья выпрыгивали все внутренности. Конструктор как-то странно сник и позволял себя мять и трясти, как куклу.

– Верно, это шок! Поздравляю! Поздравляю тысячу раз, вы молодцы! – и кинулась обнимать такелажника Маркуса.

Когда Эмме удалось добраться до начальника, она увидела рядом с ним военного, красивого, но с удивительно кислым для такого дня лицом, и ещё какого-то господина, кажется, из министерства. Эмма, улыбаясь и светясь, встала за спиной министерского господина, чтобы Цеппелин её увидел.

– Поздравляю вас, граф, – кислый военный старался держать лицо, но оно у него всякий раз сползало. – Ходовые качества корабля действительно отличные. Элеваторы обеспечивают больший контроль тангажа и крена, а это, конечно, положительно сказывается на аэродинамике при подъёме и спуске.

– Благодарю вас, майор. Да и скорости удалось добиться приличной, доходило до шестидесяти километров в час.

Цеппелин вроде бы говорил серьёзно, но Эмма уже знала, что он улыбается: и усы, и глаза заходились внутренним смехом. Майор вежливо кивнул, сердито отвернулся к своему сопровождающему и отошёл от триумфатора в толпу. Эмма приблизилась к графу.

– Эк мы прищучили его, фройляйн Эмфольг! – зашептал помощнице Цеппелин, взял помощницу под локоть и хитро заулыбался.

– Не то слово, шеф! Поздравляю! А кто это?

– А это, дорогая Эмма, наш соперник. Майор Ганс Гросс, командир второго прусского батальона дирижаблей. Конструктор полужёсткого кильватерного дирижабля. Слышали про него? – Эмма затрясла головой. – Он преподаёт в военно-технической академии и в военном министерстве ещё экспертом подвязался. Ну вот на лекции как-то раз и сказал, что я украл идею жёсткого дирижабля у Шварца.

– Да что вы?! – Эмма негодующе сжала кулаки.

– Ага. Ну я и вызвал его на дуэль, – спокойно продолжил граф, словно речь шла не о дуэли, а о паре пива с сосисками. Эмма вскинула брови и неприлично раскрыла рот, как бы пытаясь угадать, кто же кого? Цеппелину была приятна эта юная реакция, всё-то ей в новинку: и жизнь, и смерть.

– Да не было дуэли, император запретил.

– Ух, гад, – прошипела Эмма в спину уходящему майору. Цеппелин засмеялся.

– Нет, точно не гад. Тоже болен небом, как вы и я. У него уже под двести полётов на воздушном шаре, ни у кого столько вылетов не было.

Эмма заметила, что в словах Цеппелина закралась зависть, и решила подбодрить.

– А всё же вы лучше! И я горда, что работаю с вами! Можно вас обнять?

– Можно, – великодушно ответил шеф и сам притянул к себе помощницу. – Спасибо, фройляйн Эмма, спасибо. Вы действительно принесли нам удачу. Ну, пойдёмте наслаждаться славой?

И Эмма растянулась в такой счастливой улыбке, что Цеппелин засмеялся в голос и хлопнул себя рукой по бедру.

– Пойдёмте, пойдёмте. Познакомлю вас с разными шишками.

Отошли на полшага, подошёл тот самый господин, за спиной которого толкалась Эмма. Горячо поприветствовав графа, как старого друга, господин посмотрел на Эмму.

– Моя верная помощница фройляйн Эмма Остерман. Эмма, познакомьтесь, это Теодор Левальд, директор министерства культуры в отделе внутренних дел. Спас нас от банкротства в девятьсот четвёртом. Увидел на всемирной ярмарке наш дирижабль и убедил военных, что технология интересная. Ну, мы тогда ещё побарахтались.

Эмма заулыбалась министерскому господину – ей по умолчанию были симпатичны люди, которые верили в её начальника и его корабли. Потом походили ещё немного, поговорили с Кобером, встретили Колсмана, обсудили технические моменты. Эмма, хоть и ни слова не понимала, но слушала внимательно и не переставала улыбаться. Когда приблизились к королевской чете, она вежливо поотстала, хотя смотрела, конечно, во все глаза. Вильгельм и Шарлотта поздравили графа с удачным полётом. Суверен не переставал верить в Цеппелина и его работу, поэтому был в курсе многих его дел. Эмме раньше не приходилось вот так близко видеть членов королевской семьи, и она, проникнув важностью момента, вся как-то замерла, вытянулась и, кажется, даже не дышала.

Вечером, свернувшись в клубочек в постели, она проживала этот день снова и снова. Уже проваливаясь в сон, Эмме казалось, что это к ней подходят люди и поздравляют, и жмут руки, обнимают и одобрительно хлопают по плечу. И где-то рядом стояла на якорях «тройка», и вибрировала, рвалась вверх, маня Эмму с собой, в небо…

* * *

Уже через десять дней случилась новая победа. Граф приехал из Берлина и привёз лучшие новости, которые только можно было ожидать: комиссия германского военного министерства отпустила полмиллиона марок на продолжение работ. Рейхстаг постановил возместить фон Цеппелину все затраченные им личные средства. Правда, комиссия выдвинула требование об улучшении ходовых качеств корабля и поставила задачу о выполнении непрерывного полёта на расстояние более пятисот километров с остановкой на твёрдой почве. Опьянённый успехом Цеппелин дерзко предложил увеличить пятьсот километров до двадцатичетырёхчасового беспосадочного полёта. Тогда, мол, пусть министерство и покупает проверенную машину. Поскольку «тройка» такими возможностями не обладала, буквально в день приезда все засели за разработку нового корабля.

Эмму так закрутило в стремительных событиях, что она не успевала следить, как день сменяется ночью. Кажется, со всей Германии приносил почтальон в её крохотную приёмную письма, поздравления и открытки. Технический университет Дрездена прислал красивый документ о присуждении Цеппелину звания почётного доктора. Однажды прибежал посыльный из ратуши. Бургомистр Петер Шмид назначил графа первым почётным гражданином Фридрихсхафена за особые заслуги и спрашивал, когда удобнее организовать торжественное вручение. Теперь, превратившись из сонного малоизвестного городка в первый в мире порт дирижаблей, Фридрихсхафен наполнился восторженными туристами. Люди шли и ехали на верфи, чтобы своими глазами увидеть и плавучий ангар, и сам дирижабль. «Тройку» уже поставили на зимний прикол, ангар подтянули к берегу, поэтому туристам приходилось довольствоваться открытой пастью эллинга, в которой виднелась корма и хвостовое оперение корабля. Но и этого хватало с лихвой! Туристы охали, ахали, ловили Эмму за рукав и просили рассказать ещё раз, как всё было девятого октября. Даже в военном деле фон Цеппелин поднялся на один уровень – от генерал-лейтенанта до генерала кавалерии. В общем, кабы не подступающая зима и приближающийся отъезд графа, Эмма вообще бы не думала о своих грядущих перспективах.

Сейчас же она сидела напротив фонтана Карла и Ольги и думала о том, что ей нужно найти зимнее жильё – неотапливаемые казармы для постоянного проживания не годились. Лотта говорила, что напротив пивоварни Макса Шёльхорна стоит небольшой домик фрау Яблонски, капитанской вдовы. Вроде есть у неё пара комнат в аренду, только приходить нужно после полудня, потому что с утра вдова ходит на кладбище к мужу. Поэтому Эмма и высиживала на лавочке, дожидаясь подходящего времени. Цеппелин утром выдал ей жалование и деньги на комнату. Эмма оставалась на верфи работать: разбирать приходящую документацию, часть пересылать в графское поместье в Штутгарт, часть подшивать и хранить здесь, в штаб-квартире. Теперь с её появлением Цеппелин не боялся пропустить важного предложения и мог сосредоточиться только на работе. Эмма знала, что Дюрр и Эккенер остаются в Фридрихсхафене, поэтому покинутой себя не чувствовала. О поездке домой она и вовсе не помышляла: как уехать с ярмарки, если здесь только начиналось самое веселье?

Часы на городской ратуше наконец пробили полдень. Эмма поднялась, отряхнула пальто и зашагала от фонтана к улице Фридриха, а по ней – прямо к маленькой площади, на которой находились и пивоварня Шёльхорна, и церковь святого Николая, и дом вдовы. Минут через пятнадцать она стояла на крыльце аккуратного двухэтажного домика, выходящего окнами на залив. Красивая пожилая женщина лет шестидесяти (старушкой её язык не поворачивался назвать) открыла дверь.

– Добрый день. Чем могу помочь?

– Здравствуйте, фрау Яблонски. Меня зовут Эмма Остерман, моя приятельница Лотта Прюгер говорила, что вы сдаёте комнаты.

– Верно. Только, видите ли, второй жилец – мужчина. Вас это не смутит? – Похоже, что фрау Яблонски сама смущалась этой мысли.

– А эти комнаты рядом?

– О, что вы, нет. Свободная комната на втором этаже, рядом с моей. А постоялец живёт внизу, рядом со столовой.

– Отлично подойдёт! – Уверенно ответила известная всей империи рубильщица канатов Эмма Остерман.

– Ну, входите тогда, милая, входите!

Девушка вошла в дом, разделась в прихожей и прошла в столовую. Фрау Яблонски предложила ей чай и бутерброды: и то, и другое нагулявшейся Эмме пришлось кстати. Пока ждали чайник, поднялись по крепкой лестнице наверх посмотреть комнату. Небольшая, вытянутой формы. Слева по стене окно с видом на озеро. Справа от окна – бюро и гардероб. У торцевой стены узкая кровать, светильник. Напротив – зелёного бутылочного цвета изразцовая печь и приткнувшаяся рядом небольшая кованая дровница с висящей кочергой.

– Ну как? – не скрывая волнения спросила хозяйка: девушка ей понравилась.

– По-моему, прекрасно. И вид превосходный. – Эмме здесь и вправду нравилось: и этот аккуратный домик, и красивая фрау Яблонски, и вид из окна, и старая печь. Уже повернулись к выходу, и тут Эмма увидела рядом с дверью небольшой портрет: высокий усач, такой же красивый, как и хозяйка дома, в парадной лейтенантской форме, рядом с ним в кресле сидела крошечная девушка, беленькая, в нежно-голубом муаровом платье с турнюром и открытыми плечами. Они смотрели не на живописца, а друг на друга, излучая загадочный свет. Некрасиво затормозив перед самой дверью, Эмма подумала: наверное, это любовь. Фрау Яблонски, уже стоявшая в коридоре, сказала:

– Это мой сын Йерэмиас с невесткой. Если вы не против, я хотела бы оставить этот портрет здесь. Это бывшая комната Йере.

– Конечно, я ничуть не против. Они очень красивые, – Эмме хотелось сделать приятное хозяйке дома, и пара действительно была красивой.

– Да, были красивыми. Пойдёмте, дорогая, чайник уже вскипел, наверное.

Спустились в столовую в полной тишине. Эмма чувствовала напряжение, но с вопросами не лезла: хоть здесь у неё хватило такта промолчать. Сели пить чай. Вежливо обсудили плату за комнату, потом разговор свернул на эммину работу. Фрау Яблонски оживилась.

– Надо же! Как вам повезло: работать с Цеппелином – большая удача. Кстати, мой постоялец тоже работает у него на верфи. Какой-то механик или инженер, я толком и не спросила.

– Ой, так я всех знаю! А как его зовут?

– Герр Дюрр. Людвиг Дюрр. Тоже заехал недавно, недели полторы как. Приятный молодой человек, всё больше молчит.

Теперь пришла очередь Эммы воскликнуть:

– Надо же! Конечно, я знаю герра Дюрра. Мы в хороших приятельских отношениях. Это даже хорошо, что именно он ваш жилец. Нам и на верфь вместе удобнее добираться. Я очень рада, что он мой добрый знакомый!

– Вот как славно сладилось. А то я переживала, как вам будет с незнакомым мужчиной, вы девушка совсем юная. Теперь уж моё сердце будет спокойно.

Эмма оживилась при мысли, что рядом будет знакомый человек. Всё-таки хоть Дюрр и диковатый, но не чужак. Закрутилась, заозиралась. Минут через пять насмелилась.

– Фрау Яблонски, простите, почему вы сказали, что сын с невесткой были красивыми? Теперь некрасивые? Что-то случилось?

Женщина тяжело вздохнула, уставилась на кайму блюдца.

– Дорогая, зовите меня фрау Улла, я Ульрике Яблонски. Да, случилось. Нет их больше. Погибли. Каждому выпало своё. Но и ушли красивыми, это да. Тут Бог не отнял.

– Простите, – Эмма запунцовела. – Простите, пожалуйста. Я не хотела вас огорчать своими вопросами.

– Ничего, я уж свыклась. Слышали что-нибудь про индейские войны?

– Ммм… Которые в Америке? То есть в Соединённых Штатах? – Эмма пыталась вспомнить, что она читала в газетах об этом. В гимназии у папы их не проходили.

– Да, те самые, в Америке. Апачи нападали на переселенцев, и Йере поехал туда военным наблюдателем. Это было безопасно, сопротивление прекратилось. Джеронимо, вождь племени чирикауа, подписал капитуляцию в сентябре восемьдесят шестого. Летом того года Йере и Кора поженились, а в конце октября мой мальчик уже уехал в Североамериканские Штаты. Я не была против, служба есть служба. И знаете, Эмма – можно я буду звать вас по имени? – Эмма закивала. – И знаете, никакого предчувствия. Вообще ничего.

Фрау Яблонски помолчала, потрогала блюдце.

– Нам написали, что на Рождество какие-то последние воины Джеронимо напали на форт. Вырезали всех, кто был.

– Господи… – Эмма выдохнула ужас. – Этими, томагавками, да?

– Да нет, милая. Они вполне себе владеют современным оружием. Хотя, конечно, Йере в каком-то смысле повезло: его убила пуля. А другие солдаты и офицеры попали и под томагавки, и под костяные ножи. Во-о-о-о-о-т, – протянула фрау Яблонски задумчиво.

– А через неделю мы узнали, что Кора ждёт ребёнка. И тут то ли плакать, то ли радоваться. Всё, знаете, как-то смешалось. Я плакала целыми днями, муж уходил из дома. Старался пережить горе в одиночестве. Йере наш единственный сын. Был единственным сыном, – поправила себя фрау Улла.

– Кора жила с нами до лета, а потом надумала ехать к родителям в Берлин. Уж как мы её отговаривали. И срок уже большой, куда собралась. Но она такая упрямая была, хоть и мышка совсем. Наверное, Йере её за то и полюбил – не сдвинешь эту девчонку, коли она что удумала. Ходил за ней, как телёнок за мамкой. Вот такая любовь…

Опять помолчали. Повздыхали.

– В общем, не отговорили. Поехать-то поехала, да пропала. Через месяц нашли её, почему-то в дилижансе, с кучером вместе. Оба мёртвые, каретой их и придавило. Куда ехала – непонятно. И самое ужасное, что, видимо, от тряски роды начались, а малыш пропал. Волки, наверное, унесли.

Эмма даже не поняла, что держит себя руками за рот. Фрау Яблонски рассказывала свою историю спокойным голосом, без дрожи. Так можно рассказывать рецепт яблочного пирога, наверное. Ужас пробрал Эмму до костей. Бросить теперь хозяйку одну после всего этого она не могла. Не важно, что побудило фрау Уллу довериться девушке, которую она знала полчаса. Что-то между ними возникло, то ли доверие, то ли внутренняя схожесть. Слова были сказаны, горе повисло над обеденным столом.

– Во-о-о-о-о-о-от, – повторила хозяйка.

– Я… Мне… – заблеяла Эмма.

– Не надо, дорогая. Не надо. Ничем тут не поможешь. Каждому свой крест. Сочувствия тоже не надо, оно, знаете, только мешает. Как вуалетка: вроде и видно даму, а вроде и нет. Так что, по рукам? Остаётесь?

Эмма встала порывисто, обошла стул и обняла Яблонски со спины. У обеих в горле был комок. Фрау Улла положила свою тёплую сухую ладонь Эмме на руки.

– Ну, когда планируете заезжать?

* * *

Цеппелин привязал лодку, вышел на пристань. Там в рядок стояли извозчики: все приветственно закивали, заподнимали картузы. Взял ближайшую двуколку – двух Зеппов. У Йозефа и мерина звали так же. Коник был смирный, белой масти. Цеппелин сел рядом с извозчиком, поехали.

– Уезжаете, господин граф?

– Да, все дела доделали, наверное, завтра в Штутгарт.

– Как ваша «троечка»?

– Зимует, – Цеппелин улыбался. Всё его радовало теперь и не было плохих новостей. – Людвиг присмотрит за ней. Да и над «четвёркой» начали работать. Обдумываю вот улучшения.

– Ох, и голова вы, господин граф! – Зепп искренне восхищался великим земляком.

– Как твои девочки?

– Спасибо, господин граф, учатся. Кабы не вы, пошли бы в посудомойки, а так, глядишь, будут как ваша Эмма: на учёных людей работать. Мы хоть люди и простые, но понимаем…

Свернули на дорогу к замку.

– Останови здесь, пройдусь немного.

– Как вам угодно, господин граф, – белый Зепп смирно остановился на повороте. Цеппелин протянул извозчику щедрую плату.

– Ну, до весны, наверное?

– До весны, господин граф, – Зепп поднял картуз на прощание. – Благодарствуем за всё.

Цеппелин зашагал по аллее к дому. Гирсберг находился метрах в двухстах от сворота. Граф думал о том, как обеспечить новой машине лучшую управляемость, любовался закатом, в общем, испытывал умиротворение. Свернул к дому, прошёл через замковые ворота. Увидел, как справа из-за дома выбежала грузная женская фигура. По той тропинке через лесок ходили к младшему брату – его дом был по соседству. Немолодая женщина остановилась возле крыльца, увидев Цеппелина. Это была Софи, жена Эберхарда. Граф тяжело побежал по гравию к дому, невестка задыхалась то ли от бега, то ли от слёз: теперь Цеппелин это видел.

– Что, Софи, что?!

– Эби умер, – ответила та и зарыдала, упав на цеппелиново крыльцо.

* * *

Уже заметно смеркалось, граф уехал домой час назад, последние рабочие получили расчёт и разъехались кто куда до весны. Остались лишь механики, слесари да Дюрр. Людвиг дописал страницу, свернул чертёж в трубку и поставил в угол комнаты. Дома ждала другая работа. Он вышел из мастерских, поставил фонарь на камни, запер двери и пошёл к казармам. Там закрутил фитиль и повесил светильник на крюк, посмотрел на тёмные окна. Эммы не было, где её носит в такое время? Озадачился.

Дошёл от залива до освещённых улиц. Пока шёл, вспоминал, как Эмма его обнимала после посадки. Желудок тогда ухнул куда-то вниз, кажется, в самые сапоги. Одной трясущейся рукой он ухватился за кабину рубки, а второй принялся вяло хлопать себя по нагрудным карманам делая вид, что ищет рабочий блокнот. К Людвигу подходили люди, что-то говорили, трясли за локоть, похлопывали по спине и уходили. Дюрр как будто перестал слышать, проклятый супраренин обдал его сначала жаром, потом холодом, и так ото всего этого было Людвигу погано, что ни успешный полёт, ни заслуженные похвалы конструктора не радовали. Хотелось бежать до самой казармы, чтобы запереться ото всех в своей комнатушке. Но как бежать, если ноги ватные и холодный пот катится по спине. Причина гормонального взрыва метрах в десяти от Дюрра уже висела на шее у журналиста и что-то восторженно тарахтела. Но тут вся толпа восторженно гудела, поэтому расслышать Эмму инженеру было трудно. Так Дюрр понял, что слух вернулся. Как бороться с собой, он не знал. Любовь мешалась с раздражением: чёртова кукла, приехала на мою голову.