Читать книгу Стеклобой - Ольга Паволга - Страница 9

У Варвары была длинная коса, и она в самом деле была дивной красавицей, совсем как в известной сказке. В тот далекий, уже чернеющий по краям, март, когда она попала в наш город, ей исполнилось всего девятнадцать лет. Война бушевала вовсю, времена наступили темные и жуткие. Люди теряли родных и близких, а Варенька надумала бежать из дома.

Город принял ее без лишних вопросов, приведя к нужным людям. На проходной стекольного завода ей подсказали, куда пройти, и вскоре она уже стояла посреди небольшой внутренней площади. С доски почета на нее смотрели молодые и гордые лица. Их взгляды обещали, что будут следить за ней строго. Наверное, ее коса до пояса понравилась заведующему кадрами – Варе выделили отдельную комнату. Она внесла туда два роскошных немецких чемодана из крокодиловой кожи и сразу почувствовала себя дома. Первое время она все радовалась – мой стул, моя кровать, мой шкаф, мое зеркало. Не наш, не папин, не собственность Москонцерта, а ее – Вари Кузнецовой. Так вот устроены люди – даже в самые страшные времена они держатся за мелочи. Кругом война, ни одного знакомого лица, может, завтра никого не останется, а вот на тебе – мой шкаф. Хотя шкаф был очень красивый, с витыми медными ручками, резными птицами и оленями, в пару к такому же резному зеркалу.

Несколько дней и ночей в квартире никто не появлялся. Варя возвращалась туда после работы, растапливала печку в кухне, приникала щекой к гладким изразцам и плакала ни о чем, о сущих пустяках, может быть, о забытом дома красном шарфе, может быть, о сквозняке из неплотно закрытой форточки. А может быть, немного о Володичке. Но однажды вечером ее встретила в дверях строгая, вытянутая в струну женщина с рыжими волосами. Оглядела Варю с ног до головы и, сухо поздоровавшись, исчезла в своей комнате.

Вскоре выяснилось, что соседка с красивым и странным именем Александрия будет новой Вариной начальницей, а ее приемная – Вариным рабочим местом. Рассудительная и требовательная, она обращалась к Варе «милочка» и ожидала от нее предельной точности в словах и делах. И хотя она казалась холодной и высокомерной, Варя была только рада этому. У нее была работа, никто ее не жалел, и не было времени на выматывающие мысли.

Через месяц ей случайно передали письмо от отца, он ездил по фронтам с концертами вместе со своим хором. В письме он сильно волновался, не понимая причин бегства, и просил срочно телеграфировать. Но Варя ничего отвечать не стала, только опять немного поплакала возле печки.

Она часто представляла себе, что творилось дома, когда она – дочь известного на весь мир композитора и пианиста Кузнецова – пропала за день до эвакуации. Плакал ли отец, или только злился и пил сердечные капли? Бегала ли по дворам Настя, домработница, собирая слухи? Оставался ли румянец на щеках Володички, когда он пришел передавать отцу записку о том, что Варя не вернется? Выдал ли он ее?

Володичка был таким хрупким и юным, что Настя приговаривала: «так и хотца переломить об коленку», помогая ему снять пальтишко в прихожей. Отец не мог насмотреться на его игру, любовался быстрым ходом пальцев, прочил известность и считал его своим лучшим учеником. А Варя мечтала сбежать с ним куда-нибудь далеко, где он смотрел бы только на нее. Но он приходил к ним только затем, чтобы заниматься с отцом и говорить о музыке. В доме собирались знаменитости, и все кружилось вокруг черного блестящего рояля с золотой надписью «C. Bechstein», и все в нем отражалось и преломлялось. Гости казались уродливыми и прекрасными одновременно, и Володичка играл для них. А после него играл отец, и был он за роялем как большая согбенная черная птица. А Варя никогда не играла, потому что с детства была «ошеломляюще амузыкальна», как сказал однажды отец.

Девочкой она любила забираться в отцовское кресло напротив окна, где он обычно сидел, облаченный в велюровый домашний костюм. Легкий запах лимонного талька для рук и одеколона оставался там, когда он уходил. Кругом стопками лежали ноты, записные книжки, книги и распечатанные письма. Иногда ей можно было забирать себе иностранные марки и клеить в свой альбом.

Уже повзрослев, по привычке наскоро перебирая отцовские конверты в поисках яркой нездешней марки, Варя заметила страницы начатого и недописанного письма, в котором упоминалось ее имя. Любопытство взяло верх, и Варя прочла несколько строк:

«Дружочек Боренька, сегодня я решил, что нельзя, нельзя позволять себе ни одной сомнительной ноты, концерт должен быть сделан строго, сурово, и в этом залог его жизненности, что бы ты ни говорил мне. Еще лопаются пальцы от учения той, помнишь, вещи, думаю взять рахманиновский способ заклеивания. Засел за корректуру, которая давно гниет у меня, и не мог с ней сладить снова. Чувствую бессилие и пропасть там, где раньше был яростный поток веселого вдохновения. Задумался о Варюше, как обидно, дружище, что нет в ней и намека на способность хотя бы раз ощутить эти волны и жар. Она безвольна и опустошена, никогда мне не объяснить ей, как гонит и гнет меня необходимость сочинять и играть, изнуряя себя и хлеща плетьми. Но какое это и счастье вместе с тем. А она живет легко и щебечет только при свете солнышка.

Да… хотел сообщить тебе, что выбрано к концертам только три новых романса, а остальные…»

Несколько ночей кряду она не спала, все думая и думая о написанном. Пустота зияла в ее душе, и не горел яркий слепящий свет, и музыка оставляла ее равнодушной. Жизнь отца держалась музыки, как ночной мотылек – лампы, а Варя только смотрела на нее из темноты, не чувствуя ничего, что влекло бы ее к этому свету. На следующий день Варя, наскоро сунув Володичке записку, сбежала из дома.

В тот роковой день, который нас с вами интересует больше всего, в городе случилось то, что звучало, как вой сигнальной сирены, как топот сбегающих в бомбоубежище ног, плач младенцев и причитания матерей. На город надвигался налет. Но Варенька и не подумала бежать со всеми и прятаться под землей. Напротив, она дождалась, пока все покинут коридоры и кабинеты, и не спеша вернулась на свое место в приемной. В сумерках она сидела и слушала звуки сирены. Ей не было страшно. Никто никогда больше не будет жалеть о ней, и папа никогда не станет печалиться.

Внезапно дверь кабинета распахнулась, оттуда выплеснулся яркий свет, в котором сверкая стояла Александрия Петровна. Мы не можем с вами знать, что между ними произошло в точности, но можно предполагать, о чем они вели разговор.

– Что же вы, милочка? Вам надлежит быть сейчас в убежище. – Александрия Петровна сняла с вешалки и набросила на плечи пиджак, зябко поежившись. – Поторопитесь.

– Я никуда не пойду. – Варя даже не подняла на нее глаз и продолжала смотреть в темноту окна. – Вы-то вот не идете.

– Мне здесь ничего не грозит, чего нельзя сказать о вас. Вы что же, милочка, смерти ждете? – Варя заметила, что ее голос потеплел.

– Жду, – от непривычной доброты близко поступили слезы.

– Смерти, это понятно. Но, может быть, у вас, Варвара Николаевна, есть и предсмертное желание? – Александрия Петровна мягко улыбнулась и тронула Варю за плечо.

– Да, одно желание у меня есть, – твердо ответила Варя.

В ответ Александрия Петровна сделала приглашающий жест в направлении освещенной комнаты. Кабинет оказался просторнее, чем Варя представляла. Он светился, но это был не электрический свет, а сияние множества свечей. Варя присела на предложенный стул и завороженно посмотрела на протянутую ей большую книгу в бархатном переплете.

– Теперь, милочка, загадайте свое самое главное желание. Запишите его на этой странице и поставьте свою подпись.

Для Вари все это было сказкой со страшным концом, но она четкими и крупными буквами вписала свое желание, поставила аккуратную точку, положила перо и с вызовом взглянула на начальницу. Та пробежала глазами по еще не высохшим строчкам.

– Милочка, за такие желания придется расплачиваться. – голос ее вновь стал ледяным.

– Я не меняю своих решений, – Варя поднялась.

– Воля ваша, – бесцветным голосом сказала Александрия Петровна, оторвала от исписанной страницы нижнюю половину и протянула Варе листок.

Воздушная тревога оказалась ложной, суматоха улеглась, и жизнь потекла своим чередом. Через несколько недель запрос Кузнецова Николая Ивановича достиг администрации города. В день, когда настоящая весна начала наполнять городские лужи, Варвару Кузнецову увезли. Володичка нес два Вариных чемодана и думал, что они похожи на двух хищных зверей.

А мы с вами заглянем в ту книгу с бархатным переплетом, на оставшуюся часть страницы, где Варенька вывела строчку: «Хочу, чтобы мои потомки родились гениями».

Пока Романов слушал, тень Беган-Богацкого металась по стеллажам, падала Романову под ноги и пыталась выскользнуть в окно. Она то вырастала до потолка, то пряталась под столом. Наконец тень обессиленно упала в кресло вместе с запыхавшимся стариком. Это был не рассказ, а театральное действо: Беган-Богацкий отбрасывал воображаемую косу, крался к конторке, заламывал руки и пытался повторить звуки завывающей сирены. Романов мучительно ждал финала.

Размахивая цветастым веером перед раскрасневшимся лицом, старик выжидательно смотрел на зрителя. Пауза затягивалась, но Романов сидел неподвижно, раздумывая.

– Вы о чем-то хотели меня спросить? – спокойно спросил он наконец.

– Бонус! Он был?! – зашептал старик. – Поймите, это очень важно. Чем закончилась эта история, вы должны знать!

– Я надеюсь, что еще не закончилась, – медленно проговорил Романов. Он встал и подошел к окну. Его тень тоже послушно двинулась за ним.

– Давным-давно неудавшийся студент Романов положил в свою черную папку первый листок об Иване Андреевиче Мироедове, – проговорил он. – Через несколько лет папка, уже основательно обросшая справками, записками, дневниками и свидетельствами современников, превратилась в доказательство существования странного городка, в котором Мироедов обрел талант. А затем…

Романов замолчал и с усилием продолжил:

– Первая любовь Романова, невероятно талантливая художница по имени Саша, погибла, оставив двух малолетних близнецов, которых Романов, не особенно раздумывая, усыновил. Дети росли непохожими ни на каких других детей. Их бабушка, Варвара Николаевна, в день их седьмого дня рождения обезумела. Ее безрезультатно водили к врачам, а она все время твердила о проклятии, которое якобы сама наслала на свой род. Мол, ее потомки обладают божественным даром, но взамен прокляты ранней смертью. И вот Саша погибла из-за нее, а теперь…

Романов опять замолчал, потянул из кармана пачку, достал зубами сигарету и взглянул в окно. В городке светало.

– А спустя два года она пришла в себя и дала мне адрес квартирной хозяйки в одном провинциальном городке…

– Так, я должен все это досконально записать, – Беган-Богацкий озабоченно начал рыться в стопке своих тетрадей. На секунду замер, что-то прикидывая в уме, а потом затараторил: – я очень сочувствую вам, хотя еще рано делать выводы, мы мало знаем. Эта Варвара сейчас, вы говорите, безумна? Невозможно выяснить у нее никаких подробностей? У вас был, насколько мне известно, – Беган-Богацкий замялся, – план, вы собираетесь следовать ему?

– План только такой, – Романов достал из-за пазухи карту города. – Будем надеяться, что с игорным домом я ошибся. Что есть и другие волшебные дома. У меня есть список, и только сегодняшний осмотр…