Читать книгу Жизнь прожить – не поле перейти… - Ольга Онищенко - Страница 3

Она лежала в старой своей немощи одна в квартире, в которой когда-то была жизнь, детские крики, звуки открывающегося шампанского, запах пирожков с яблоками и многое другое. Сейчас ей оставались только воспоминания…

***

1934 год, Москва.

– Манюня, Манечка – мама тихо шептала на ушко, нюхала Манюнины волосы, раскиданные по подушке, по лицу и продолжала будить маленькую любимую девочку, – Манюня, вставай моя девочка, вставай моя самая лучшая малышка на свете. Я напекла твои любимые оладушки. Она гладила Манюню по голове, пытаясь расправить волосы, убрать с милого личика.

Манюня стояла на кухне, на табуретке возле раковины, чистила зубы порошком. На кухне уже кипела жизнь. Тётя Соня, соседка, дымила как паровоз своей папиросой. Сколько Маня себя помнила, тётя Соня всегда была с папиросой, девочка иногда мечтала ночью заглянуть в комнату к соседке и посмотреть, спит она тоже с папиросой? А может, козья ножка приклеена к уголку её губ? Маня её немного побаивалась, потому что от этой тёти всегда пахло табаком, и она всегда кричала. Мама успокаивала ее и объясняла, что у Сони такой голос, она не кричит, просто громко разговаривает. Тётя Соня была очень высокой, худой, с седой финтифлюшкой на затылке, которая её рост ещё удлиняла. Всегда расчесана «позавчера». Поэтому её лохматость вызывала в Манюне ещё большую настороженность. Ходила она во фланелевом халате, зимой и летом. Он уже весь потерся, и какого был цвета в начале своей жизни, никто не помнил. Поверх был неизменно грязный фартук в мелкий синий цветочек. У неё был муж. Ростом ей по плечо, круглый, розовощекий, с лысиной, в очках, очень тихий. Наверное, другой не смог бы ужиться с такой женой. Все соседи только и слышали от него несколько фраз: «Хорошо, Сонюшка! Как ты скажешь, Сонюшка! Сонюшка, не надо так нервничать! Сонюшка, береги себя!» Всё. Хоть Манюня была ещё пятилетней девочкой, она все время размышляла, а есть ли у дяди Фимы, мужа тёти Сони, другие слова в голове. А если нет, то, как он думает? А как, например, в магазине разговаривает, когда покупает кефир? А может быть он подходит к витрине и показывает пальцем на кефир и продавец его понимает. О чем только в маленькой головке не крутились мысли.

В комнате справа жила коммунистка, Её звали Оюшминальда Семеновна, когда Манюня подросла, она узнала, что это странное имя значит «Отто Юльевич Шмидт на льдине». Конечно, её так в квартире никто не называл. В лицо обращались к ней Семеновна, за глаза называли Шминой. Сама носительница редкого имени, когда представлялась кому-то, первая протягивала руку и быстро произносила: «Будем знакомы, Оюшминальда Семеновна Частова-Буть». После чего, собеседник впадал в ступор и забывал, зачем пришёл. Зато Шмина, пользовалась таким моментом и выкладывала свою позицию. Резко, негромко, но очень жёстко и требовательно. Она была за порядок, победу социализма и за мир во всем мире. Жила она одна. Быт был очень неприхотлив. Хозяйством занималась редко, по необходимости. Для Манюни она была как мебель. Есть и всё. Либо вообще нет. Да, Шмина, ходила в чёрном кожаном потертом пальто. Немного большим в плечах и это было все её богатство. В следующей комнате, ближе к кухне жила учительница литературы и её сестра. Они были близняшки Вера и Надя, и невероятно похожи друг на друга. Когда они заселились в свою комнату, их все путали. Но вскоре заметили, что учительница всегда была с дулей на голове. Аккуратно причесана, немного мечтательна на вид. Сестра её, заплетала косу, вела хозяйство, ходила по магазинам и на рынок. Стирала себе и сестре, готовила обеды, иногда подрабатывала тем, что присматривала за чужими детьми. Была болтлива, хотя себя считала просто общительной, всегда приносила свежие сплетни в квартиру. Вера её всегда воспитывала. Приходила из школы со стопками тетрадей и проверяла их до ночи. Ещё дальше комната дяди Пети. Вот к кому Манюня любила заходить в гости. Он рассказывал ей сказки, всегда чем-то угощал, играл с ней в любые игры. У него были руки очень шершавые. Указательный палец на левой руке был согнут всегда. А безымянный был вообще половинка. Говорил «бурная молодость». Последнее время работал на металлургическом заводе «Серп и молот». Он жил один. Жена и дочка погибли. Он не говорил об этом никогда. Просто все знали и все. Он был большой и в высоту, и в обхват. Такой большой медведь, русский богатырь, работающий у мартена, с душой ребёнка. Все старались жить дружно. Не без ссор, конечно. Они уже были как родные люди, потому что когда живёшь долго под одной крышей, становишься роднее с чужими. А если с родными перестаешь общаться или делаешь это все реже и реже… становишься чужим с родными.

…Манюня доедала второй оладушек, посыпанный сахарком, запивая чаем, в своей комнате. Бабуля собиралась в магазин. Мама ушла на работу. Манюня с бабулей сегодня хозяйки, они идут за продуктами. Обычно Маня ходила в детский сад, но сегодня почему-то садик закрыли. Бабушка развернула носовой платочек, положила в него продуктовые карточки, завернула и завязала на два узла.

Бабуля помогла одеться Мане и, чтобы девочка не перегрелась отправила на улицу. В воздухе пахло надвигающимся морозом, начало ноября, уже очень холодно в Москве. Во дворе стало как-то необычно светло, но тучи и облака не пропускали на землю ни лучика солнца. «Это стало светло, потому что ночью кто-то оборвал все листики с деревьев», – подумала Манюня. И этот кто-то был ночной морозец. Откуда, ещё такой маленькой девочке, было об этом знать? Маня медленно пошла по наметенным ветром кучам листьев, подбрасывая ногой как футбольный мяч. Ей нравился звук шуршащей, засохшей листвы и запах. Она шла, шла, не замечая вокруг никого, глядя себе под ноги. Пока не воткнулась в кого-то. Маня подняла голову. Перед ней стоял мальчик, лет восьми. Одет был очень легко, чумазое лицо, рыжие кудри из под кепки. Он стоял, улыбался, впереди не было зуба, руки в карманах. «Пальтишко на рыбьем меху» почему-то подумала Манюня словами бабушки. Они стояли и смотрели друг на друга.

– Мальчик, как тебя зовут?

– А чё? – ухмыльнулся незнакомец.

– Да я просто… просто тебя раньше никогда не видела. Я Манюня. Ой. Маша. Но меня никто так не называет. Все зовут Манюня. Или Маня.

– Я Васёк. Но меня тоже никто так не называет…

– А как называют?

– Рыжим.

– А как тебя дома называют?

Он помолчал немного и тихо ответил:

– Да никак… Теперь.

– Почему? – удивилась Манюня так искренне, у неё округлились глаза как две зелёные горошины. И это удивление было настолько искренним, непосредственно и чистым, что Васёк сказал то, что предпочитал никому не говорить.

– Нет у меня дома.

– Как нет? А где же ты живёшь?

– Ну где придётся. Летом могу на улице. А зимой, где тепло.

– А где зимой тепло? – растерянно спросила девочка?

– Ну, например, в вашем доме.

– В нашем доме? А в какой квартире?

Мальчик замялся.

– Ну… Это… В общем…

Манюня подошла, взяла мальчика за чумазую руку и заглянула ему в лицо.

– Вась? Вася… это тайна? Да? Я никому не скажу, честное слово!

От того, что так давно его никто не называл по имени, Вася почувствовал, что позорная слеза скатится на глазах этой малявки.

– Да, это тайна, потому что поймают и отдадут опять в трудовой дом, а я не хочу. Я сам себе хозяин. Хочу, гуляю. Хочу, сплю. На чердаке вашего дома тепло. Живу я там, правда, недавно.

– А где твои родители?

– Нету! – резко и громко ответил мальчик. Манюня аж отскочила от него…

– Манюня, детка, пойдём, – позвала с крыльца подъезда бабушка.

Маня задержалась на мгновение, посмотрела на Васю. Он стоял немного отстраненно, поставив одну ногу на пятку, на лице была ухмылка, руки в карманах. Периодически он швыркал носом. Манюня повернулась и побежала к бабушке, взяв её за руку, она защебетала, рассказывая ей что-то, иногда поворачивалась и смотрела назад. Вася взглядом провожал девочку с бабушкой, пока они не скрылись за углом дома.

Всю дорогу, пока Манюня шла с бабулей в магазин, думала о мальчике. Запал он в душу. Что-то в нем её тронуло. Внучка с бабушкой шли по Ленинградскому шоссе, мимо кондитерской фабрики «Большевик», когда Манюня увидела на проезжей части котёнка. Он сидел, нахохлившись посреди дороги, мимо пролетали автомобили, а он мяукал каждый раз, когда ему становилось страшно. «Мяу, мяу!» – жалобно, еле слышно пищал котенок, а Манюне показалось, что он кричит «Маня, Маня!» и девочка бросилась со всех ног спасать котёнка. Визг тормозов, крики людей и душераздирающий крик бабушки:

– Маняяя!

Только через мгновение Манюне стало страшно. Она держала, прижав к себе, испуганного котёнка. Вокруг была толпа людей. Бабушка стояла, руками обхватив голову с застывшим ужасом на лице.

– Чей ребёнок? – как эхо стало раздаваться в разных местах проезжей части и тротуара. Машины стояли. Люди окружили девочку, водитель автомобиля, который затормозил, в пяти сантиметрах от Мани, медленно вышел и, подойдя к ней, присел на корточки и начал щупать ручки и ножки маленькой испуганной девчонки. Вдруг Манюне стало страшно, заплакав начала пробираться сквозь толпу к бабушке, которая сидела на тротуаре, поджав под себя ноги.

– Женщине плохо, – кто-то крикнул из толпы, – надо вызвать неотложку!

– Бабулечка, бабулька, баааабаааа, – плакала девочка и гладила бабушку по голове по щекам одной рукой, другой держала насмерть перепуганного котёнка.

– Карточки, – тихо прохрипела бабушка, – карточки украли… И заплакала так горько, что вокруг наступила минутная тишина…

***

Все собрались на большой кухне в коммуналке и бурно обсуждали случившееся. Вернее бурно обсуждала тётя Соня, остальные молча. Вера резала капусту, стуча ножом по столу. Надя пила кипяток и грела руки о стакан.

Только бабуля слегла в комнате, а мама, раскачиваясь из стороны в сторону, сидела у неё на кровати, гладила бабулину руку и смотрела куда-то в одну точку за окном.

Все понимали, что без карточек прожить будет сложно. Почти невозможно. К тому же месяц только начался. Впереди шёл праздник 7 ноября, но никто об этом даже не думал.

Манюня понимала, что произошло что-то очень неприятное, ей было не по себе. Не спуская котёнка с рук, она то и дело курсировала между своей комнатой и кухней.

– Фима, ну шо ты сидишь как Дунька на самоваре, я таки тебя прошу, ну придумай шо- нибудь, или ты хочешь чтобы трое в нашей фатере сделали тебе «всё»? Фима сидел, нахохлившись, красный и усиленно думал. Казалось, что-то придумал, но побаивался произнести вслух. Дядя Петя и Шмина сидели возле окна и курили молча в форточку. Манюня зашла очередной раз на кухню.

– Девочка, я таки тебя умоляю, нам только этого Кабыздоха не фатало, оттащи детка его на помойку, он и так ойц наделал, – дымом папиросы окатила с ног до головы девочку, и обращаясь ко всем, – люди, итак, об чем мы видим, – грохоча деревянной палкой по тазу, в котором вываривала белье.

– Вот капустку посолю, отдам половину несчастным, может щей наварят. И то еда, – резала и приговаривала Вера.

– Маня, скажи матери, картошки привезу на той неделе. Друг у меня в деревне. Он звал меня в гости за картохой-то. Да не до этого было. А раз дело такое… Манечка иди, скажи матери, – сказал дядя Петя.

– Сонечка, дорогая, только ты не волнуйся, я вот тут подумал и…

– Фима, только не сиди с лимонной мордой и не тяни кота за…

– Сонечка, нам же передали из дома бичков сушеных…

– И шо ты этим таки хочешь сказать!? – продолжала громко говорить Соня.

– Думаю, Сонечка, шо если поделим половину и отдадим несчастным? Понимаешь, Сонечка…

– Нет, вы посмотрите на этого патриёта за мой счёт!

– Сонечка, понимаешь…

– Ой, только не надо меня уговаривать, я и сама соглашусь, Фима, мешай белье, я схожу сейчас в подвальчик…

Вдруг в дверь позвонили. Тётя Соня как раз собралась выходить. Открыв дверь, она замерла.

…В кухню вместе с Соней зашёл Васек.

– Не кидайте брови на лоб, молодой человек ищет Манюню.

– Маня, детка, выходи из светелки.

Манюня с котенком выглянула в щелочку приоткрытой двери…

– Вася? Ты как меня нашёл? Почему у тебя синяк под глазом?

– Подумаешь, велика проблема… Нашёл. Я тут это…

– Ты откуда, такой чумазый, где живёшь? Чего пришёл сюда? – голосом командира оживилась Шмина, вспомнила свои коммунистические принципы и почувствовала себя представителем органов власти.

– Успокойся, Семеновна, – дядя Петя, – подошёл к мальчику, который немного испугался натиска Шмины, но стоял гордо, как молодой петушок.

– Ну, чего тебе наша Манюня понадобилась? Смотрю, ты хлопец неплохой, не бойся, говори.

– А я и не боюсь. Маня, у вас карточки пропали?

Манюня опустила голову и прошептала:

– Да, Вась, пропали, бабуля даже заболела.

– Нет, как вам это нравится? Уже даже гаврики с улицы знают наши новости, я таки в шоке! – тётя Соня помешивала белье. Шмина резко схватила Ваську за ухо:

– А, это не ты, подлец беспризорный, обчистил старуху?

Васька застонал, схватил ее за руку и, извернувшись, укусил.

– Ах, ты… – Шмина замахнулась на Васька. Петя схватил мальчишку в охапку, и быстро отвернувшись от разъяренной соседки, всем своим телом укрыл испуганного пацаненка, а Шмина разозлившись, колошматила Петю по спине. Тётя Соня, взяв палку, подошла к соседке и как гаркнет:

– Хватит, Шмина, мне тут тошнить на нервы, а то я таки успокою тебя, и покачивая палкой, начала приближаться к ней. Шмина терпеть не могла, когда её так называли, и начала наступать, закатывая рукава гимнастерки, на Соню:

– А, ты жидовская морда, вообще заткнись, а то место твоё знаешь где? Там и окажешься, рассказать куда поедешь?

– Шо ты хочешь от моей жизни? Уже сиди и не спрашивай вопросы! Щаз я сделаю тебе скандал, Шмина Шминовна, – раскочегаривалась Соня.

– Сонечка, я тебя прошу…

– Фима, не делай мне нервы!

– А, ну, прекратить! – раздался грохот пустого таза об пол и крик Нади. Все остолбенели. И замолчали. Васек нарушил паузу первым:

– Не ссорьтесь, я это… карточки ваши принёс…

– Аааа, подлец малолетний, все-таки ты спёр карточки, – зашипела Шмина, – Да я тебя…

– Молчать, – дядя Петя гаркнул, – говори пацан.

Васек немного взволнованно продолжал.

– Маня, когда вы с бабушкой пошли, в магазин, я за вами пошёл. А че, мне все равно куда идти? – он немного растерянно оглядывал людей, которые столпились вокруг него и с разными лицами стояли и слушали.

– Ну, так вот… это… ну…

– Нет, вы на него посмотрите, нашёл свободные уши, молодой человек, хватит размазывать кашу, – пыхтя как паровоз, нетерпеливо ворчала Соня.

– А ну, ша, Соня! – не выдержал Фима, – говори пацанчик. Соня от изумления чуть не проглотила папиросу, так и застыла с выпученными рыбьими глазами на Фиму.

– Ну, я и говорю. Видел я, кто карточки спёр. Ну…, – он полез в карман пальтишка, и достал мятые, в грязи, немного порванные карточки и платочек бабушки, – вот, Маня, отдай бабуле…

И покраснел. Все молчали, вдруг раздался всхлип тёти Сони… Слёзы покатились по щекам, она размазывала их уголком своего фартука.

– Сонечка…, – промямлил Фима, – не плачь родная, все же хорошо оказалось, и бички при нас останутся.

– Фима, ты адиёт, – промямлил Соня, и её плач перешёл в смех. Смеялась она так заразительно, посипывая, поикивая, что напряжение последних минут дало о себе знать. За ней начал смеяться Фима, затем сестры близняшки, ухал громким смехом Петя, хихикала Манюня, бережно держа карточки, и посмеивался Васек. Не смешно было только Шмине. Она стояла, прищурив глаза, как и смотрела на всю весёлую компанию. На шум вышла мама Мани. Манюня подбежала к ней, протянула ей карточки и, смеясь, говорит.

– Это все Вася, Вася, мама, он их принёс, ой, Вася, – уже обращаясь к мальчику, – это поэтому у тебя синяк под глазом?

Вася громко швыркнул, кивнув головой, и слезы брызнули у него из глаз, но ему очень не хотелось показывать их перед всеми, и ещё смех не прошёл, так и стоял, смеялся и плакал одновременно. Петя загреб его огромными своими ручищами к себе, обнял, начал гладить, по головке, и Вася казался в его объятиях таким маленьким муравейчиком, и смех его стал постепенно переходить в слабое всхлипывание, уткнувшись где-то на уровне груди богатыря – металлурга. Постепенно все стали затихать и только Васькино всхлипывание доносилось до всех.

– Досталось тебе видать, малец, – поглаживая Васька, приговаривал Петя.

– Ну, думаю, цирк этот закончен, давай-ка сдам этого малолетнего преступника куда следует, нечего шарашиться по чердакам и воровать у честных людей карточки, -разрезала воздух Шмина.

Васек вжался в Петра. Шмина подошла и хотела взять мальчика за руку, когда её отодвинул мощной своей рукой Пётр, – А ну, погодь Семеновна. Оторвал от себя мальчика, приподнял над полом и тихим ласковым голосом спросил Васька:

– Сынок… Василий, ты будешь жить с папкой, со мной?

Вася висел в воздухе, глаза его округлились, на заплаканном личике проскочило удивление, потом радость. Он бросился к Петру, обнял его крепко-крепко за шею и прошептал:

– Папкаааа! Папка!

– Тронул, гаврик, таки за самое больное, а ты Шмина сливай воду и сиди, катайся, сосед у нас новый, ясно тебе?, – Соня демонстративно закурила, пыхнула как паровоз и пошла месить белье в тазу, напевая… « в семь сорок он подъедет, в семь-сорок он подъедет…»