Читать книгу Власть мертвых - Ольга Погодина-Кузьмина - Страница 6

Когда явилась уверенность, что приговор не грозит реальным сроком, Фридман начал бодро фантазировать на тему встречи Георгия Максимовича с волей. Адвокат советовал отметить это событие непременно в бане, с девочками и рекой спиртного, в кругу преданных друзей. Георгий нехотя отшучивался, но баня и прочие соблазны вольной жизни все чаще беспокоили его ночами. Он чувствовал, что вновь слишком близко подошел к пределу, за чертой которого человек перестает быть самим собой, превращаясь в амебу со сломанным внутренним хребтом.

Поначалу тюрьма словно взялась опровергнуть весь опыт его предыдущей жизни. Но, пережив первое потрясение ареста, пройдя через отчаяние, панику, сквозь липкий, изнурительный, комком сжимающий мошонку страх, он вдруг обнаружил в себе огромный запас сопротивления. Привычка довольно скоро укрыла налетом обыденности вещи, которые поначалу представлялись невозможной дикостью, внушали брезгливость и бессильный протест. Поддержали близкие – Казимир, Эрнест, Максим и Саша Марков, который тоже был заключен под стражу, но смог выйти под подписку около полугода назад. Связи с привычным человеческим миром, с волей, внушали спасительные надежды и затуманивали оптику реальности.

Примиряло с действительностью и то, что в заключении, как и на свободе, большинство экзистенциальных вопросов решалось при помощи денег. Здесь даже весомее статус человека определялся финансовым благополучием, и тот, кто мог похвастать излишками продуктов в передачах, запасами чая, сигарет, средств на личном счете и скомканных бумажек в потайных местах, мог рассчитывать хотя бы на видимость уважения.

Благодаря помощи друзей и расставанию со значительными суммами Георгий избежал тех душевных и физических травм, которые объективно угрожали ему в противном случае, и даже смог сносно организовать свой быт. Его довольно быстро перевели в «белую» камеру на «белом» этаже, где пришлось уживаться всего с пятеркой соседей, ожидавших суда по тем же экономическим статьям – уход от налогов, мошенничество, легализация. Он взял за правило особенно не сближаться ни с кем из товарищей по несчастью, но оказывал помощь скудно обеспеченному и неустроенному уголовному сообществу, тем самым обеспечивая себе хотя бы призрачные гарантии безопасности.

Постигая шавасану – позу трупа, дающую покой сознанию и отдых телу, – он учился принимать уязвимость и несовершенство плоти, чьим вечным заложником является дух. Он часто думал о том, каким закономерно значимым в тюрьме становится Слово – именно потому, что здесь обрывался предел его власти, заканчивалась территория «разумного эгоизма», «общественного договора» и прочих достижений цивилизации. Но самым важным, пожалуй, мировоззренческим итогом явилась убежденность в том, что вся государственная система наказаний существует лишь с одной целью – показать человеку, как просто и быстро он может быть превращен в животное, вместо слов издающее вопли, мычание, вой или молча блюющее и харкающее кровью.

Он подспудно готовил себя к тому, чтобы выжить и в колонии, но с приближением назначенной даты суда внезапно почувствовал острое, уже физическое отвращение к вкусу и запаху тюрьмы, к застоявшейся в коридорах и камерах спертой вони отчаяния. Жажда свободы была так сильна, что минутами он понимал людей, которые сводили счеты с жизнью, лишь бы не возвращаться в камеру или в зону.

Во время разбирательства он еще мог сохранять видимость спокойствия, но в день оглашения приговора почти потерял самоконтроль. Он чувствовал скачки давления, жалел, что постыдился попросить у дежурной таблетку валидола, из последних сил боролся с приступами тошноты. Стоило огромного труда остаться на месте, когда он услышал среди прочих ничего уже не значащих слов «с освобождением в зале суда».

Радостные возгласы, суматошные объятия оглушили, опьянили, как неразбавленный спирт, и стихли в коридорах у поста охраны, где нужно было дожидаться решения, ставить свою подпись на бумагах и выполнять какие-то еще механические движения, слишком напоминающие ритуалы запутанных сновидений, обрывки чужого кошмара. Марков и Казимир, как и обещал Фридман, приговоренные к штрафам, уехали сразу после оглашения. Карпцов остался – договаривался о чем-то с прокурорскими, читал решение, объяснял Георгию порядок действий, сопровождал на пост и к выходу из здания. Потом, у дверей, протянул руку и улыбнулся.

– Иди, я тут закончу. Сын тебя ждет.

Солнце заливало весенним светом двор, заставленный машинами, закатанный асфальтом вплоть до узких газонов, где не росло ни деревца, ни куста. Максим, спокойный и неулыбчивый, стоял возле джипа. Они обнялись. Бывший сменный водитель Георгия Марат, когда-то тоже отсидевший год или полтора за драку с поножовщиной, двумя руками пожал протянутую ладонь.

– Хорошо выглядите, Георгий Максимович, как с курорта.

– Только что без сувениров.

– Ага! – кивнул водитель, улыбаясь во весь рот. – Известно, какие оттуда сувениры.

Георгий все еще чувствовал слабость, но голова удивительным образом вдруг стала ясной, как после обморочного сна.

Они поехали мимо Таврического сада, по Литейному, по Невскому, и он с чувством радостного узнавания смотрел из окна машины на освещенный ясным предзакатным светом город. Проспект словно приветствовал его, обнимая по-дружески. Это было хорошо и странно, как вернуться в прежнюю жизнь, словно и не было двух лет в тюрьме, а только привиделось неприятное. Он испытывал давно забытое ощущение телесного счастья. И даже ноющее чувство голода – он ничего не ел весь день – лишь добавляло к эйфории яркие ноты. Теперь он мог забыть о распорядке еды и сна, предопределенном чужой, равнодушной силой.

Максим повез его в ресторан. Ужинать вдвоем с сыном было тоже странно и хорошо. Георгию хотелось шутить, усмехаться чужим шуткам; он говорил:

– Тюрьма учит только одному. Понимаешь, что без хорошего стейка и рюмки коньяка существование человека теряет смысл… Твоя тетка и моя жена изобрела универсальный способ, как сделать из мужчины монаха, заставить гулять и питаться по часам, заниматься спортом и самосозерцанием. Надо засадить его в тюрьму.

Сын вглядывался в его лицо, как смотрел когда-то в детстве, словно пытаясь ответить на какие-то важные для себя вопросы.

– Я уже давно совсем не пью алкоголь. Извини. Наверное, нужно придумать какие-то ободряющие слова, но я не уверен, что ты хочешь это слышать.

– Расскажи, как ты живешь, – попросил Георгий с искренним интересом.

Максим откинулся на стуле.

– В последнее время у нас много нового. Преодолеваем репутационные потери, как говорят маркетологи. Хорошо пошли смежные направления – демонтаж, переработка строительных отходов…

– Наверное, это не самое важное. Мне хочется знать, как вообще твоя жизнь? Что за история с Таней? Что у тебя происходит?

Максим опустил глаза.

– Собирался сообщить тебе, не было случая. Я, по-видимому, скоро женюсь. Она студентка, москвичка. На следующей неделе должна приехать в Петербург, я вас познакомлю.

– Что ж, отлично, – улыбнулся Георгий, про себя отмечая внезапную напряженность всей его позы. – Хорошая девушка? Ты давно с ней знаком?

– Да, мы встречаемся больше полугода. Это Кристина, старшая дочь Владимира Львовича.

Георгий испытал неприятное удивление. Он знал от Маркова и Карпцова, что Максим ведет проекты для компании Володи, но ему не приходило в голову, что сотрудничество зашло так далеко. Мысленно он перескочил препятствие: «Пусть сам решает, взрослый человек».

Совсем не хотелось думать о сложном. Важнее было простое и главное – свободен, здоров, снова пьян давно забытой ресторанной сытостью, готов к свершениям, какой бы призрачной ни казалась ему эта перспектива еще несколько часов назад.

– Что ж, любопытные новости. Мы еще поговорим… Конечно, это твой выбор.

Улыбчивая молоденькая миловидная официантка, по виду студентка на вечерней подработке, предложила выбрать десерт. Георгий с удовольствием задержал взгляд на свежем, ясноглазом лице.

– Пожалуй, можно попробовать вот это, с клубникой.

– Изменяешь своим пристрастиям? – не удержался от иронии Максим.

– Скорее, очистился от страстей постом и молитвами, – усмехнулся Георгий и тут же почувствовал желудком всю огромную усталость этого дня.

В машине, откинув голову и прикрыв глаза, он даже задремал на несколько секунд. Но когда издалека, с моста, открылся подновленный, окрашенный в цвет топленых сливок фасад дома на Мытнинской набережной, вновь ощутил нарастающее волнение. Он возвращался в «свою крепость», словно разоренный барон, потерявший власть, богатство и войско – все, кроме чести и родового замка. Соседнее здание, которое перед самым его арестом разобрали под реконструкцию, теперь было полностью отстроено. На секунду Георгию показалось, что в окнах квартиры блеснул свет, но затем он понял, что ошибся, принял желаемое за действительное. Его никто не мог ждать.

– За квартирой мы следили, – сообщил Максим. – Я вызвал Нину Ивановну, она прибралась к твоему приезду, в холодильнике есть продукты. Она сейчас работает в другой семье, но готова в любой момент вернуться. Я зайду с тобой, потом поеду. У меня еще дела сегодня.

Вместе они поднялись по лестнице, Максим передал ему ключи. Георгий вошел и чутко замер на пороге – ему снова показалось, что из-под двери гостиной мелькнул свет. Затем явственно раздался какой-то шорох, и следующую секунду он услышал голос Маркова:

– Лицом к стене, руки за голову!

Саша вынырнул из темноты коридора. Они крепко обнялись.

– Ну что, бродяга? А похудел – аж приятно щупать. Вот что значит под заботой государства…

– Еще раз услышу «лицом к стене» – ударю больно, – предупредил Георгий.

Марков разомкнул объятия.

– Ух, Измайлов, душа моя! Уж теперь мы наворотим. Бог не фраер… Покажем сукам, кто в хате хозяин, а кто – хавир для отмазы.

– Хорошо, что заехал. Выпьем сейчас… А то я уже приготовился с зеркалом чокаться.

– Понятно, выпьем! Только пойдем, кое-что покажу.

Он повел Георгия по коридору, распахнул дверь.

Свет в гостиной вспыхнул внезапно и ярко, дружный радостный вопль десятка молодых голосов заставил Георгия отпрянуть. Обнимаясь по очереди с Казимиром, Эрнестом, Фредом Дорошевским и снова с Марковым, Георгий с изумлением оглядывал комнату, украшенную воздушными шарами, гирляндами и даже баннером с приветственной надписью. Голенастые девочки-модели сначала переминались поодаль, но когда Марков сделал им знак, тоже с визгом кинулись обниматься.

– Ну-ну, свистульки, задушите человека! – ворчливо прикрикнул на девиц Казимир. – Давай-ка штрафную.

– С воз-вра-щением! – Гости дружным хором сопроводили налитую рюмку. Георгий вспомнил про баню с девочками и тут же подумал: «Пусть идет, как идет».

– Ну что, мин херц? Нашу, родную? – крикнул из угла вездесущий Марков, включая на полную громкость «Владимирский централ».

К Георгию потянулись руки с бокалами; зазвенел, соприкасаясь, хрусталь. Только после третьего тоста он смог остановиться и отдышаться.

Блюда с закусками на обеденном столе быстро пустели. У бара хлопотал Эрнест. Модели передавали друг другу тарелки и коктейли. Здесь была девушка, с которой какое-то время назад встречался Максим, – брюнетка с нежным фарфоровым румянцем. Георгий узнал и кое-кого из юношей, одно время в охотку сопровождавших начальство в сауну после корпоративных вечеринок. Как и раньше, вечность назад, его взгляд выхватывал то одно, то другое лицо из группки долговязых хохочущих вакханок и дионисов, скользил по нежному очерку шеи, по мускулистой гладкости плеча. Он уже не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего.

В тюрьме, помимо прочих открытий, Георгий осознал, насколько счастливо складывалась вся его прежняя жизнь, в которой были и беспечные, и тягостные связи, и настоящая страсть, и покупной секс, но не потный, изматывающий, разъедающий душу страх перед разоблачением. Все методы давления и шантажа, которым он подвергался, так или иначе затрагивали его сексуальные пристрастия, и впервые в жизни он доподлинно ощутил, какое мощное оружие сам вложил в руки своих врагов. Заключенные в тесноту вынужденного общежития мужчины были снисходительны к любым грехам стоящего на высших или равных с ними ступенях тюремной иерархии, но сладострастно зверствовали, когда предоставлялся случай унизить другого. Тюремное начальство манипулировало неустойчивостью этой структуры, и любой случайно брошенный взгляд или пущенный слух в одну ночь мог превратить какого-нибудь жизнерадостного парня в «проколотого петуха», сгорбленную тень с затравленным взглядом.

Странным образом перемена в судьбе Георгия совпала и с переменами в общественном климате. Телевизор, который целыми днями не выключался в их зажиточной камере, транслировал потоки все густеющего, жирного, самодовольного кликушества. Государственными указами утверждались чудотворные свойства икон и мощей, митинги политических оппозиционеров представали то шабашем, то избиением младенцев, тонули в оффшорах гигантские прибыли, при этом народ нищал, отчаивался, целые города и районы оставались зимой без света и тепла. Тут же по произволу власти светской и духовной, под аплодисменты новообращенных эстрадных клоунов, потомственных колдунов, гадалок и казнокрадов принимались законы, обличающие содомию, защищающие церковь невесть от каких врагов, урезающие и без того невеликую долю бесплатного образования.

Всеобщее помрачение умов получало широкую поддержку и соседей по камере, и уголовных авторитетов, и тюремной охраны, и следователей – почти всех, с кем Георгию приходилось общаться. В минуты приступов мизантропии, все чаще повторяющихся в последние месяцы, ему казалось, что по выходе из тюрьмы он вернется в другую страну, в глухое средневековье, к сажанию на кол и клеймению лбов. И теперь посреди собственной гостиной, оклеенной шелковыми обоями, обставленной не выходящей из моды антикварной мебелью, сжимая в руке прохладный стакан с дорогим напитком, он чувствовал себя гостем в чужом доме. Настолько очевидным был разлад между ним сегодняшним и вчерашним – чужим, посторонним человеком, удивляющим странностью поступков и циничной наивностью взглядов.

В эту минуту рядом с ним оказался Юра Кошелюк, белобрысый фавн с белесыми наглыми глазами, с острым кадыком и выпирающей, агрессивной сексуальностью в каждом движении. Когда-то, в прошлой жизни, они познакомились довольно близко. Георгию нравилось, как тот разыгрывал «пацана» с промышленных окраин, владельца подержанной иномарки с непременной бейсбольной битой в багажнике. Но Юра как-то слишком быстро озаботился получением ссуды на открытие своего бизнеса, и, хотя сумма была не слишком значительной, денежная просьба тогда так расхолодила, что Георгий утратил к нему всякий интерес. Повзрослевший, лощеный, в сутенерских кожаных штанах, тот вдруг зачем-то снова обнаружился среди сатиров и нимф.

– Присматриваю за своей женой, – пояснил он, не дожидаясь вопроса, и указал на девушку с волосами цвета чернослива и раскосыми глазами бурятской шаманки. – Работает у Дорошевского.

Георгий невольно отметил, что фигура у него по-прежнему отличная – ни капли жира, только мускулы, облегающие по-кошачьи гибкий костяк.

Эрнест подошел и отвлек его. Сказал что-то ободряющее, снова крепко пожал руку, поблескивая очками. Максим попрощался и уехал.

Дальнейшие события развивались спонтанно и стремительно. Георгий все время с кем-то чокался и пил за свое возвращение, и ему снова было странно и хорошо. Затем он как-то внезапно обнаружил себя сидящим в кухне на диване в обнимку с Казимиром; Эрнест разливал по рюмкам водку, а Марков, очень трезвый с виду, говорил:

– Дела семейные ты знаешь… У Эрика еще один пацан родился, почти четыре кило. Моя старшая замуж выскочила, тоже ждем прибавления. Марьяна в Москве, в Управлении госимуществом, пошла по административной линии, но кусок бизнеса за ней. А Максим твой – молодец, правильный парень. Вырос крепкий хозяйственник. Никто не ожидал, что потянет, а он, видишь, взялся и пошел.

– Можно сказать, полетел, – добавил Казимир.

– И ты, Измайлов, знай, что всегда можешь на него положиться, как на самого себя, а на тебя положиться можно, потому что ты мужик. У тебя же все впереди! Плевать на потери, как будто мы не заработаем! Главное – здоровье. Все же при тебе – и красавец, и герой, и сидел…

– Понюхал жизни, – улыбнулся Эрик.

Георгий согласно кивнул.

– Это да. Нанюхался до тошноты.

– Ничего, теперь мы снова вместе. Мушкетеры! Но пасаран! – Марков погрозил кулаком невидимым врагам. – На днях к Василевскому поедем.

– К маршалу? – спросил Георгий, сквозь туман припоминая, что уже не впервые за последний месяц слышит это имя.

– Точно, к маршалу! – чему-то обрадовался Марков.

– Это наш партнер новый. Знакомить будем, – пояснил Казимир.

– Он тебя ждет с распростертыми объятиями. Там такие контакты наверху, посмотришь – шапка упадет! А дом какой на Вуоксе! Красотища, места, рыбалка, шашлыки… Контингент нам обеспечат, отдохнешь, отоспишься. Там и обсудим, каким щенкам хвосты купировать, а кого в парашу с головой.

– Да у меня-то список готов, – заявил Георгий, сосредоточенно пытаясь не промахнуться сигаретой мимо пепельницы.

– И как же я люблю тебя, Измайлов, душа моя! – воскликнул Саша. – И как же я рад…

Они снова обнялись, и Марков поцеловал его – даже, кажется, взасос. Это было последним сколько-нибудь связным воспоминанием.

Георгий вынырнул из сновидения в семь утра, как просыпался изо дня в день в течение двух последних лет, и еще в полусне ощутил присутствие рядом чужого горячего тела. Чуткий зверь, живущий теперь внутри него, быстро и бесшумно соскочил с постели. Но тут же затылок сдавила похмельная боль, и ясно вспомнилось вчерашнее: тюремные коридоры, душный зал, стеклянная загородка, шевелящиеся губы судьи, свобода.

На его кровати, в скомканных простынях, застывшим кадром из артхаусного фильма светились в полутьме обнаженные плечи, сплетенные руки. Похмельное сознание постепенно восстанавливало сцены вечеринки, закончившейся в обнимку с компаньонами. Каким образом в его спальню попал Юра Кошелюк со своей красивой женой, Георгий так и не вспомнил.

Он вышел в кухню, жадно выпил воды, взял из гардеробной одеяло и подушку, постелил себе на диване в кабинете. Лег и уснул так быстро и крепко, как не засыпал уже много недель.

Разбудил его Юра. Парень стоял посреди комнаты голый по пояс и босой, в облегающих кожаных штанах, с массивным золотым крестом на шее. Глядя на него, Георгий подумал о мускулистом теле выдры с удлиненным туловищем и крепкими лапами.

– Тебе тут телефоны оборвали – и Марков, и Макс. Дорошевский спрашивал, как мы… Как мы?

– Отлично, – бодро отозвался Георгий, смаргивая сон, отлично представляя, какой помятой и несвежей выглядит с похмелья его небритая физиономия.

– Тогда почему ушел? – спросил Юра с полуулыбкой, сощурив свои пустые наглые глаза.

– Наверное, отвык от дамского общества.

Юра коротко хохотнул.

– Она как раз в ванной. Плещется как утка. Это на полчаса, минимум…

– Вот как?

Георгию не хотелось вставать перед ним нагишом, и он сперва накинул халат, а потом уже выпутался из простыни.

– Ну да. – Юра взялся обеими руками за косяк двери, показывая, что не намерен выпускать его из комнаты.

– Вы уже позавтракали? – спросил Георгий в меру дружелюбно.

– Нет, ждали тебя. Аля все приготовила. А ты вчера заснул на самом интересном месте… Нет желания закончить начатое? – спросил парень уже без обиняков.

– Есть желание выпить холодного пива, – ответил Георгий Максимович. – Если, конечно, мой трезвенник сын догадался позаботиться об этом.

В кухне он оглядел накрытый к завтраку стол – три тарелки, три прибора, кувшин сока, бутерброды, салат. Часть грязной посуды, оставшейся после вечеринки, была вымыта, часть – аккуратно уложена в посудомоечную машину. Два черных мусорных мешка, плотно завязанные, стояли на полу у раковины.

– Спасибо, но это напрасно, – поморщился Георгий. – Должна прийти домработница… Ты, кстати, давай-ка, оденься. Не будем нарушать душевного спокойствия пожилой женщины.

– Мы подумали – ты встанешь, а тут бардак… Хочется же, чтобы все было чисто.

«Да, хочется», – подумал Георгий с похмельной скукой. Достал из холодильника бутылку пива, которым все же догадались запастись организаторы вечеринки.

Юра не оставлял попыток соединить провода так и не наладившегося контакта.

– Алька вообще хозяйственный товарищ, готовит как ни в одном ресторане, надо тебя к нам на манты-хинкали. Посмотришь квартиру, недавно купили по ипотеке, еще не обставили, зато спальное место – круче не бывает. Знаешь, что можно устроить на круглой кровати?..

– Что, например?

Хлопнула дверь ванной, раскосая красавица явилась на пороге, и Георгий будто с размаху наступил пяткой на торчащий гвоздь: девушка накинула вместо халатика чужую пижамную куртку с корабликами и якорями. Всплывая гондолой недопроявленного фотоснимка, в памяти Георгия рассвело давнишнее утро: выходной, он встал, открыл шторы и впустил нежданное зимнее солнце. Игорь еще спит, раскинувшись, и край пижамы сбился, обнажая загорелый живот и светлую полоску над резинкой.

Девушка улыбнулась, откидывая назад тяжелые длинные волосы.

– Доброе утро. Я не очень долго? Можно мне тоже пива?

– Конечно, – ответил Георгий не сразу. – Завтракайте, мне нужно сделать пару важных звонков… Я прощаюсь, дверь можно просто захлопнуть.

Он прошел через прихожую, через гостиную, еще украшенную обвисшими гирляндами, оказался в спальне. Выйдя на балкон, окинул взглядом перспективу фасадов и мостов, разлив реки, сияющие на солнце шпили. Вспомнил, как много лет назад впервые поднялся на эту высоту, чувствуя себя полководцем, у ног которого распростерт покоренный город.

В тот год он окончательно разошелся с первой женой, купил эту квартиру, сделал кое-какие вложения за границей и ощущал себя победителем, хозяином жизни, умником и ловчилой. Теперь он совсем не ощущал родства с тем молодым глуповатым волком, который был удачлив в охоте, но мало что понимал в законе хищной стаи. Сегодня жизнь представлялась Георгию совсем иным, куда менее приятным и предсказуемым процессом. К тому же он знал, что во второй раз вряд ли получит полную руку козырей, и нужно будет учиться выигрывать со слабой картой.

Юра постучал в стекло балконной двери.

– Я попрощаться… Ты ничего не скажешь?

– Оставь свой телефон, – предложил Георгий. – Как-нибудь позвоню.

Тот достал визитную карточку.

– Вот, все мои контакты. Это моя компания… Сейчас занимаюсь компьютерным обслуживанием, вообще наладкой оборудования. Так что, если сломается техника, – это к нам.

На визитке значилось название фирмы, аббревиатура латинскими буквами, имя и должность владельца – Юрий Иванович Кошелюк, генеральный директор.

– Отлично, – кивнул Георгий, хмыкнув про себя: «Вот и я переспал с генеральным директором».

Через минуту он услышал, как за гостями захлопнулась дверь. Тогда он вернулся в кухню и позвонил Эрнесту.

– Эрик, как ты чувствуешь, я могу в ближайшие дни поехать в Москву? А потом, может быть, отдохну пару недель на курортах Краснодарского края.

– В Москву можно. И в Краснодарский край тоже, – ответил Карпцов. – Организуем. Как ты вообще?

– Вообще роскошно, спасибо вам, – поблагодарил Георгий. – Только не помню, чем все закончилось. Надеюсь, не производил особых нарушений общественного порядка?

– Нет-нет, все отлично, – успокоил его Эрнест, но отчего-то засмеялся. – К тебе Саша собрался подъехать, он расскажет.

Георгий Максимович попрощался и набрал сына.

– Отвезешь меня завтра на кладбище, к могиле бабушки? Я тут определяюсь с ближайшими планами… Хочу съездить на курорт. Но сначала в Москву. Ты говорил, собираешься познакомить с невестой?

– Когда ты хочешь собраться по текущим делам? – спросил Максим подчеркнуто равнодушно.

– Не знаю, посмотрим. Делай пока, что считаешь нужным, я не хочу мешать. Обнимаю тебя.

Положив трубку, Георгий снова прошелся по квартире, остановился посреди кухни. Он знал, что окружающие ждут от него решений: в первую очередь, плана мести Сирожам и Марьяне, засадившим его в тюрьму. Эти люди заставили страдать его самого и его близких, по их вине он не смог попрощаться с умирающей матерью, пережил часы отчаянной боли и унижения, слышал шаги подступающей смерти, позволял вертухаям рыться в исподнем и заглядывать к себе в зад, навсегда потерял Игоря, которого любил больше собственной плоти. Но он давно уже чувствовал, что пламень мести перегорел в его сердце, обратившись золой.

То, что происходило с ним сейчас, казалось или преждевременным, или чудовищно запоздалым. Слишком рано, в сорок семь лет, его жизнь уже лежала в руинах, слишком поздно он начал открывать новые цели и смыслы.

И все же вокруг стоял июнь, мир был залит чудесным ясным светом, и впереди было еще десять, двадцать, может, и тридцать вменяемых лет, прожить которые он намеревался с большим толком, чем предыдущие. Он налил шипящего пива в стакан и перед зеркалом пожелал сам себе: «Будь здоров. И новая жизнь».